Летит, летит, летит. Гжеся стиснули бархатные клещи логики сна. Он лениво рассчитывал циклы орбит. На этом витке чашу ему не догнать. Тогда на каком? Сколько у него времени? Он зевнул, потянулся и начал разворачивать черные как дыхание Люцифера крылья солнечных коллекторов «Хоруса I». На половине витка из-за края планеты вырвалось Солнце, и Гжесь, получив удар бичом живого огня вдоль позвоночника (как бы позвоночника), вывалился из темноты под ослепительный свет африканского полдня.

– Тебя мама ищет, – над выкапывающимся из-под земли «Аль-асром» приседает бледный замковец. – Идем, идем к маме!

Может, это все из-за света, проникающего сквозь белковые тела, будто сквозь кинопленку, – для Гжеся все они теперь не более чем двумерные силуэты из целлулоида.

Он встает и пытается отогнать замковца. Тот возвращается, словно голодный пес. Как там его зовут? Сперва Гжесь знал их всех по имени и эпигеному[131], в том числе нерожденных, минусы каждого приплода. Но два-три поколения назад он перестал следить за новыми генеалогиями госпожи Спиро. Для чуда сотворения жизни давно уже стали излишними Винсенты Чо. Культура рождала биологию, которая порождала культуру, которая порождала биологию, которая… Он перестал за этим следить. Слишком много людаков появлялось на свет в спонтанных порывах матерницы, за пределами селений Рая на Земле, слишком легко, слишком быстро.

Гжесь эмотирует замковцу монашеский капюшон, превращая свою голову в черную как уголь глыбу. С севера летит клин огромных пеликанов, на спинах которых, будто наездники драконов, сидят голые жемчужнокожие питерпэны, трансформерные личинки неких будущих голливудских замковцев, которые Гжеся вообще уже больше не интересуют. Когда клин спускается к озеру и скрывается за розовыми пальмами, на Гжеся, подобно удару молота, обрушивается Дыхание Камня – меланхолия открыла его вектору звериной биологии. На мгновение он завидует даже обезьянам и покемонам. Потрясенный, морфеится до захода солнца и по другую его сторону.

В сердце райско-африканской ночи сидит у костра госпожа Спиро, поджаривая на длинной палке трупик толстенького грызуна. Замковец – тот самый? – подскакивает, отрывает кусочек мяса, жует, обжигается, выплевывает, подскакивает снова.

– Убегаешь? – госпожа Спиро нежна и мягка с Гжесем, как всегда. – Но я тебя не держу, милый, могу только поцеловать на прощание и пожелать скорого возвращения. В Раю нет рабов; вся моя власть – искреннее обещание счастья. Прошу.

Она показывает другой рукой на горизонт слева. Гжесь встает (до этого он сидел) и выходит за круг света от костра. Карминовая броня «Аль-аср» мерцает, будто горит, яйцо-капля пустой головы игуарте (проц и память он носит в корпусе) меняет цвет от матового пурпура пламени до чернильной тьмы. Гжесь переходит на инфракрасный и узнает Утес Стервятников, границу матерницы Спиро и розовой жизни Рая на Земле; от этой границы его отделяют не более двухсот метров. Над Утесом все еще стоит древняя башня Национального парка Марсабит.

Госпожа Спиро в деревянном мехе, собственноручно вырезанном ее детьми из райского эбена, руки у нее из гибких прутьев, ноги из округлых дощечек, пальцы – сплетения кораллов, груди – тыквы орехов, лицо – тотемная маска, все это на углеродных сухожилиях и невидимом скелете из графена, движущееся с помощью некоего скрытого в ее лоне часового механизма от «Дженерал Электроникс». Когда она подходит к Гжесю и встает за его спиной (ниже на голову, стройнее на половину ствола пальмы), Гжесь слышит в ночной тиши сухой скрип ее деревянного тела.

– Смотри, какой он голодный.

Прибегает замковец с только что сорванными с кустов багетами. Госпожа Спиро разрывает для него зажаренного зверька на мелкие кусочки. Они сооружают пахнущие свежестью хот-доги, и все это почти под рукой Гжеся, под самыми его объективами.

