— Она говорила, что поздно, я большая, раньше надо было думать.

— А мать что?

— Мать её просила что-то… говорила, что не поздно.

— А потом что было? Вспоминай.

— А потом?.. Я лежала… Бабушка что-то шептала мне на ухо, но я не могла понять что… И она уколола мне головку.

— Уколола говоришь?

Хыля кивнула.

— А ну, милая, дай-ка я посмотрю твою головку.

Женщина поближе передвинулась к Хыле и стала пальцами копошиться у Хыли в волосах.

— Вот здесь какой-то бугорок у меня всё время, — указала девочка.

— Вот, вижу… вижу, — женщина замолчала, сосредоточилась на Хылиной голове. Осторожно щупала что-то пальцами, смотрела, разворошила всю Хылину косу. — Наконец, вздохнула, — дай-ка я косу переплету, а то разлохматила тебя всю.

Женщина ловко и быстро заплела новую косу и села на прежнее место. Помолчала немного, потом со вздохом сказала:

— Иголочка у тебя, детонька, в головке.

— Иголочка? — Хыля испугалась, попыталась понять, как она к ней попала в голову, и, как часто бывает, почувствовала себя виноватой, стала оправдываться: — Но я не знаю, как она туда попала.

— А ты и не будешь знать. Да… иголочка не пошла вглубь, что-то её не пустило… На твоё счастье… Очень может быть, что эта иголочка не даёт тебе ходить.

Хыля недоверчиво посмотрела на женщину. Как иголочка в голове может ножками командовать, уж не шутит ли над ней тётенька. Но женщина оставалась серьёзной.

— А её можно вытащить?

— Не знаю… Можно попробовать.

— А кто может вытащить?

— Я попробую. Скоро я буду назад проходить вашими местами, подгадаю, когда ты дома одна будешь. Тогда и попробую. А ты смотри никому не говори.

— А Тише можно?

— Эта та, что воду выносила?

— Не, то Калина. Калина тоже хорошая. А Тиша моя подружка. У нас с ней много секретов. Она никому не скажет.

— Ну, Тише скажи. Больше никому, если хочешь от иголочки избавиться.

— Ладно, больше никому. А когда ты придёшь?

— А сенокос начнётся, тогда и приду. Тебя на сенокос, поди, не возьмут?

— Нет, я дома завсегда в сенокос одна. Да бабушка старенькая на полатях.

— Вот я и приду, — женщина встала. — Ну, мне пора. А ты, Хыля, береги головку, особенно, где бугорок.

Женщина подошла к воротам, повернулась, встала к ним спиной, поклонилась всему двору:

— Благодарствую за приют, за хлеб и воду. Прощевайте.

Ушла. Хыля долго смотрела в закрытые ворота, потом дёрнулась, поползла на улицу, увидела вдалеке уходящую женщину, хотела крикнуть, но постеснялась людей, поэтому попросила тихо:

— Приди. Не забудь, — и радость тихой гостьей вошла в её сердце, принося с собой надежду на то, что когда-нибудь она будет ходить по земле, как человеки.

Ярина и Глеб сидели на высоком берегу Русы.

Очередной летний день заканчивался. Солнце готовилось уйти на целую ночь из этого мира и, прощаясь, посылала свои оранжевые приветы.

Руса мирно несла тяжёлые воды, петляя между зелёными холмистыми берегами.

Ярина задумчиво смотрела на реку. Её лицо, освещённое закатными красками, было особенно прекрасным. Глеб с грустью смотрел на свою любимую, и печаль, вызванная недавними переживаниями никак не хотела уходить из груди.

— Свататься придём. Жди.

— Нет, Глеб. Повременим пока, — ответила девушка. — Надо дождаться Василису. И Еремея.

— Со свадьбой повременим. А сватов жди. И сегодня.

Помолчали.

— А как отец твой?

— Отец? Да он в тебе души не чает. Тем более, лён посеяли, а что дальше с ним делать — не знаем. Без тебя не разобраться.

Ярина засмеялась, и мир Глеба вспыхнул радостными искрами, прогоняя печаль.

— Знаешь, есть одно дорогое для меня воспоминание, самая прекрасная минута, которую я пережил, и которую мне хочется повторить. И только ты мне можешь помочь.

— Дорогое воспоминание? Попробую. Говори.

— Нет, тут нужно молчать.

