В космосе невозможно с первого взгляда оценить возраст искусственного объекта. Остов Астроманта совершает путешествие по околосолнечной орбите в гуще планетоидов, которая в конце концов разгрызет, продырявит и расплющит его до неузнаваемости – но это вопрос миллионов и миллиардов лет. В масштабах же человечества время на этом кладбище остановилось, это некое изъятое из времени место – как миры сказок, религий, мифов. Они лишь кружат и кружат вокруг Солнца по своим зодиакам и цолькинам, но тьма всегда сгущается в Гадесе, и Мардук всегда разбивает голову Тиамат, разрубая ее пополам.
Зависнув над краем рядом с Радистом и повернувшись стеклом шлема в сторону нервно мерцающих в смутном овале дыры звезд, я отцепил налобный фонарь и начал водить кругом кремово-белого света по обрубкам открывающихся во тьму артерий корабля, по торчащим в мороз обломкам титаново-молибденовых костей умершего космолета, по зияющим в межпалубных переборках язвам, шрамах от гигаджоулевого удара, оставшихся в бетонных пломбах, которыми автоматы тщетно пытались заделать раны в корпусе корабля в последние секунды его жизни, по пучкам синапсов и капилляров судна, жестоко выдернутым в вакуум, тяжелым силовым кабелям, легким медным проводам электрики и машинной гомеостатики, гибким контурам возбудителей и змеевиков системы охлаждения; все это, непристойно обнаженное, парило вокруг хаотическими созвездиями, окружало меня сонной галактикой свалки и могилы. Оторванная рука робота. Белоснежные кислородные баллоны. Половина рассеченной лазером пишущей машинки. Стул с расплавленными ножками. Замерзшая капля крови величиной с голову. Три пустых шлема в ровном ряду. Тарелка с примерзшей к ней яичницей. Книга, открытая на гравюре с Лазарем. Канистра. Ключ от французского замка. Яблоко.
Я перенастроил таймер кислорода в скафандре на тридцатитрехминутные периоды вращения остова вокруг оси; сигнал включится за минуту до возвращения под воздействие солнечной бури. Естественно, чем больше мы будем удаляться от дыры и менять наше положение относительно невидимой защиты и оси корабля, тем меньше сможем полагаться на эти расчеты.
Таймер отсчитывал время до начала следующего безопасного периода; не имело смысла куда-то отправляться на половине оборота. У нас имелось еще пять минут, плюс семь минут солнечной экспозиции, прежде чем потребуется снова спрятаться в «жемчужину».
– (шум) Смотрите.
Пассажир нашел что-то под выгнутой керамической пластиной на палубе выше. Я повернул фонарь, включил ручную дюзу и мгновение спустя завис рядом с ним, под углом в тридцать градусов к его вертикали.
К пластине приварились наполовину расплавившиеся обрывки изоляции, в которые взрывная волна вогнала обломки выплюнутого в космос вместе с уходящей атмосферой оборудования. Среди них, будто мухи в промышленном янтаре, виднелись циферблаты измерительных приборов, кристаллики стекла, спирали никели, меди и олова, клочья палубного покрытия, одна роговая пуговица и корпус зажигалки.
А также – выгнутая и закопченная табличка сертификата с верфи, еще с треугольными заклепками по углам. На каждом модуле корабля устанавливают такие таблички после ремонта; иногда страховщик еще требует инспекции производителя.
Пассажир протер потемневший металл голубой перчаткой.
LUNAR CRAFTS & WORKSHOPS, GRUBER & CO., 2049
LLOYD'S REGISTER GROUP, LONDON
PROPERTY OF MIZUMI ENTERPRISES, GENEVA, SWITZERLAND
HERMAPOLIS II, HLN LUNAR INDUSTRIES, 2011
CSS BEOWULF[194]
В моих наушниках запищал кислородный таймер.
С помощью трубы из куска сервомеханизма зияющей настежь переборки мы подцепили и вырвали табличку из кляксы замороженной изоляции.
Снова столпившись внутри «жемчужины», мы вертели ее в неуклюжих руках, будто волшебное зеркальце.
– (шум) Его так и не нашли.
– (шум) Как раз мы и нашли.
– (шум) Сюда прилетают. И никто не сообщил.