Сон покачивается волнами на границе тени.

Гжесь бросает взгляд на жадно набивающего рот людака и внезапно понимает:

– Тигра.

– Что?

– Тигра из диснеевского «Винни-Пуха».

Дыхание Камня отступило от матерницы, на поверхность всплывают более далекие от биологии очевидности. Гжесь вспоминает дурачества Мики, и прижавшегося к Халку Брюса, и как Флоки и Слоки объедались горячими маффинами, так что румянец переползал с их щек на уши и виски, и как Дедек гонялся на пеликанах за золотой колесницей госпожи Спиро, и их весьма серьезные шахматные поединки на крыше арборетума[132], и рождение первой дочери Мики и Дедека, и архитектурные развлечения Дедека в Парке Смеха…

Нужно уйти, нужно подумать одному одному одному.

Госпожа Спиро не останавливает Гжеся. Ночь милосердна к меху, на мгновение скрывая всю его меховость – он может притвориться, будто вышел на прогулку, встав прямо из теплого логова, зверь дня в объятиях ночи, живой эмот ДНК.

Обходя башню, он спотыкается о – камень? корень? Машинально сменив спектр, видит, обо что споткнулся – о руку старого «Шмитта-4». И правда, ведь именно здесь состоялся тот разговор с Дагеншеллом. Именно здесь они с Дагом…

– Даг! Как живой!

Они не договаривались заранее. Даг прилетел в Настоящий Рай пятьсот сорок девять дней назад, возвращаясь от Рандомитов в Вечную Империю. Посадив свой дрон за Полями Изобилия[133], он застиг Гжеся врасплох в обезьяньей роще, где тот надзирал за подростками, резвившимися в разноцветных иллюзиях и симуляторах вместе с райскими шимпанзе и покемонами.

– Ну да, живой, живой и настоящий.

Дагеншелл тоже пересел на игуарте. Его «Шмитт-4», однако, не смог бы вместить нейрософт трехсотлетнего трансформера – совсем другое дело бездонная память дронов, являвшихся безопасным расширением тесного разума меха и железным бэкапом.

Дети Гжеся разглядывали Дага и его медленные эмоты с лишенным страха любопытством. Одна из обезьян вспрыгнула ему на плечо. Он сверкнул на нее зелеными диодами, и та возмущенно заверещала.

Матерница пребывала в полусонном состоянии, над рощей висел вектор Безголового Цыпленка.

– Они привыкли, что матерница вытирает им носы и меняет пеленки. Им не набить себе шишек, как бы они ни старались.

Дагеншелл, осторожно сняв с себя обезьянку, эмотировал засмотревшегося туриста.

– Это та самая госпожа Спиро?..

– Идем.

Гжесь тогда вывел его за пределы матерницы Настоящего Рая, к старой башне, когда-то принадлежавшей службе охраны парка.

Их сопровождали несколько шаловливых любознательных людаков, все явно под Резвым Пони. Гжесь машинально играл с ними в фигуры Роршаха, мерцая сериями ассоциаций, каскадами фантазий-загадок; даже столько веков спустя он замечал в них нечто от ириготи.

Они миновали южные Поля Изобилия; людаки собирали по дороге плоды непревзойденного алкоголя и серотониновых драгов, опутав Гжеся застольным вектором, и он делал вид, что ест.

На гладком металле мехов шкворчало лимонное солнце. Жужжали насекомые, микродроны[134], меха-фэйри[135] – не отличить.

– Ханы все так же не хотят сыпать манну с неба?

«Шмитт-4» покачал угловатой головой.

– Сам знаешь, что были попытки. Но экономика сверхизобилия [136] не работает по кусочку, в частичных вариантах, немного безграничности тут и немного ограниченности там. Нужно войти в нее на сто процентов, как вы тут, – он эмотировал в сторону Полей. – И тогда возникает проблема масштаба; для таких селений по несколько сотен людаков и самое большее на двести квадратных километров – окей, на подобный провинциальный размах она, может, и сдаст экзамен. Но не на весь мир.

– Таких попыток не было.

Дагеншелл толкнул Гжеся стальной лапищей, так что «Аль-аср» едва не опрокинулся.