Глеб взял ладонь Ярины и прижал к своим губам…

Последние лучи солнца запутались в берёзе. Ярина закрыла глаза, потом вновь посмотрела на склонённую голову Глеба, скользнула пальцами по его волосам, подумала, что эту минуту нужно запомнить, до мельчайших подробностей. Потому что в жизни будет много дней, прекрасных и печальных, но эти мгновения не повторятся. Их нужно хранить в сердце, как драгоценность. И они будут согревать её всю жизнь.

Но потом она задумалась над его последними словами. Разве нечто подобное уже было? Он никогда не целовал её ладонь. Но… не стала спрашивать. Пусть это останется для неё загадкой, о которой она иногда будет думать.

Ярина повернулась к своему возлюбленному и потянулась лицом к его лицу. Их губы встретились…

Весь день Агния провела в лесу и на лугах, нужно было собрать много трав. Дни стояли самые подходящие, упускать время никак нельзя. Поэтому решила повременить с визитом к Власе. И, хотя ей не терпелось узнать, кто рылся в её вещах, да ещё устроил погром, но всему своё время. Травка ждать не будет, и соки её потеряют силу, если вовремя не собрать.

Возвращалась уже в сумерках с полной корзиной. Каждое растение заботливо лежало в отдельном мешочке, смешивать их не нужно. Теперь просушить, но этим она займётся уже завтра.

Впереди показался Глеб. Давненько она его не видела. Слыхала, что от Яринина двора метлой не прогнать. Агния вновь почувствовала досаду. И что он в ней нашёл? Какая-то рохля полуживая. Но, полуживая или не полуживая, а вот выкарабкалась. Говорят, на том свете одной ногой побывала. Но ничего, и вторую ногу можно в ту сторону направить. И тогда ей уж не так-то просто будет оттуда вернуться.

Так или примерно так думала Агния, а сама приветливой улыбкой и лёгким взглядом готовилась к встрече. Но напрасны оказались и улыбка, и взгляды. И дело не в сумерках, а в том, что Глеб на неё взглянул мельком и равнодушно. Кивнул головой в знак приветствия и прошёл мимо.

Волна ненависти захлестнула девушку. И куда только привязанность и симпатия подевались. Она повернулась и долго смотрела в спину уходящего парня. И взгляд метал молнии. Это уж слишком!

«Ладно! Ты меня, дружочек, ещё вспомнишь добрым словом! Ох, и вспомнишь».

Придя домой, Агния стала рассуждать уже спокойней. Теперь, пожалуй, окончательно определилась её дальнейшая жизнь. Никаких парней, никаких мужей. Будет одна. Так проще. Никто ей не нужен. Попробовала раз, попробовала другой, но видать повелительница судьбы богиня Мокошь ей другую долюшку уготовила.

Но и жить Ярине и Глебу она не даст. Она не позволит никому смеяться над собой. А уж Ярине — подавно. Пусть ей будет больно. Так же, как и Агнии. Пусть и она почувствует потерю. Ярина, возможно, думает, что у них какая-то особая любовь. Вот Агния ей и покажет, что ничего в их любви особого нет. Потому что нет никакой любви вообще, а есть притворство. И Агния ей откроет глаза. Как — ещё не знает. Но когда — знает. Скоро.

В печи на угольках уж вдоволь натомился судак. Баушка полезла в устье за сковородой — далеко посажена, с трудом ухватилась за длинную ручку. Жар от угольков обжигал лицо, но ничего, вытащила. Дома никого нет, и это хорошо, ни с кем делиться не надо, весь судак — её. Она смотрит на его золотистый толстый бок — крупная рыбка попалась. Один хвост, наверное, с её полруки, а ежели всего мерить, то и вся рука выйдет, и где только такую большую сковородку для него нашли, у них, вроде, поменьше были. Баушка минуту полюбовалась, как аппетитно судак шкворчит и дымится. Попыталась пальцами оторвать горячий кусок и… проснулась.

В животе урчит, слюной залиты тряпки под щекой. А где судак? Полезла с палатей.

Домна управляется у печи. Баушка хмуро заглянула ей через плечо — опять каша. И даже без мяса. Как ушла Василиса, так и забыли, когда мясо ели.

Что там мужики делают? Вышла во двор. Опять со своим окном возятся. Баушка решила послушать, о чём они разговаривают. Может, повозятся, повозятся и на охоту соберутся? Но в мужской кут ей нельзя. Стала по стеночке сарая тихонько и незаметно подбираться. Прислушалась: