Я взмыл вверх. И человечек, будто повторяя мои движения, вскочил на помост! Остальные восемь, будто сговорившись, кинулись к нему. Стражники не успели отреагировать — а может, их в этот момент чем-то одурманили на секунду. И все девятеро «серых человечков» слились в одного! Он сразу стал больше и выше всех находящихся на помосте. И из него кверху ударил жемчужный столб света!

Но я уже падал на него! И поймал весь этот столб своим днищем! Едва я перекрыл собой границы восходящего свечения, меня ослепило мощнейшим световым потоком. Подобное я испытывал лишь однажды, когда попал под зенитный прожектор — во время съёмок киносериала «Освобождение», фильма «Битва за Берлин». Меня угораздило попасть под луч. Уж и не знаю, что там делал в то время мой старый хозяин — должно быть, стоял в оцеплении. А может, в массовке участвовал.

Только здесь всё получилось гораздо хуже: меня завращало, будто в дрифте на льду, и понесло кверху, хотя я отчаянно, всем своим весом и желанием, стремился вниз, вниз!

Потом свет погас. Полностью, во всём окружающем меня пространстве. Не только свет прожектора, но и свет стремящегося к зениту солнца. Остановилось и моё вращение и мой подъём. Но теперь я стоял на чём-то твёрдом. А я так боялся ощутить под колёсами или под днищем расплывающуюся мягкость человеческого тела и услышать хруст костей…

Нет, я не потерял сознания — вполне возможно, что из-за отсутствия оного. Но окружающая меня кромешная тьма не позволяла ничего рассмотреть вокруг.

Я протянул во тьму «дворники», пытаясь дотянуться хоть до чего-нибудь. Потом спохватился, отдёрнул их, на всякий случай вырастил полутораметровые бивни и, наконец-то вспомнив про фары, включил свет.

Лучи «галогенок» бесследно канули во тьму. Не высвечивалось ничего, кроме пустоты. А может, и пустоты никакой не было. Ситуация, очень напоминающая состояние господа-бога после того, как он воскликнул «Да будет свет!». Только там хоть свет появился, а тут тьма никуда не исчезла. Я даже лучей своих не видел — очевидно, воздух был настолько чистый, что в нём не нашлось и нескольких пылинок, на которых свет мог бы рассеяться. А поверхность подо мной, на которой я стоял, то ли поглощала свет, то ли оказалась полностью невидимой. Или же сверхпрозрачной, поскольку и её разглядеть я не смог.

А посему я немного ошибся: моё состояние скорее напоминало состояние господа-бога ДО того, как он воскликнул «Да будет свет!». А вернее, как если бы он воскликнул, а свет не загорелся бы. Очень неприятное ощущение.

Я попробовал повернуть колёса вправо-влево — хоть и не рекомендуется подобное делать на месте, чтобы не помять или даже не порвать покрышки. Это мне удалось. Попробовал тронуться с места. Тоже получилось. Но со взлётом у меня ничего не вышло. Никаким образом. И телепортироваться я не смог. А, прислушавшись к своим ощущениям, понял, что амулеты левитации и телепортации, которые мне подарил Памплисиодор и которые я положил в бардачок, исчезли бесследно, будто растворились. Либо их у меня украли при перемещении, либо в них закончился заряд. Ну что ж, если я могу ехать, это уже кое-что. Но куда ехать? А вдруг впереди пропасть?

И я решил покатиться по раскручивающейся спирали — как поступили мы с Памплисиодором, когда искали подземный ход колдуньи из сарая. Включил правый поворотник — на всякий случай, повернул руль вправо — из тех же соображений, и медленно-медленно поехал, шурша шинами… непонятно по чему.

Принятая тактика быстро принесла свои плоды: после третьего или четвёртого оборота окружающее пространство принялось проясняться — проявились, сначала нечётко и расплывчато, будто бы грандиозные стеклянные стеллажи, уходящие ввысь на неведомую высоту и тянущиеся неизмеримо далеко, чуть ли не за горизонт. Они зыбко колыхались в воздухе, являясь либо гигантским мороком-миражом, либо зыбким отражением в невиданном мутном зеркале, покрытом пылью и паутиной тысяч и тысяч веков.

Затем зыбкость и нечёткость изображения стали исчезать, туман приобрёл тенденцию к уплотнению, размытые и растушёванные черты и линии начали сгущаться, постепенно обретая монументальность и реалии привычного материального мира.

