Это хорошо, что на рассвете молоденький солнечный луч заглянул в щель сарая, увидел баушку и засветил ей прямо в глаз. Баушка недовольно открыла глаза, а потом долго моргала, пытаясь понять, где она проснулась. В сарае. Но эта информация её никак не могла успокоить. Сарай-то не ихний. Что, она свой сарай от чужого не отличит? Рядом по-прежнему раздавался мощный храп, и ей на ногу закинулось что-то тяжёлое. Баушка замерла, но глазами закосила, разглядывая местность. Батюшки, дед Вихор! И эта его нога на ней. Да как же она так ошиблась? Не те ворота, не тот двор, и дед самый неподходящий.

Дед Вихор с молодости ей проходу не давал, нравилась она ему, а теперь люди засмеют, скажут, бабка на старости лет сама к мужику легла.

Баушка змеёй стала выбираться из-под деда…

Немного времени спустя, перепуганная старушка торопливо входила в свои нескрипучие ворота.

С тех пор, как угасли последние надежды, что Хыля когда-нибудь снова станет на ноги, в доме к ней отношение изменилось. Она стала ненужной обузой. Какое-то время все надеялись, что девочка умрёт, но она жила.

Не раз слышала Хыля восклицания многочисленной родни, с недобрыми пожеланиями. Особенно тяжело было слушать проклятия матери. Хыля каждый раз сжималась от слов: «Чтоб тебя леший забрал». Но до поры до времени эти слова говорились невнятно. Нерешительность не давала им обрести страшную силу.

Хыля старалась как можно больше пользы приносить в работе по хозяйству. Она научилась прясть, ткать, шить одежду, ухаживать за скотом, но не всё получалось.

Однажды Кисеиха велела дочери поставить глиняный кувшин с молоком на стол. Стол был высок, а кувшин наполнен до краёв. Хыля сомневалась, что у неё получится это сделать, но возразить матери не смогла, боялась вновь услышать попрёки в дармоедстве.

Хыля подползла к столу с кувшином. Это у неё хорошо получалось. Надо только поочерёдно то самой передвигаться, то кувшин переносить. А вот дотянуться до высокой доски стола, держа кувшин обеими вытянутыми руками, опираясь на неработающие ноги, было страшно. Ведь, не получится же.

Кисеиха в это время с раздражением орудовала ухватом у печи, поглядывая на дочь. Хыля нерешительно покосилась на мать, может, попросить о помощи. Но нет, вон как хмурые брови сошлись к переносице. Лучше самой попробовать.

Хыля изо всех сил вытянулась, вот уж дно кувшина одной стороной зашло на стол, ещё бы немного. Но тут молоко выплеснулось прямо в глаза девочки, она резко дёрнулась, и кувшин полетел на пол.

С ужасом глядела Хыля на глиняные осколки и растекающуюся белую лужу. Она боялась поднять голову. Потом подошла кошка, стала лакать неожиданное угощение, а тягостная тишина всё длилась и длилась. Наконец, Хыля посмотрела на мать. Глаза Кисеихи казались белыми, столько в них была ярости. Чётко и медленно она произнесла страшные слова. На мгновение дрогнуло сомнение во взгляде. Дрогнуло и пропало. Кисеиха проговорила фразу до конца и вышла во двор. Хыля похолодела. Теперь ничего нельзя было изменить. Мать только что отдала её лешему.

Вот уж прошло несколько дней, как вернулся Еремей. Василиса видела его пару раз, но всегда что-то мешало, а ей очень хотелось расспросить его о путешествие и о волке. Тогда в лесу ей понравилась его доброта и спокойствие. И после она думала о нём, даже немного волновалась.

Случай помог им поговорить в разгар сенокоса. Сено тогда косили на дальнем лугу, поэтому поехали всей семьёй на несколько недель с ночёвками. Случилась нужда в хлебе и белье, отец и послал её, как добрую наездницу, в селение. А по дороге её нагнал Еремей. Тоже в седле.

Оставшуюся часть пути ехали неспешно, рядом.

