А вот баушка специально создана для него. Это он сам понял. А ещё понял, что он может остаться без баушки. В любой момент она так и норовит исчезнуть. Только пока Айка не понял из-за чего получаются эти исчезновения. Поэтому старался всегда за ней следить в оба.

Вот и стоя на деревянном плоту посреди реки, ощущая неустойчивость опоры и оглядывая окрестные волнистые воды, он чувствовал беспокойство. Но терпел. А вот за баушкой наблюдать было очень любопытно.

Сначала она носилась взад-вперёд с какими-то палками. И никак не могла понять, нужны они ей или их лучше выкинуть. Потом они вдвоём долго лежали на животах и смотрели рыбок. Потом баушка вытащила из воды камушек, а он оказался плошкой с крышкой. Она долго отковыривала тугую крышку, пыхтя от усилий. Он тоже пыхтел, глядя на её труды. Внутри же оказались красивые зёрнышки. Их баушка стала быстро есть. Он тоже потянулся за одним, самым маленьким. Но баушка не дала, сердито что-то замычала. Всё сама съела. Он не обиделся даже, только слёзы сами навернулись на глаза и в носу больно защипало. А баушка совсем перестала на него внимания обращать, всё что-то мычала и ковыряла в воде, игралась, наверное, с рыбками. А потом стала удаляться. Всё дальше и дальше от него. Вот между брёвнами, на которых он стоял, и баушкой образовалась полоска воды. Вот она стала расширяться, а баушка наоборот, уменьшаться. Айка не сразу понял, что баушка опять сейчас будет исчезать, но когда об этом догадался, сразу стал беспокоиться и её звать. Но баушка не смотрела в его сторону, она продолжала играться с рыбками и мычать. А он всё звал и звал её.

Наконец, баушка подняла голову и посмотрела на него. Глаза её стали широкими и она закричала страшно:

— Айка!

Но Айке понравилось, потому что ещё никогда его имя не вырывалось из баушкиных уст так красиво. В его зрительной памяти надолго, может быть, на всю жизнь осталась картина: летний солнечный день, река, он посреди воды, баушка вдалеке с выпученными глазами и раскрытым ртом, и множество блестящих искр, летящих у неё изо рта вместе с его именем.

Баушка лишь на каком-то низком уровне внимания заметила, что только что у неё изо рта вылетело целое состояние. Нет, может быть, два десятка жемчужин для кого-то и мелочь, но не для неё. Обычно такими вещами она не разбрасывается. Но в тот момент это было не важно. Потому что в тот момент Айка уплывал на плоту в дальнюю даль.

«Верёвка развязалась» — догадалась она, но хвалить себя за догадливость было недосуг. Она помчалась по реке вслед за внуком. Ну, как помчалась? Мысленно, может быть, она и мчалась, а на деле получалось как во сне: делаешь невероятные усилия, а с места едва сдвигаешься.

— Айка, держись! — крикнула она вслед ободряюще. И Айка оглянулся. За что держаться? Вокруг ничего подходящего нет. Он вопросительно посмотрел на уже далёкую баушку и заплакал.

Когда Айка вместе с плотом скрылся за зелёным изгибом Русы, баушка почувствовала, что ей стало дурно. Это ж куда его унесёт? Затеплилась надежда, что плыть ребятёнку предстояло мимо селения, может, кто увидит и спасёт. Баушка широкими шагами направилась к берегу, рассудив, что по воде ей далеко не уйти.

Через несколько минут мокрая старушка дробной рысью бежала по дороге, что тянулась вдоль берега. Не всегда рядом. Дорога не так петляла, как шустрая Руса, поэтому блестящая на солнце лента реки то появлялась перед круглыми от ужаса глазами баушки, то исчезала за плакучими ивами. Ни плот, ни Айка перед глазами баушки не появлялись.

Впереди показались мужики. Они тянули плот из воды к берегу. «Ихний?» Мужики чужие. Айки не видать. Пока дошла до мужиков, пока дрожащими руками щупала брёвна на глазах у изумлённых мужиков, ещё надеялась, что внук где-то здесь, просто глаза от ужаса не видят. Но мужики опомнились, спросили:

— Ты чего, старая?

— Мальчонки не было туточки?

— Никаких мальчат не видали. Иди себе отседа.