– (шум) Вы бы сообщили?
– (шум) (шум) (шум)
– (шум) Что тут произошло?
Солнце спряталось за броню, стрелка излучения ушла из красного поля, и мы вошли в потроха «Беовульфа».
В тишине, заполненной монотонным шумом нашего дыхания, под размеренное тиканье счетчика излучения. Отскок, шаг, отскок, но не спеша, осторожно, зависая, словно в балете, между стальными пластинами, совершая длинные плавные перелеты по дуге, замедлившись вместе с остальной Вселенной. Темнота холодного вакуума представляет собой плотную как молоко среду – именно отсюда этот молчаливо-сонный темп, из-за черного молока. И только три светящихся кинжала вонзаются вперед по вектору движения; мы видим лишь то, что выскребут их дрожащие острия из-под чернильной завесы, даже не сами клинки во всю их длину, не снопы света.
Мы вошли в коридор на палубе сразу над той, где села капсула; выбрали этот путь, поскольку именно тут глубже всего доставал прожектор. Радист начал записывать маршрут в закрепленном на руке блокноте – во-первых, чтобы не заблудиться на обратном пути, а во-вторых, чтобы не потерять ориентацию по отношению к оси вращения остова корабля и противосолнечной защиты. Пассажир взял с собой также люминесцентный маркер и при каждом повороте отмечал им стены.
А свернули мы уже через двенадцать метров. Это были коридоры промышленного модуля – мы узнали их по ширине переборок и фабричным штампам над запертыми дверями. Все было покрыто легким налетом копоти и чем-то вроде графитовой пыли. Мы подсвечивали с боков, пока Пассажир протирал металл перчаткой. Появились порядковые номера, эмблема производителя и энергетические спецификации. Радист нажал кнопку и дернул аварийный рычаг, но дверь даже не дрогнула. Он обвел лучом фонаря коридор вокруг. Под потолком у следующего поворота парил труп семирукого автомата, паук-канделябр. У стыка стен тянулись пучки силовых кабелей толщиной с мужское бедро, тераджоулевый канал прямо из реактора.
– (шум) Он ходил на инженерном дежурстве.
– Знаешь, что это?
– (шум) Техногатор.
В свои последние дни «Беовульф» явно совершал рейсы как вспомогательная единица лунного инженерного корпуса. Мы находились в модуле робототехники и кибернетики класса Альфа-плюс, то есть предназначенном не столько для выполнения заранее заданных работ, сколько для производства средств для их выполнения – в космосе может случиться любое количество катастроф, все мы тут живем в искусственной среде, существование которой поддерживается машинами, и невозможно предвидеть, какой тип автоматов или интеллектронных систем окажется необходим в той или иной ситуации, нельзя также все их складировать на месте или транспортировать в случае потребности через всю Солнечную систему. Техногатор же способен за несколько часов сконструировать автоматику, способную справиться с любой проблемой, лишь бы в его распоряжении имелись материалы и энергия.
Радист записывал номера закрытых производственных ниш. Я не спрашивал, зачем они ему.
Коридор становился все более захламленным, нам все чаще приходилось отпихивать от себя куски оборудования, обломки механизмов, все более крупную метеорную пыль. Мы уже двигались гуськом – шедший впереди закреплял фонарь на шлеме и, освободив руки, раздвигал завесы мусора. Однажды вытолкнутые из левитационного оцепенения, они затем отскакивали от стен, налетали на очередные предметы, кружили, в зависимости от массы, в медленном балете или будто разъяренные слепни; их не тормозил воздух, не тормозила гравитация. Оказавшись в арьергарде, я развернулся на сто восемьдесят градусов и посмотрел назад. Весь коридор за нами кружился и пульсировал, будто содрогающийся от перистальтики кишечник. Мы влезали во внутренности мертвого организма, который, однако, после нас оживал мертвячьей, полутрупной жизнью. Свет фонарей на скафандрах прыгал по носящейся повсюду могильной шрапнели.
Вскоре она стала еще гуще. Мы добрались до перекрестка. В коридоре справа свет увязал во мраке на расстоянии в пару метров – там висели метеоритные обломки величиной с кулаки и головы, куски угольной и железоникелевой породы, пористого реголита, энстатитовых хондритов.
