Так что если кто-то и хотел запугать меня, то добился прямо противоположного эффекта: я будто бы получил от всех этих машин, собранных в одном месте, на гигантской автомобильной свалке, всю бывшую у них силу и мощь, и теперь я мог никого не бояться!

Чтобы отдать дать уважения своим косвенным предкам, а также отсалютовать их памяти, я, убрав в сторону все мысли о покое на кладбище и вспомнив последние строки повести о Мальчише-Кибальчише, врубил сирену на полную мощность и ехал так, наверное, несколько минут…

Поэтому ли, или по какой иной причине, однако тьма надо мной и вокруг постепенно стала размываться и терять монолитность. Если поначалу преломляемые на остатках полированных плоскостей изуродованных машин отражённые лучики моих фар бесследно исчезали в непроницаемой черноте нависшего над бесконечным автомобильным кладбищем свода и в не менее непроницаемом чёрном полу, то в последние мгновения и там и там начали появляться робкие отклики на мои осветительские старания. Они проявлялись то в виде мерцающих звёздочек, то временами слабо вспыхивающих и долго не гаснущих люминесцентных полосочек, ромбиков, квадратиков и колечек.

И сами высящиеся в бесконечность горы автомобильных трупов постепенно теряли свою монументальность, становились всё ниже и ниже, и теряли форму, оплывали, будто истаивая под непрерывно лучащимся светом моих галогеновых фар.

Однако как и когда они исчезли окончательно, я не заметил. Хотя и смотрел, повторяю в который раз, не только вперёд, а ещё и назад и по сторонам. И, тем не менее, в один прекрасный — теперь уже действительно прекрасный момент! — ужасающие виды автомобильного кладбища, мигнув, исчезли, и я осознал себя катящимся по самому обыкновенному тоннелю, правда, освещаемому единственно за счёт моего собственного света.

Нет, по необыкновенному тоннелю! Потому что позади меня он заканчивался. И заканчивался постоянно: стены будто бы заворачивались внутрь, превращаясь в заднюю стенку тупика, из которого мне очень и очень хотелось побыстрее выехать! Потому что мне казалось, что, остановись я вдруг — и эти стены разом сомкнутся, поглотив меня.

Я прибавил ходу. Но и стены замельтешили с увеличенной скоростью. А вот когда я задумал слегка притормозить, на крышку багажника просыпалась лёгкая пыль и пробарабанили мелкие осколки камней. Так значит, это не иллюзия! Стена действительно догоняет меня! И я поехал чуть быстрее, чтобы избавиться от опасности быть засыпанным и не слышать позади монотонное шелестение осыпающего грунта.

Однако гнать на пределе скорости я опасался. Мало ли что может поджидать меня на пусть и плавных, но всё-таки порой попадающихся на пути поворотах и извивах тоннеля.

И даже когда впереди показался сияющее дневным светом полукружье выхода, я не рванул что было мощности вперёд, а постарался на всякий случай приготовиться ко всему возможному, что могло бы встретиться мне после того, как я выеду из тоннеля.

И я не ошибся! Потому что сразу же за выходом меня ожидала всего-навсего небольшая площадочка — едва-едва поместить все мои четыре колеса, а дальше дорога оканчивалась крутым горным обрывом, уходящим вниз на неведомую глубину, теряющуюся в зловеще клубящейся чёрно-синей дымке, порою прорезаемой бледными электрическими разрядами и пурпурными комочками коротких вспышек. Видимые поблизости и уходящие вниз порожистые скальные склоны ощерились остро торчащими камнями и узкими хищными расщелинами. Кое-где виднелись брызги мелких водопадиков, смачивающих голые гранитные и базальтовые плиты, а также ненадёжно лежащие на мелких приступочках острые обломки, только и ждущие, чтобы вонзиться в того, кто посмеет потревожить их покой.

Как я успел затормозить — не знаю. Использовал для торможения, наверное, все свои возможности: ещё находясь в тоннеле, распахнул все дверцы, откинул капот и крышку багажника и, разумеется, задействовал все возможные системы торможения — от тормозных колодок до двигателя. Однако ручник всё же спалил.

