— Хватит, ай ещё? — пока выполняла привычные действия, немного успокоилась.

— Хватит, — волхв прошёл в красный угол, положил что-то на лавку. Пыря пыталась разглядеть.

— Иди сюда, — волхв развернул тряпки, и Пыря увидела младенца. Тот лежал без движения, раскинув ручки и ножки.

— Он жив? — засомневалась она.

— Жив, еле выходили. Теперь спит крепко. Пусть спит. Проснётся — покормишь. Молока хватает?

— Дык, хватает, чай грудная у меня.

— Вот и ладно. Двоих будешь ростить. На, на первое время пока, — волхв протянул ей какие-то камешки.

«Деньги» — поняла Пыря, несмело взяла их в руки. Так вот они какие, эти деньги. Тяжёленькие». Не посмела при волхве разглядывать их.

— Ежели что понадобиться, спросишь, — волхв направился к двери. На выходе остановился, обернулся, — и держи язык за зубами.

Пыря закрыла за волхвом дверь и торопливо вернулась к младенцу. Мальчик. Совсем маленький, такой же, как и её Млада. Развернула его полностью, стала осматривать тельце. Малыш по-прежнему крепко спал. Вдруг замерла. Нагнулась посмотреть внимательней, потом пошла за лучиной. При свете огня испуганно замерла.

«Что это?»

Ярина не пошла на общий мосток, там всегда хозяек полно — не протолкнуться, выбрала укромное местечко и занялась бельем. Мостик тут был узким, но ей этого было достаточно.

Сначала она полоскала детские вещи. Это самая лёгкая и приятная часть работы. Чистая, прозрачная, прохладная вода мягко разворачивала течением и надувала пузырём рубахи и платочки. Ярина полоскала не спеша, уж очень приятна была водица. Время от времени привлекали внимание тёмные фигурки рыб, снующих туда-сюда. Ярина пальцем иногда касалась их гладких спин, прежде, нежели они спохватывались и удирали подальше от её рук.

Потом всёрьез взялась за работу, когда мелкие вещи закончились. Тут уж не до наслаждений и рыб. Напоследок осталась тяжеленная отцовская свита. Ярина окунула её в воду, потом с усилием вытащила на мосток и изо всех сил стала колотить вальком. Мутная вода от ударов сочилась из ткани и стекала в реку и, когда свита становилась спрессованной от ударов, Ярина вновь опускала её в воду.

— Здравствуй, Ярина!

Ярина вздрогнула, и, ещё не оглянувшись, поняла, кто стоит за спиной. Вся зардевшись, она обернулась к Глебу почти сердито. Интересно, давно ли он здесь? И кто это ему дал право подсматривать?

— Здравствуй.

— Дозволь помочь тебе.

— Помочь? — Ярина от удивления перестала даже сердиться. О чём он? Это же женская работа. Мужчины не должны стирать.

— В этой мокрой свите, наверное, пуда три веса.

— Я сильная. Одна справлюсь.

— Вдвоём будет легче.

— Вот ещё. А как люди увидят?

— Не увидят. Тут ракиты кругом, нас от всего мира скрывают. А и увидят, что ж тут такого?

Ярина неуверенно отпустила валик и свиту на мостик и отошла. В сильных руках Глеба и свита казалось невесомой, и валик игрушечным.

— Дай, я буду валиком колотить, а ты свиту окунай и держи.

— На, — Глеб протянул Ярине колотушку, и работа закипела.

Но внимание обоих было направлено не на отцовскую старую свиту, они с любопытством вглядывались в черты друг друга, пользуясь тем, что находятся в такой непривычной близости друг к другу. Делали это поочерёдно, стараясь не встретиться взглядом, и перепуганно отводя свой за мгновение до встречи.

«Какие у Глеба брови — тёмные и точно очерченные. Как нарисованные. И сердитые, вон как нахмурился. Брызги светятся на них, как самоцветы драгоценные», — но тут Ярина перевела взгляд на отцовскую свиту, и настала очередь Глеба.

«Красавица! Что лебедь белая! Моя будет. Всё, что угодно сделаю, но никому её не отдам», — парень любовался милым личиком девушки, а любоваться и впрямь было чем. Большие зелёные глаза, обрамлённые густыми длинными ресницами, пухлые губы, светлые волосы выбились из-под очелья и красиво обрамляли лицо.