И вскоре исчезла иллюзия гигантских библиотечных стеллажей, уставленных грандиозными книгами, или заваленных товарами полок супермаркета, и вокруг меня возникла унылая и ужасающая картина необъятного и невозможного автомобильного кладбища, где сотни тысяч и миллионы автомобилей нашли свой последний приют и убежище…

Но в каком они были состоянии! Ржавые, с варварски выбитыми стёклами и зверски оторванными дверцами, с рваными ранами корпусов и лопнувшими рессорами, с торчащими над капотами обломками двигателей и просевшими до земли днищами.

Ни на одной из машин не замечалось ни одной целой фары или габаритного огня; поголовно на всех отсутствовали шины, а уплотнители дверей свисали со скелетов дверок дохлыми высохшими змеями.

Затянутые пыльной дряблой паутиной и оборванными и потрескавшимися электрическими проводами, автомобили смотрелись печальными музейными экспонатами в заброшенном паноптикуме механика-некроманта.

Похолодев от ужаса, будто забыв залить «незамерзайку» в двадцатиградусный мороз, я пробирался по узкому проезду, заваленному источающими смазку искалеченными запчастями и блестящими осколками стекла, и с болью в карбюраторе взирал на изувеченные металлические тела своих собратьев.

Дальше всё пошло гораздо хуже: здесь штабелями высились сплюснутые под прессом разновеликие лепёшки, в которых лишь с большим трудом удавалось угадать ту или иную модель известных марок.

И везде, куда ни глянь, взгляд встречал лишь бывшие легковые автомобили, когда-то являвшиеся гордостью мирового автопрома и героями многочисленных кинофильмов и престижных гонок. Ни одного грузовика или фургона, не говоря уже о трейлерах, мне не встречалось.

— Да чтоб меня два раза «БелАЗ» переехал! — выругался я. — Кто собрал в этом месте все когда-либо погибшие в мировой истории автомобили? Кому понадобилось показывать мне воочию все те ужасы, которые только могут случиться с несчастными легковушками на бесконечных дорогах, просёлках и автотрассах Земли?

Мне показалось, что кое-какие модели я узнавал. Вот эта ржавая конструкция — не элегантный ли ранее «форд-мустанг» 1968 года выпуска? А это? Не может быть! Когда-то эта перекорёженная развалина радовала глаз элегантной голубизной великолепной «испано-сюизы», а рядом с ней догнивала не менее знаменитая «ланча-лямбда».

«Корды», «дюзенберги», «линкольны», «пирс-ароу», «кадиллак-роадстер», «паккарды», «бьюики», «роллс-ройс фантом», «майбах-цеппелин», «олдсмобили» — были навалены бесформенными кучами и ничем не отличались от пионерских свалок металлолома времён СССР.

Я медленно ехал мимо кладбищенских стеллажей мирового автопрома конца девятнадцатого — начала двадцатого века, и передо мной мелькали остатки гремящих когда-то марок: «Бугатти», «альфа-ромео», «мерседес-бенц» — ещё тот, самой первой модели. Куда ни глянь — сплошные вехи в истории автомобилестроения. Вот «фордик-Т» — «Железная Лиззи», знаменитый «виллис», «эмка» ГАЗ-М1, «ГАЗ-А». И «ГАЗ-69» здесь же, и «УАЗ-469»…

Кто и для чего мне это всё показывает? Все эти ужасы…

Я уже догадался, что всё происходящее вокруг меня в настоящий момент происходит не впустую. Пускай я попал сюда почти случайно, но кто-то ведь охотился и за мной — два кола, пронзившие капот и багажник двойника, доказывают это со всей уверенностью. И сейчас мне демонстрируют автокладбище не просто так, а с особым смыслом. Но для каких целей? Хотят запугать меня? Хотят показать, что, каким бы ты ни был известным и знаменитым, а конец всегда один — на свалке?

Но нет! Я видел и автомобильные музеи! Где точно такие же автомобили выглядят вполне благопристойно. О них забоятся, их берегут и лелеют, ежедневно протирают и полируют лак, сдувают мельчайшие пылинки. И они служат достойным примером для многих миллионов людей и автомобилей, прибывающих туда, чтобы посмотреть на живую историю развития автомобилизации человечества.