Жизнь… Всё неправильно, всё кувырком. И кого теперь в этом винить? Бабку — ведьму, которая тяжёлое клеймо наложила на весь дом? Мать свою нелюдимую и жестокую ко своей дочери? Или себя глупую, за то, что в шестнадцать лет, услышав ласковые слова проходимца, поверила им? Вини — не вини, легче не станет.

Легла. Сна нет. Вздохнула тяжело: где же дети? Вспомнила их маленьких.

Может, оттого, что ровесники, крепко привязаны были друг к другу. Хоть и разные. Еремей жалостливый. Всех раненых птиц, котят в хату тащил. Агния лечила. Но без сердца. Просто силу и возможности свои испытывала.

И мать свою Еремей жалел. Знал, что не родная, а всё равно любил и жалел. Помогал. С детства самое тяжёлое на себя старался взять. Но и Агния не отставала. Брата она любила, тут уж нет сомнений.

Завтра без Еремея начнём. Год прошёл, а как вчера. На сенокосе всё это случилось. И что в голову Агнии стукнуло? Сейчас бы жили, да горя не знали. Эх! Чужая душа потёмки. Даже, если это душа дочери.

Уж поздно ночью Агния возвращалась от Власы. Торопилась по знакомой лесной дороге, а ущербная луна не старалась осветить ей путь.

Встреча с бабкой дала девушке меньше, чем она рассчитывала.

— А у самой есть думки, кто мог к тебе в хату залезть? — хмуро спросила та, после того, как Агния в подробностях рассказала о происшествии.

— Нет! — тут девушка была в тупике. Хотела мать упомянуть, только лишь потому, что у той, единственной, возможность была. Но передумала. Мать не скрывает своего отвращения к ведьминому логову и вряд ли туда пойдёт. — Нас не было. Ворота были закрыты. Кто среди бела дня полезет? Это, конечно, может быть кто угодно. Но и рисковать так глупо.

— Нет, — при тусклом мерцающем свете лучины Власа выглядела огромной чёрной вороной. Но Агния привыкла, Она с нетерпением ждала, пока бабка пристально вглядывалась в чашу, выискивая в тёмной жидкости одни лишь ей понятные знаки. К большому сожалению, Агния совершенно не могла «видеть» то, что касалось лично её. — Нет, милка, ни через забор, ни через ворота никто не лазил. Здесь нет пути… Но лазейку вижу. Небольшого размера, но две голубки проскользнули. Одна, как будто ранена. — Бабка замолчала и ещё ниже склонилась над чашей. Наступившую тишину нарушало лишь потрескивание лучины. Агния ждала. Вдруг Власа резко ударила рукой по поверхности жидкости и вскочила.

— Вот что, девка, — злобно зашипела она, — домой пора тебе. Больше нечего мне сказать.

Вот и закончилась встреча. А про другое дело Агния не стала даже и заикаться. Когда бабка в таком состоянии, к ней лучше и близко не подходить.

Что она там увидела? Две голубки… Девки что ли? Так этих девок полным-полно. Думай на какую хочешь. Одна ранена… Ранена. Больная? Ну, больных, конечно, поменьше, но тоже есть. Вот, хоть соседская Хыля…

Эх, не вовремя этот сенокос. Или вовремя? Там возможностей будет больше понаблюдать за Яриной и Глебом. Может, какой случай и подвернётся. Жаль, что бабка забесилась. Могла бы помочь…

— Ну вот, вечер уже, а Малого всё нет, — возмутилась Домна. — Вот так и отпускай его.

— Придёт — получит, — хмуро ответил Ивар. Упрёк в свою сторону он уловил. Но кто ж знал, что Малой так загуляется. Не маленький ведь, поди.

Семья Видборичей собиралась на покос. Столько нужно взять, о стольки подумать, что голова идёт кругом. А тут ещё не могут решить, брать с собой Забаву или дома с баушкой и Айкой оставить. Забава сидит на лавке вся зарёванная, боится, что оставят.

— Ивар, ну так что с Забавой будем делать? — с раздражением воскликнула мать.

— Я уже больша-а-ая. Я травку буду собирать гра-а-абельками, — воспользовалась подходящим моментом Забава.

— Спроси у баушки, как ей легче: с Забавой или без.

— И, правда, — спохватилась Домна, — баушка, ты как считаешь?.