Отцовой свите грозила неминуемая гибель, потому что так её ещё не колотили. Молодые люди про неё, похоже, вообще забыли, хотя со стороны казалось, что занимались они только ею. Наконец Ярина опомнилась.

— Хватит, — она отложила валик в сторону, — пора домой.

Глеб сложил свиту в корзину. Ярина положила сверху остальное бельё.

— Придёшь сегодня на праздник?

— Не знаю. Приду, если отец отпустит.

— Я буду ждать.

Ярина подняла тяжёлую корзину.

— Давай я понесу.

— Что ты! Точно увидят.

— Я немного. Пока никого нет.

— Только немного.

По тропинке от реки шли молодые парень и девушка. Забытый, сам себя напоивший, Рыжик двинулся следом. А на берегу выпрямилась теперь уж в полный рост и смотрела тяжёлым взглядом на уходящих стройная молодая девушка. И в глазах её мелькали искры безумной ярости.

— Видела! Сама видела. Лопни моя глаза, коли вру. Не сойти живой мне с места. Пусть Перун…, - тут Лябзя осеклась и на несколько мгновений замолчала. Подумала, что Перуна привлекать, возможно, будет уже лишним. Оглядела слушательниц, проверяя реакцию. Нормальная. Глаза у баб горят живым любопытством. Теперь можно и в деталях продолжить рассказ, — припозднилась я вчера бабоньки в лесу, поплутала немного. Знать, леший поводил неспроста. Вышла я на поляночку незнакомую. Полнолуние было. Светло, как днём. Ну, вы сами знаете, какая нонешнюю ночь была луна. Остановилась и думаю, в какую сторону дале иттить. Вдруг о полночь выскочил на тую поляночку он.

— Кто?

— Сначала я не узнала его. Пригляделась — парень. Хотела окликнуть его, а потом думаю, неспроста он тут. Спряталась за куст, а сама наблюдаю. А он давай скидать с себя одёжу и разбрасывать по кустам. Всю до нитки поскидал. И вот, бабоньки, встал он посередь поляночки, луна его осветила крепко, он и давай кувыркаться назад через голову. Раз кувырнулся — потерял человечий облик, шерстью покрываться стал, одна шерстинка золотая, другая серебряная, другой раз кувырнулся — из пасти зубы заблистали, глаза волчьи красным огнём сверкают, третий раз кувырнулся — на четвереньки стал, только задние лапы вывернуты коленками вперёд, как у людей.

— Ну уж не настолько луна светила, небось, коленки не разглядишь ночью, — раздался чей-то недоверчивый голос.

— Да чтоб провалиться мне сквозь землю, коли вру, — Лябзя от негодования не знала, какое ещё на себя наложить проклятие для убедительности.

— Ну ладно, дальше-то что? — чувствовалось, что окружающие готовы поверить, вот только немного разочаровывал не совсем надёжный источник информации.

— Волколак у нас завёлся, вот что дальше, бабоньки. Самый настоящий. Видела его вот так, как я тебя сейчас вижу. И стал той оборотень бегать. Сначала по поляне, потом поднял голову и завыл страшным волчьим воем, а потом ускакал прочь. Я сижу за кустом — ни жива, ни мертва. Думаю, что ж дале будет.

— Так и осталась в кустах сидеть?

— Так и осталась, бабоньки, а что делать, с перепугу совсем не знаю, куда и иттить, как домой попасть.

— А волколака боле не видала?

— Видала. Набегался, знать, нагулялся, ближе к рассвету вернулся на поляночку. Упал на землю и лежит, не шелохнется, знать умаялся. Я насмелилась, подошла к нему и говорю по имени: «Еремей!»

— Это что ж за Еремей?

— Пыри пасынок! — Лябзя торжественно объявила самую шокирующую новость и оглядела поочерёдно слушающих.

Те молчали, оглянулись настороженно, нет ли где поблизости самой Пыри или Агнии. Не видать. Новость и впрямь была шокирующая. Хотя, не совсем. С самого появления этого парня в селении ещё младенцем все ожидали чего-то необычного, уж слишком много таинственного окружало его.

— Не зря, видать, молва ходила, что у него волчья лапа, — выдвинула Лябзя новый аргумент.

— Да какая же у него волчья лапа, вроде обычная нога.

— А ты его босиком видала?

Женщины промолчали. Лябзя продолжила: