Подтянувшись ближе к столу, я хлопнул по сенсору пепельницы, и та с громким визгом проглотила пепел.

– Я хочу знать… тот сигнал в буе… ты все еще рассчитываешь, что кто-то появится?

Он ненадолго задумался.

– Нет, – он поколебался, прижимая к губе ложечку. – Вы закрыли лазарет. У нас раненые?

– Пассажир умирает. Смертельная доза излучения, не уверен, что исключительно из-за бури.

– А остальные? Они не вернутся от Астроманта?

– Остальных больше нет. Сумеем управлять «Бегемотом» вдвоем?

У него перехватило дыхание.

– Вы серьезно?

– У нас нет выхода.

– Все? Все? И Капитан тоже? И Первый?

Я медленно кивнул.

Он всматривался в меня, будто я одним этим жестом совершил массовую казнь.

– Вы мне все расскажете?

– Расскажу. Но сперва – так как, сумеем?

– Вы же сами знаете. Команда нужна для выставления курса, а также начальных и завершающих маневров. В остальном мы требуемся только в непредвиденных случаях.

– Выведешь корабль на курс?

– После бури?

– После бури.

Он потупил взгляд.

– У нас еще есть время.

– Нет-нет! Забудь про свои планы.

– А что? Проголосуете против?

– Ты погибнешь, если полетишь туда.

– Так сильно фонит? Я пережду шторм.

– В «жемчужине» у меня полно космоарта, Пассажир насобирал. Придется тебе этим удовлетвориться. Пойми, я не могу тебя отпустить – без тебя мне отсюда не выбраться.

Я положил перед ним оружие. Он скривился, будто капризный ребенок.

– Но почему? Туда прилетают и улетают, я же знаю. Что вы такое сделали?

– Каждый, кто войдет туда, погибнет. Марабу его убьет.

– Что?

Я достал из кармана сломанный ключ к Марабу, который повис над обшарпанным столом в виде двух неравных кусков.

– Я отдал приказ, и его уже никто не отменит. По крайней мере, до тех пор, пока Марабу вообще будет придерживаться каких-либо приказов.

Навигатор осторожно дотронулся до ключа черенком ложечки.

– Что вы сделали? – прошептал он.

– Это лишь временная страховка. Ибо нам так или иначе придется протолкнуть Астроманта. Для тебя есть дополнительная работа: найти как можно лучше скрытую орбиту, отклоняющуюся от старой орбиты Астроманта. Погоди! Ничего со мной не случилось, я не сошел с ума. Сам же видишь, что нам придется договориться, другой возможности нет. Я все тебе расскажу, ты поймешь. Естественно, мы затрем твой «бунт» из реестров, поменяем запись в бортжурнале. Ну, давай же, очнись. Хочешь кофе?

Я заварил кофе. Навигатор бдительно наблюдал за мной. Из распахнутых внутрь «Бегемота» коридоров в кают-компанию веяло сгущенной темнотой, в безлюдных модулях автоматически гасли лампы – но там, где прежде была меняющаяся, подвижная пустота обитаемого пространства, теперь висел гранитный вакуум одиночества, тысячи тонн вакуума, мы остались одни на корабле, одни, одни.

Я начал рассказывать, повернувшись спиной и зависнув над кухонным автоматом – и пока Навигатор не видел моего лица, пока не мог заглянуть в глаза, шло легче. Но все равно, когда я описывал Астроманта, меня стиснуло болью от поломанных ребер, и я прервал рассказ, дыша сквозь зубы; и это тоже было частью описания. Навигатор молчал. Не оглядываясь, я подтолкнул к нему термическую колбу. Я рассказал о Капитане, Инженере, их планах, безумствах. Я рассказал обо всем. Снова стало больно, и становилось все больнее. Но Навигатор должен был меня понять, это было самое важное. Я рассказал вплоть до последнего бредового видения в «жемчужине», вплоть до страшного приказа.

Я открыл глаза. Лампы дрожали в пузырях обжигающего зрачки света. Навигатор застыл с полуоткрытым ртом. Он хотел что-то сказать, но передумал. Хотел сказать что-то другое – и вновь взял свои слова обратно.

Наконец:

– Значит, вы, собственно, как Капитан. Охотнее всего уничтожили бы его без остатка, верно?

– Нет, не знаю, не так. – Как ему объяснить, чтобы он понял? – Капитан мог в самом деле утратить ясность мыслей под воздействием тяжелого излучения. Но он мог поступать так и по хладнокровному убеждению. Почему? Я думал об этом. Чтобы предотвратить войну.