Баушка в сборах не принимала никакого участия. Даже наблюдала без интереса, с толикой снисхождения. Подумаешь, невидаль — сенокос. Его в жизни столько было, столько будет, если повезёт, конечно, и чего так будоражиться?

Даже не пообедали толком, ложки побросали, стали носиться взад-вперёд. Эта ревёт, того с утра дома нет, Ярина в горнице красны ленты из сундука достаёт. Ну да, кому сенокос, а кому самая развесёлая пора.

Один Айка молодец, уплетает за обе щеки. Ну и баушка уже по дну котелка скребётся.

Вопрос застал баушку с ложкой во рту и врасплох. Она так и повернулась с выпученными глазами к Домне. Когда ж это было, чтобы спрашивали её мнение? Повернулась к Забаве. Та сидит, на баушку смотрит с надеждой, но рот скривила, приготовила к рёву. Баушка задумалась: с одной стороны Забава может за Айкой присмотреть, с другой стороны — за Забавой самой нужно смотреть. Да и кормить.

— Пущай с вами едет. Нам с Айкой и вдвоём не будет скучно.

Айка, услышав своё имя, посмотрел доверчивыми синими, как два василька, глазами на баушку, поморгал, потом снова переключил внимание на кашу. Забава с возросшей надеждой взглянула на родителей, мол, ну всё вроде понятно, что тут уж колебаться, выносите свой вердикт, а то сил уже нет оставаться в неизвестности.

— Собирай Забаву с нами. Баушке и с хозяйством управляться будет трудно, куда ей ещё и Забава, — решил Ивар, и счастливая Забава, с непросохшими ещё ресницами, побежала собирать свои игрушки.

В сенях послышался топот быстрых ног.

— Ну, наконец, — догадалась Домна, и в хату вошёл Малой.

Вид его всех немного смутил: красное лицо, весь потрёпанный и запыхавшийся, и, если бы не суета со сборами, все бы поинтересовались, где его целый день носило, но Ивар пресёк подобный интерес:

— Быстро за лошадьми!

— Отец, — взмолилась Домна, — да пусть хоть поест что-нибудь, — словно и не раздражалась на гуляку только что.

— По дороге поест, — не внял жалобному материнскому чувству Ивар, — хватай краюху хлеба и — мигом.

Через несколько мгновений Малого вновь как ветром сдуло. Все перевели дыхание и уже чуть спокойнее продолжили собираться.

В первое мгновение Василисе показалось, что она узнала Еремея. Во второе — она уже не была в этом так уверена.

— Еремей?

Вошедший высокий парень с лицом Еремея: глаза, губы, всё знакомое и до боли родное, но вот выражение, с каким он посмотрел на неё: холодное и равнодушное, совсем чужое, заставило сердце Василисы болезненно сжаться. Он? Или нет? Но как может человек в этом племени быть таким похожим? Или он настолько переменился, что совсем не хочет её узнавать? Василиса с некоторым раздражением повторила:

— Еремей!

Парень больше уже ею не интересовался. Он смотрел на волколака.

Женщина едва заметно кивнула головой, и сопровождающая Василису пара вышла.

— Иди и ты из избы, — обратилась женщина к пострелёнку.

Тот нехотя встал, направился к выходу, по пути состроил Василисе такую забавную рожицу, что она почувствовала, что в этом суровом месте, где даже жених не хочет её узнать, а может быть это и не жених вовсе, есть близкий человек, хотя пока даже непонятно, мальчик это или девочка.

В помещении остались молчаливый волколак, женщина за его спиной и, стоящие недалеко друг от друга Василиса и вошедший человек, которого она уже немного ненавидела. Вот так шла-шла, и — пришла! И стоило оно таких трудов?

Первой нарушила молчание женщина:

— Кого ты называешь Еремеем?

— Его, — кивнула Василиса в сторону парня. Она за этот короткий промежуток времени успела перебрать несколько объяснений увиденному. Одно показалось более-менее правдоподобным — он околдован и её не узнаёт. Еремей не в себе. Вот поэтому его лицо кажется немножко другим.

— Почему ты зовёшь его этим именем?

Внезапно Василису осенило:

— А пусть разуется!

Снова молчание. Наконец подал голос волколак, причём человеческий:

— Что ты надеешься увидеть?