– Гасп.

Как я понял, это он представился.

– Эрде.

– Эх. Ух.

– Что это? U1?

– Одному Богу известно. Говорят, он посылает странные сны.

Кожаный коричневый мешок, свисавший с потолка в углу комнаты над головой доктора, беспрестанно дрожал, его поверхность слегка колыхалась, доносилось низкое жужжание на самом пределе слышимости, отчего голова человека непроизвольно клонилась к плечу. К потолку мешок крепился дюжиной щупалец, чьи плоские овальные присоски плотно прилипли к пластиковым панелям. В общих чертах он напоминал органический улей, гнездо разъяренных шершней, безуспешно ищущих выход, отверстие в коже.

– Значит, вы будете пытаться отловить Лещинского… Ну да. Когда?

– Завтра.

– Ага.

От этого «будете пытаться» меня бросило в холод. Я кашлянул.

– Вандельштернфюрер Мунди полагал, что вы собираетесь…

– Да, да. – Гасп замахал платком, словно стараясь его вытрясти. – А что вам известно?

– Ничего. – Движение моей руки с распечаткой плана Клина должно было стать жестом раздражения и презрения, но, застыв на полпути, выдало растерянность. – Я вообще… Этот Дьявол… Что это… Ведь…

– Ага.

Я опустил руку, отвел взгляд.

– У вас есть что-нибудь покрепче, чтобы прополоскать эту вонь, доктор?

– Какую вонь? А! Там, пожалуйста.

Я налил себе и ему. Самогон какой-то – но он хотя бы сжег мокроту в горле. Гаспу, чтобы опрокинуть стакан, пришлось приподняться на кушетке, приняв полусидячее положение.

– Ух!.. За успех вашей миссии! Видите ли, дело в том, что он до сих пор жив. Лещинский, Дьявол. А не должен. Не имеет права. Я даже не о микродетонаторе говорю, этот тип, должно быть, его как-то выковырял, Фульке рвал волосы на голове, мы несколько недель на полную мощность врубали активирующий сигнал, безрезультатно, ублюдок продолжал вещать. И я думаю, он действительно узнал какую-то тайну, потому что идет уже седьмой месяц, да, уже полгода пролетело – а он всё жив. И мы отправили его в Ад, как и любого У-менша, с запасом пищи на двадцать дней, чтобы он не успел добраться до американской зоны. Вы знаете, они дают У-меншам убежище, эти лицемерные янки, черт бы их побрал. В общем, недочеловекам приходится объяснять, прежде чем отпустить, что их единственный шанс выжить – это своевременно вернуться к нам, иначе они умрут с голоду. Потому что вы понимаете, что флоры и фауны Мрака и Земли несовместимы друг с другом: непараллельные эволюции, полная дивергенция, с тем же успехом они могли бы попытаться съесть пластик. Но Лещинский каким-то чудом остался жив.

– Вандельштернфюрер упоминал что-то о Кротовой норе и, кажется, о рисунках, фамилию не помню…

– Ах, да. Действительно. И это тоже. Налейте еще, пожалуйста. Благодарю. Итак, один косоглазый, Икисава, по образованию физик, выступил со следующей теорией…

И это продолжалось. Мешок гудел. В ящиках шевелились животные. Я сидел на неудобном стуле, наклонившись к харкающему и хрипящему доктору Гаспу, механически кивая на его слова, которые все меньше понимал, но при этом эйдетически запоминал; я сидел там, сжимая в потных руках пачку скомканных распечаток, глотая густую слюну и дыша через рот, Клин нависал над моей спиной массой в миллионы тонн, а я все больше сутулился.

Попрощавшись с доктором, я помчался в ближайший туалет, дважды перепутав указанную на лазерном плане цифферрехненмашины дорогу. Там меня стошнило. Я посмотрел в зеркало над умывальником, на удивление не слишком грязное. Лицо как после отравления ртутью, пот на серой коже – это какой-то местный вирус? Ведь они не отправят в Ад больного! Сжав челюсти, я услышал в ушах собственный пульс, поток горячей крови, заглушающий все остальные звуки – шшумх, шшумх-шшумх – отсчитал: сто сорок. Это плохо, Эрде, это плохо. Это какой-то заговор? Кто-то намеренно пытается тебя убить? Потому что в конце концов, как еще расценивать такую миссию, если не как приговор? – послать новобранца на второй день пребывания на планете в самую дикую ее глушь – на смерть. Вспомни: не перешел ли ты кому-то дорогу? Но кому? Мунди? Глупости. Почему? Почему? Какая-то сторона монеты всегда должна быть снизу, и для нее нет никакого «почему». Вот именно!..