Навигатор короткими глотками потягивал горячий напиток; сосредоточившись на кофе, он мог сосредоточиться на том, чего не видел, смотреть прямо на то, что было ему рассказано. Сквозь колбу, сквозь стол, сквозь стальные палубы.

– Если Солнечная система – в самом деле арена деятельности агентов Астроманта, которые исполняют непонятные команды с непонятной целью, ничего не зная друг о друге, распространяя по миру его цифровое карканье…

– Им даже не обязательно воспринимать друг друга как агентов. Если Астромант дает им изобретения, которых они иначе никогда бы не совершили, не дошли до них человеческой мыслью, как им отличить рецептуру прогресса от рецептуры катастрофы? Они не ведают, что творят; просто не могут знать, что творят.

– Вы думали, будто я агент, военный шпион?

– Может, и так. Может, и Пассажир тоже. Это никак от вас не зависит.

– Астромант дергает за веревочки? – усмехнулся он.

– Нет! Нет, нет, нет! Там нет никаких планов, никакого разума. Никакой логики и программы, только хаос! Понимаешь? Мы должны его спрятать, переместить, причем настолько далеко, чтобы его не обнаружили по тем обрывочным радиопередачам. Ибо если бы он передавал целенаправленно, в полную силу, естественно, никакие курсовые шахматы не имели бы смысла.

– Но, если все так, как вы говорите, Доктор, тогда мы останавливаем не только войну, но и прогресс, да?

Я кивнул.

– Оно и к лучшему.

– Что?

Кофе все еще был для меня чересчур горяч. Я открутил пробку термоса, глотнул церерского самогона. Мне удалось сдержать кашель. Закурив очередную сигарету, я на мгновение прижался затылком к стальной стене. Та была чудесно холодной. Я уже впрыснул себе стероиды от лихорадки, но меня все еще била дрожь.

Я стиснул обеими руками виски. Навигатор смотрел на меня исподлобья. Я закрыл глаза ладонями, свет ламп врезался в зрачки, оставляя желтые и красные следы под веками в форме кривых букв Х и V.

– Возьми мигрень, отними боль, но оставь внутреннее давление. Чувствовал когда-нибудь, как трещит голова? Будто она сейчас лопнет? Но я говорю не о биологии, а о чистом интеллекте. Как? Чувствовал?

– Может, этого кофе не…

– Сколько тебе лет?

– Двадцать семь, – ответил он уже тише.

– Послушай. На Земле… то есть почему я сбежал в космос… Но! Тебе пришлось бы увидеть его здесь собственными глазами, это просто невозможно, он разрастается и перестраивается в слепой гонке алгоритмов, с каждой итерацией все больше противоречащих друг другу, энтропия давно должна была его превратить в чистый шум, в машинную фигуру шума. Так откуда все это берется, откуда, откуда, ОТКУДА?!

Шепотом:

– Не знаю.

Выдох. Вдох. Выдох.

Я продрейфовал вдоль стены, сигарета и термос плыли вместе со мной, колба с кофе ушла на разгонную орбиту, вслед за раскрученными эпициклами ужина, но медленно, медленно, все теперь происходило в удушающем замедлении, Навигатор водил за мной немигающим взглядом, нет, я не уплывал.

– Хорошо. Послушай. Либо прогресс имеет границы, либо нет.

…Имеется в виду – иные, нежели границы природы, как граница времени, ибо после смерти Вселенной некому уже будет толкать прогресс вперед, не будет даже «переда» и «зада» на временной шкале. Но помимо этого – есть ли тут некий встроенный тормоз, или нет?

…Ибо если нет, то рано или поздно уйдет в небытие каждая цивилизация, вместе со свойственными ей технологиями, как те тяжело бронированные корабли на атомных реакторах; со свойственной ей наукой, с внутренней иерархией науки, вроде нашей: физика, электроника, кибернетика, химия, потом, может, биология, может, математика; и со свойственной ей культурой, в том числе также способом мышления и говорения о науке и технологии. Уйдет – и ее заменит другая, более развитая с точки зрения прогресса. Пойми, что это означает: каждая – это каждая, то есть и та, что после каждой, и так без конца. Верный ли это образ? Что в какой бы момент ты ни взглянул на Вселенную, наиболее развитая в ней цивилизация всегда имеет перед собой бесконечную последовательность еще более развитых цивилизаций?