…А что кажется уродливым? Неправильные пятна, лишенные четкого профиля. Мозг, распознающий тысячи потенциальных опасностей в секунду, не может в полной мере анализировать каждую форму и движение по отдельности – в лучшем случае он сосредоточился бы на одном или двух, что быстро оказалось бы роковым. Так что мы опять-таки получаем вознаграждение за умение распознавать характерные черты, профиль, гештальт. Все решает именно он, а не полностью реалистичный образ всего обнаруженного объекта. Человек больше похож на свою карикатуру, чем на фотографию. Отсюда и именно такие наскальные рисунки, отсюда минимализм пера и угля, отсюда абстракционизм.

…Так что – планета, тяготение, день и ночь, небо над головой, земля под ногами, глаза хищника, гиппокамп и миндалевидное тело, выросшие на обезьяньих страхах и удовольствиях… Из этого вышли и Фидий, и Пикассо, и Бах, и Уолт Уитмен. Понимаете, Доктор?

– Другая эволюция, другая красота. Естественно.

– Эволюция, но также и среда. А теперь возьмите человека – собственно, уже целые поколения людей, выросших без планеты, без низа и верха, полностью теряющих ощущение верха и низа, как и с вами наверняка не раз случалось в невесомости – потерять мысленную ориентацию тела, ноги наверху, голова внизу…

– Для такого нужно как следует приложиться.

– Так вот, возьмите поколения, уже выросшие в таком состоянии, живущие при искусственном свете и красках, возьмите человека, рожденного для космоса, – какая туманность будет для него прекрасной?

Я притворился, будто задумался.

– Тот изломанный космоарт в каюте Навигатора…

Пассажир снова угас, понизив голос и отведя взгляд. В руке его вновь появилась пойманная колба с напитком.

– Я не ищу красоту космоса, – сказал он. – Это есть и на Земле, в тех самых фотографиях туманностей и сверхновых, в негативах солнечных корон. Я ищу красоту из космоса – первое наивное искусство нового племени, нового Homo ludens, который еще сам не знает, что его ведут иные музы, иные боги шептали ему на ухо в колыбели.

Я откашлялся.

– Вы договаривались с Навигатором на Марсе? Вы там познакомились?

– Он меня не знал.

– Но ведь это не случайность…

– Поверьте, я не участвовал…

Мы перебивали друг друга. Пассажир виновато улыбнулся.

– Понимаю, команда всегда подозревает чужака.

Я хотел возразить, но он покачал головой, давая понять, чтобы я не опережал его мысли.

– Подозревает, подозревает. Я в самом деле не знал, что сделает Навигатор. Вряд ли мне стоит вам это говорить, Доктор, но я прекрасно понимаю, что вы зашли ко мне не просто поболтать от скуки.

Я снова хотел возразить.

– Нет, Доктор, я вынужден считаться с реальностью. Неумно провоцировать такие подозрения у команды, в космосе порой бывают несчастные случаи, а я по своей природе книжный червь, а не галактический шпион. Я получил на Марсе наводку от посредника, что кто-то взял у «Репетуги» огромный аванс в счет крупнейшей коллекции космоарта, какую только видело человечество. «Репетуга» – это контрабандисты, связанные с «Коза Ностра». Я купил, мы купили информацию, немало за нее заплатив. С ее помощью нам удалось добраться аж до вашего «Бегемота». Но прежде чем Навигатор признался, я мог лишь строить предположения и гадать.

Я с кривой усмешкой переваривал услышанное.

– Навигатор и «Коза Ностра»? Вряд ли. Ему что, дали целое состояние за красивые глаза?

– Ему требовались деньги – в том числе и для покупки информации. Наверняка у своего старого связного, который за многие годы уже продал ему немало арта. У Навигатора имелся к нему подход; у нас – нет.

– И что же он купил?

– Данные орбиты Астроманта.

Я сдержал вздох.

– А какое отношение Астромант имеет к космическому искусству?

Пассажир нервно всосал жидкость через соломинку.

– Полное.

Очередной оборот суточных часов. Вновь прозвучал сигнал ночной вахты, потускнели лампочки в коридорах «Бегемота V». Вентиляционные автоматы и термотропические приводы обшивки шумели и свистели теперь чуть громче, а может, просто на борту наступила более глубокая тишина. Но что изменилось, кроме положения стрелок на циферблатах? Жестяная банка, и мы в этой банке, в пустоте.