В отведенной мне квартире ждал багаж, доставленный с челнока: два метровых тюка, пять мешков, старомодный чемодан, один стандартный контейнер. А квартира состояла из двух довольно просторных комнат и санузла – все обставлено с гостиничным пренебрежением к какому-либо стилю. А что это еще, если не отель? Я захлопнул за собой дверь. Взглянул на часы – они все еще показывали время «Геринга». Я перепрограммировал их по настольному терминалу Зигфрида на шестнадцатичасовые сутки Мрака. Сколько осталось до рассвета? Меньше шести часов.

Терминал без спроса открыл ярлык почты. Два письма, одно короткое, от некоего майора Блока, с указанием адреса, по которому мне надлежало утром забрать необходимое снаряжение; другое, очень длинное, от заместителя вандельштернфюрера Фульке, настоящий трактат. Но вопреки ожиданию, в нем было мало напыщенной идеологии: Фульке очень ясно излагал политические последствия нынешней ситуации в Аду, объяснял прагматику здешнего сосуществования и мимоходом знакомил с множеством новых загадок. Я распечатал письмо и приложил к плану Клина.

Затем, беспомощно присев на кровать, снова взглянул на часы. Шесть часов, триста шестьдесят минут. А точнее, уже триста сорок четыре. Это много, я убеждал себя, это очень много, так что пока не стоит расстраиваться. Я открыл один из мешков и переоделся в темные брюки, свитер, сапоги с голенищем. Долой гидрокостюмы, скафандры, АстроКорпс, «Геринг»! У меня триста сорок четыре минуты, и я свободен.

Но тут же снова скрутило желудок. Я выпил стакан чудовищно хлорированной воды. В освещенное зеркало над краном предпочел не смотреть. Схватил бумаги и вышел. Спать? Спать не буду, сон – похититель жизни, он прогрызает дыру во времени, внезапно окажется, что уже наступил рассвет и оковы защелкнулись; поэтому я не усну, не усну, не усну!

Это был уже не ужас, это была паника с легким медным привкусом клаустрофобии. Не оглядываясь по сторонам, не поднимая глаз, опасаясь кого-либо встретить, чтобы во мне не узнали «геринговца» и не втянули в разговор, я прошмыгнул в ближайший пассажирский гиперлифт, стукнул по верхней кнопке, дверь сдвинулась, пол вдавился в ступни. Опять на часы: минута, две.

На поверхности, без оставленных очков ночного видения, накрытый полусферой мягкой тьмы. На двадцать, тридцать метров еще можно было что-то разглядеть в четвертьтенях и резких серых мазках – дальше уже только мрак. Проклятые ночные очки. В какую сторону идти к старой станции? Кажется, туда. Песок и гравий хрустели на бетоне под подошвами. Здание выросло передо мной внезапно, словно голова кита-альбиноса, вынырнувшего из-под глади нефтяного моря. В поисках главного входа я обошел станцию кругом. Если верить фон Мильце, здесь, прямо за дверью, должен стоять контейнер, заполненный очками ночного видения, уже немного поношенными. Я остановился. Затем вошел, протянул руку, выбрал, вышел. Кто-то наблюдал за мной, но я лишь удлинил шаг. Из-за трещины в левом стекле мир воспринимался с изъяном.

Мрак порвался передо мной по швам. Тучи, горы, тучи, больше почти ничего. И как будто в некой единой сцепке – после разблокировки зрения тяжелая вонь планеты ударила в ноздри с удвоенной силой. Какая мерзость. Ошеломленный этими ощущениями, я на миг забыл о страхе, а он, вернувшись, еще больше ускорил мой пульс.

Мимо проехали две машины, вскользь задел порыв спирального вихря от посадки вертолета. Однако у обрыва, куда не доходил бетон, никого не было. Тут я присел, свесив ноги в пропасть. Сапоги вдруг нагрузили меня килограммами мертвого балласта, я почти почувствовал, как они соскользнули с ног в пропасть. Обрыв – неужели я собирался прыгнуть с него? Нет; это пришло мне в голову только сейчас. И я лишь мысленно усмехнулся. Нет уж – я не самоубийца.

Часы: триста тридцать. Я умею находить места, где время замедляется, и это было одно из таких. Я не усну. Я буду сидеть и смотреть. До рассвета далеко-далеко. Но что это за рассвет? – неужели я вообще увижу солнце сквозь толстый слой этой мерзкой суспензии? Да если бы. Это Мрак.