Но всё это мне наверняка не помогло бы, и я обязательно сверзился бы в пропасть, и мои искорёженные обломки разбросало бы по многочисленным скальным порогам и ущельям, если бы не Памплисиодорова телескопическая метла! Она, с помощью своего любимого, домкрата, уцепилась за заднюю стенку багажника и включила всю свою немаленькую силу тяги на реверс! И они вдвоём смогли удержать меня от падения на самом краю пропасти! А может даже и чуть-чуть потянули назад — я уже не могу ни в чём быть уверенным полностью.

Я замер на краю обрыва. И у меня где-то внутри двигателя, а может, в картере, возникло остро щемящее чувство утраты. Я понял, что потерял способность летать. Или же у меня её отняли — там, в глубине горы, посредине обширнейшего автомобильного кладбища.

Да-а, горы — это сосредоточение многих веков в одном месте, синтез перемешанных времён, путаница веществ и соединений, лабиринт минералов и молекул. Здесь можно как обрести, так и потерять. Обрёл я немалое, но и потерял многое. Потерял, возможно, самое главное — то, на что надеялся опереться в этом мире. Ту свою особенность, которую в этом же мире и приобрёл. А так хотелось парить под небесами, озирая с высоты необъятную землю, кувыркаться в лучах заходящего и восходящего солнца, кружить над морями и океанами. Облететь, если получится, всю планету, а то и — чем чёрт не шутит! — добраться до её спутников-лун — Артефакта, Амулета и Заклинания. А может быть, посетить и соседние планеты этой звёздной системы Света Магии, пусть Памплисиодор так и не удосужился их мне все показать и назвать.

Теперь обо всём этом следовало забыть. Надолго ли? Навсегда? Ответить на эти вопросы мне не мог дать никто. В том числе, наверное, и то «что-то» или «кто-то», что отобрало у меня эту возможность в глубинах горы.

Нет, я, конечно, попытался взлететь — потянулся всем своим существом вверх, в продолжающее оставаться ослепительно голубым дневное небо. Но тщетно. Попытки метлы помочь мне взлететь также ни к чему не привели.

Приходилось искать иные пути покинуть эту негостеприимную площадку. Прямо вниз… это означало путь быстрый и короткий. Путь, которым легко покинуть сей бренный мир без возможности возврата в него. Этот путь меня не устраивал. Прямо вверх, в небо… был для меня закрыт. Хотелось бы надеяться, что не навсегда. Подниматься сразу вверх по скале — мешал козырёк над тоннелем.

Оставались два обходных пути — справа и слева. Но если левый угрожал и препятствовал проходу, острыми пиками перекрывая крутой склон, то правый как будто бы, особенно на первых порах, казался предпочтительней. Да, придётся карабкаться по склону едва ли не в сорок пять градусов, да, на пути виднеются и каменистые осыпи и прыгающие водопадики. Однако справа горный хребет понижался, в то время как слева за острыми иголками ближайших препятствий виднелись ещё и сильно заснеженные вершины далёких гор с короткими лучами ниспадающих ледников. Нет, идти влево мне решительно не хотелось!

И я принялся карабкаться по правому склону. Спасибо единорогу, научил попеременно переставлять копыта… то есть колёса.

— Ничего! — утешал я сам себя. — Вон, четыре «Нивы» на Эверест поднялись! А тут, подумаешь, всего-навсего какая-то махонькая горка…

Я не знал, сколько у здешних гор метров над уровнем моря, и оттого передвигаться казалось легче. А если б мне сказали, что тут недостаток кислорода и вообще возможна «горная болезнь», кто знает, сумел бы я выбраться или нет? Шучу, конечно: если уж я могу двигаться без бензина, то и кислород мне столь же не нужен. Но иногда именно неведение помогает совершить подвиг. Что уж говорить о простом передвижении по горам?

Мне помогали карабкаться и мои четыре «бивня» — на этот раз я максимально возможно отрастил их вниз, превратив в четыре альпенштока. К сожалению, кардан приходилось таскать бесполезным грузом. Ладно бы он хоть вообще вращался, то есть исполнял ту функцию, для которой и был предназначен! Так нет же: он застыл в монументальной недвижимости и единственно, наверное, для чего служил — дополнительным элементом жёсткости в продольном направлении. Впрочем, то же самое я могу сказать и о заднем мосте с его неподвижными дифференциалами, но применительно теперь уже в поперечном направлении.