Мы сидели в кают-компании еще долго после ужина, заполняя тишину байками и болтовней. На заснеженном экране курсового обзора прыгали графики и символы; мы краем глаза следили за телеметрией все более крупных масс, невольно придвинувшись ближе к столу и наклонив головы. Электронщик вспоминал предыдущие солнечные бури, Радист говорил про шведа из службы радиомониторинга на Меркурии Семь, которому внезапная вспышка на рентгеновских волнах разорвала барабанные перепонки…

– Это было уже после перигелия, мы уходили в холод, – рассказывал, в свою очередь, Первый пилот, постукивая чубуком трубки о костистое колено. – «Мотман» поставил семнадцать зеркал, на восемнадцатое не хватало кристаллита, мы удалялись от Солнца на одном-полутора «же». В те времена кто-то еще обращал внимание на такие экспедиции, еще говорили: «Земля смотрит», «Земля слушает», и мы в самом деле так думали. Нас финансировала не какая-то фирма, а американские и европейские институты. «Мотман» выкупили у первопроходцев с Титана, которые ныряли на нем в газы Сатурна, где атмосфера разогревала корабль до адских температур; на нем осталась толстая изолирующая броня и внутренние гигаджоулевые охладители. Мы должны были войти в корону Солнца, ища плазменные цивилизации. Я был тогда молод, меня взяли Третьим прямо из училища.

…Тогда люди развлекались подобными гипотезами. Если плазменная жизнь развилась в экосфере звезды, то, естественно, она никак не сможет встретиться с углеродной белковой жизнью – наши биосферы полностью разобщены, наши миры не пересекаются; ни мы не войдем в жар фотосферы, ни они не выйдут в ледяное внесолнечное пространство. А орбиты планет? Это уже кладбище плазмы. Так что мы самое большее можем заметить издали знаки, следы, косвенные свидетельства. Под этим углом анализировали также перемещения солнечных пятен, частоту вспышек, топологию протуберанцев, кривизну магнитного поля Солнца, профиль волн солнечного ветра. На «Мотмане» мы в конце концов пришли к более пессимистичной версии. Даже если подобная жизнь может возникнуть, то в космологических таблицах мы читаем, что звезды существуют на несколько миллиардов лет дольше, чем самые первые планеты. Соответственно, эволюционные циклы солнечной жизни намного опережают самую быструю эволюцию земной, да и вообще какой-либо планетарной жизни. И представьте теперь цивилизацию, стоящую на миллиард лет выше на лестнице прогресса. Сумеете? Вот именно.

…У нас был на «Мотмане» Астрофизик, который так засмотрелся на Солнце, что видел на нем города, машины, сады, вены и нервы. Естественно, он их так не называл, но показывал на зачерненных пленках какие-то формы, какие-то тени, какие-то структуры. Никто другой их не замечал, но он – да. Они снились ему днем и ночью. Он засыпал, глядя в окуляр соляроскопа. Честно говоря, мы тогда особо не разговаривали – холодильные машины постоянно работали на полную мощность, гул стоял невыносимый, мы засовывали вату в уши, я ходил в одолженных у Радиста наушниках. Астрофизик выступал на совещаниях, демонстрируя свои слайды и показывая на то или иное пятнышко, подчеркивая плазменные фронты, формации спикул. Никто не знал, что он, собственно, хочет этим сказать. Когда он еще говорил, он не говорил «города» или «сады», Это договаривали уже мы. Он декодировал тайны на фотоснимках ослепительного пламени, уткнувшись носом в увеличительное стекло, точку за точкой.

…Однажды ночью он пришел ко мне. Ему сложно было составить логичную фразу, подлежащие и сказуемые распадались у него во рту, с языка сыпался песок. Что-то с ним, похоже, стряслось от слишком долгого разглядывания узоров на Солнце. В конце концов он взял карандаш и бумагу и начал мне рисовать траектории по касательной к короне, под арками протуберанцев, под мостами джетов, в сотнях тысяч градусов. Я напомнил ему, что мы улетаем, удаляемся от Солнца, впрочем, никто в любом случае не согласился бы на столь самоубийственный прыжок в гравитационный колодец звезды. Чего он хотел – сжечь нас всех? Он продолжал рисовать: границы, невидимые барьеры, стены в гелиево-водородной массе, что-то вроде туннеля, открытого внутрь моря плазмы. Я понял, что Астрофизик убежден, будто соляриане откроют для нас безопасный проход, что они нас ждут, а он сумел понять их намерения. Это походило на безумие. Я старался его успокоить, но он рисовал свое. Он хотел, чтобы его посадили в челнок – на «Мотмане» имелось два субатмосферных челнока – и послали одного туда, в Солнце. Соляриане не допустят, чтобы с ним что-то случилось. Миллиардолетняя цивилизация контролирует поверхность так же, как мы – комнатную температуру. У них там уже все для него подготовлено.