И баушка отошла. После небольшой паузы, в которой незнакомые мужики, скорее всего, крутили пальцами у виска, оценивая её состояние, до неё донеслись слова, которые она машинально приняла к сведению.

— Говорил тебе, Рябуха, лучше привязывай. Вот и остались без снаряжения. Вечно ты всё наспех и как зря. Хорошо, что хоть плот выловили.

«Наш плот, — подумала баушка. — Тоже плохо привязали, оказывается» — не совсем логично решила она, но в таком стрессе — бывает.

Пошатываясь, баушка побрела назад. Теперь уж не по дороге, а вдоль берега.

Но не пройдя и версты, увидела, как в ивовых ветках, склонённых к самой воде, белеет рубаха. Сердце дрогнуло, наполняясь надеждой, уж не Айка ли сидит, что яблочко наливное на ветке. Второй раз за день побежала дробной рысью.

Айка! Да, милый внучок! Уцепился, всё-таки.

Айка смирно сидел на почти горизонтальном стволе дерева, обхватив его крепко руками и, по всей вероятности, ждал баушку. Дождался!

Потом долго сидели рядышком на берегу. Баушка пыталась прийти в себя, Айка от себя не отлучался. Поэтому просто сидел.

Домой вернулись уставшие и без улова. Мужики по-прежнему возились с окном. Заканчивали. Красили охрой. Теперь высохнет, можно будет вставить, и — готово.

Домна позвала гулён обедать, все, мол, уже поели, одних вас где-то носит. Баушка отказалась, села на лавку. Так набегалась сегодня, что не до еды, ешься сами свою кашу. Домна подхватила на руки младшего сына и пошла его кормить.

Ивар прибирал во дворе за собой, сам с тревогой посматривал на баушку. Что-то выглядит та неважно. То ли заболела, то ли постарела. Та сидела сгорбившись, задумчиво уставившись в одну точку. Жалость кольнула в Иварово сердце. Что старуха от него слышала доброго? Только попрёки: не так говоришь, да не то делаешь. А сколько ей осталось этой жизни? Надо бы подобрее быть. Ивар направился к лавке посидеть рядом со старушкой.

Баушка в это время осознала, что уже давно языком выковыривает что-то мешающее во рту, в гнилом зубе застряло. «И не ела ничего вроде. С утра маковой росинки не было» — расстроилась от жалости к себе. И полезла длинным ногтём помогать языку. Помогла.

Когда Ивар приблизился к старушке, изо рта той вылетело нечто белое и сверкающее и упало на землю.

«Зуб?» — опешил тот.

«Жемчужина!» — догадалась баушка.

Оба нагнулись, чтобы найти ответы на свои сомнения, но не успели. Проворная курочка была быстрее. «Зёрнышко» — подумала она и склевала его.

Василиса проснулась, когда солнце уже скрылось за деревьями, готовясь отойти в мир пращуров. Хотя батька не велел так думать. А по-другому не объяснил. Вот Василисе по-другому и не получалось думать. К пращурам, конечно, а куда же ещё? Ведь где-то оно должно находиться всю ночь.

Посмотрела на болото долгим взглядом. Подумать страшно, если бы не тот пострелёнок в волчьей шкуре, любовалась бы сейчас солнцем совсем в другом мире. Вот бы заодно и узнала, прав отец или нет, невесело усмехнулась девушка и встала.

Так, что же дальше? Где же искать волчье племя? Они-то её, конечно, давно заметили. Стерегут, должно быть.

Пощупала рубаху — высохла давно, быстренько переоделась, всё, теперь — готова.

— Эй! Здравы будьте, волки. Или люди. Не ведаю, как обратиться — не обидьтесь на моё невежество. Пришла я к вам с просьбой. Ищу человека. Прошу вас встретить незванную гостю миром.

Хорты переглянулись. Да, пора выходить.

Василиса с интересом оглядела возникших словно из ниоткуда двух представителей волчьего племени, стараясь делать это осторожно, мельком, не глядя в глаза. Всё же положение её уязвимое. И жизнь, по-прежнему, висит на волоске.

С виду мужики. На голые тела сверху накинуты волчьи шкуры. На головах оскалились клыкастые пасти. Успела разглядеть тёмные рисунки на груди, но такие же были у Еремея или нет — не поняла. Люди как люди. Даже в обычных штанах. Неласковые вот только.

— Пошли, — кивнули в сторону, и Василиса молча пошла туда, куда её направили.