Еремей рассказал, что увёл волка далеко от людей, в глухие места. То, что свободная волчица выбрала его четвероногого товарища, хороший знак. Будет волчья стая, волчья семья, а рядом с селением его держать нельзя, худо будет и селению, и волку.

Еремей увлёкся, рассказывая о волчьих повадках, о том, какие они умные и отважные. Василиса только дивовалась, даже дед столько о волках не знал.

— Волки, если нашли друг друга, то это уже на всю их волчью жизнь. И главным в стае бывает не только вожак, но и волчица. Когда волчица спит, волк её охраняет, — закончил Еремей свой рассказ.

— Откуда ты столько знаешь?

— А ты не слышала разве мою историю?

— Я слышала про волчью лапу.

Еремей промолчал. Василиса смутилась, постаралась исправить положение.

— Но, наверное, это напрасные разговоры. Да и от кого пошли эти слухи — тоже неясно. Мать твоя, тётка Пыря молчит.

— Нет, не мать эти разговоры развела. Но слухи верные. Смотри.

Еремей слез с коня, сел на пригорок и стал разматывать онучу. Лошадка Василисы тоже остановилась, сама же девушка пребывала в нерешительности. Ей было страшно от неизвестности. Что она сейчас увидит? Волчью лапу?

Но нет, нога была обычной, только слишком белой, Незагорелой. Еремей, казалось, сам на мгновение замер в нерешительности, потом показал подошву. Василиса ахнула. На подошве ноги был чёткий рисунок волка. Голова зверя с оскаленной пастью.

— Что это?

— Сам не знаю, — Еремей стал обуваться. Василиса ждала. Через какое-то время они вновь продолжили путь.

— Что я про себя знаю? Да, почти ничего. Знаю, что четырнадцать лет назад меня, младенца, принесла на руках неизвестная женщина. Кто она? Моя мать? Её никто не видел, не говорил с ней. Она ушла с волхвом. И пропала. Может быть, она умерла? Волхв молчит. Но я слышал, что в той стороне, между востоком и севером, — Еремей махнул рукой, показывая направление, — живёт племя людей, и они называют себя волками. Когда-нибудь я дойду до них.

Василиса и Еремей посмотрели в ту сторону. Леса, леса, леса тянулись к горизонту. Там, в неведомой дали неведомые тайны. Может быть, одну из них им удастся узнать.

— Тять, а мы будет птичек выпускать? — первой не выдержала Тиша.

— Будем, сейчас и пойдём, зови всех, — Ивар взял клетки и пошёл во двор.

Птичек было немного, по количеству людей в доме, и ещё одна, случайно попалась, оставили про запас. Во дворе собралась вся семья. Ивар доставал по одной и передавал сначала в жадные и нетерпеливые ручонки младших детей, потом в не менее жадные и нетерпеливые, но скрюченные от старости ручонки баушки, затем — старшим. Напоследок, двух красавцев щеглов оставил себе и жене.

— Айка, смотри не прижми сильно, а то удушишь. Легонечко.

— Ти… ти, — лепетал Айка, и так сжимал жаворонка пальцами, что было ясно, если не поторопиться, птичке будет конец.

Василиса задумчиво смотрела на свою синичку. Маленькая головка с чёрной шапочкой и белыми щёчками нервно вертелась из стороны в сторону. Василиса поднесла её к своим губам, а потом подбросила вверх. Без слов.

Тиша звонко закричала:

Все подхватили весёлые слова и выпустили птиц. Миг, и унеслись они на вольную-волюшку, а люди с улыбками смотрели вслед.

— Тять, а ещё одна осталась. Кто её будет выпускать?

В маленькой клетке сидел чиж. Ивар озадачено поглядел на него, действительно, кому его отдать?

— Тятенька, а можно я Хыле птичку отнесу?

Ивар долго молчал, задумчиво глядя на Тишу. Дружба с несчастной девочкой оказалась для него неожиданной. Ничего доброго от неё он не ожидал. Но и запретить — тоже не по-христиански.

— Можно, — наконец неуверенно произнёс он.

Тиша подпрыгнула от радости и всплеснула руками.

— Только надо дождаться, когда на плетне появится синяя ленточка. Это значит, что Хыля дома одна. Тогда и можно.