Да он в маске. Тьфу ты, выругалась Василиса про себя, а я-то думала…

— Вот здесь, — Василиса второй раз указала на свою стопу, — рисунок волка.

— Опиши, что нарисовано.

Василиса как можно чётко и в подробностях постаралась передать то, что сохранилось в её памяти. Но воспоминание о той минуте: ясный солнечный день, весёлый парень, лёгкий, добрый; нежной грустью легла на сердце. Девушка взглянула снова на вошедшего и похолодела от ужаса: «Это не Еремей!».

По дороге вдоль Русы потянулись возы. На телегах сидели женщины с младенцами и старики, молодёжь и мужчины шагали рядом, дети носились взад-вперёд. Путь был неблизкий, но пройтись по пыльной дороге, мимо цветущий лугов — одно удовольствие. А возы нагружены под завязку, лошадкам и так тяжело. Почти на месяц население переезжает на дальние заливные луга, поэтому везли всё: и чугунки, и одежду, и инструменты. Девки в укромный уголок задвинули коробы нескромных размеров с нарядами. На общем покосе каждая девица, что спелая яблонька с наливными яблочками, должна себя показать и постараться жениха приманить.

…Видборичи на двух возах. Там, на дальних покосах, лошадкам вольная волюшка, наедятся, нагуляются, поэтому взяли всех, ещё и жеребёнок следом бежит, задравши хвост. Ивар окидывает взглядом родные бескрайние просторы. Благодать! Эх, сейчас бы эге-гейкнуть во весь голос, да неловко, народ не поймёт. Мысленно уносится в завтрашний день — поскорей бы, не терпится взять в руки косу и пойти-погулять по травке высокой. Оглядывается на старшего сына. Тот управляет вторым конём и вторым возом. Хочется увидеть на его лице отражение своих желаний. Но — нетушки! Спит, похоже, на ходу. Загулял парень в последнее время, напрасно мать беспокоилась, что всех невест разберут — Лану не достанется…

…Домна сидит на возу задумчивая, гладит головку младшей дочери, та и уснула, убаюканная тряской телегой, вместо подушки — колени матери. Наревела, помощница, себе первый покос. Спит довольная, за ручку грабелек держится. Маленькие, лёгонькие, словно игрушечные. Ивар с утра соорудил. Все дела отодвинул, а про меньшую дочку подумал. А Домна всё о старшей печалиться. Лёгко ли? С Живиного дня ни слуху, ни духу. Ох!..

…Малой отпросился к другу, идёт с Ёрой. Ребята коня молодого запрягли, а старая лошадка топает порожняя. Отработала своё — пора на покой. Мамалыха на возу сидит тоже без дела. Непривычно ей без работы. Руки так и зудят за что-нибудь взяться, хоть за вожжи. Но сын не даёт. Ладно, наработается ещё. Легла головой на какой-то узелок с тряпками. Перед глазами закачались лёгкие облака и бездонное небо в такт упругим шагам вороного коня. Прислушалась к приглушённому разговору сына и Малого… Что-то о кладах и сокровищах. Усмехнулась. Наслушались на Купалу, должно быть, рассказов Добрыни. Ну, пусть мечтают. Не знают, что сами они дороже всех сокровищ мира…

…Ярина отстала. Идут позади с Глебом — жених с невестой наречённые, ничего не видят, ничем не интересуются, что глухари во время тока…

…Тиша тоже задумалась. Шагает — держится за край телеги, а мысли где-то далеко. Далеко, с подружкой любимой. Подумать только — иголка в голове. Так рождаются, что ли? Или она к ней потом туда попала? А как её оттуда вытащить? Это больно. Как Хыля будет терпеть? О, она вытерпит! Она страх, какая отважная!

Тиша встаёт на цыпочки и оглядывается, ищет глазами Хылину родню. Нашла, недалеко так идут, тоже на двух возах. Ну, у них народу побольше будет. Ещё и корову с собой взяли, привязанная следом идёт за возом. Как Хыля будет без молока? К тому же и бабушку старенькую кормить надо. Но, с другой стороны, ежели посмотреть, без коровы ей легче будет.

— Матушка, а бывает, что иголки в голову попадают?

Домна с удивлением посмотрела на Тишу.

— Какие иголки?

— Не знаю. Бывает?

Домна замешкалась с ответом, не знает, как сказать. Потом промолвила нехотя:

— Бывает. Слыхала про такое.

— И что?

— Да не знаю что. Умирает ребёнок, что ещё?

Тиша почувствовала, что ноги у неё чуть замлели и подкосились. Больше не стала спрашивать. Лучше надеяться на чудо и на тётку перехожую. Мать посмотрела на Тишу, хотела всё же спросить у той, что ей сорока на хвосте принесла и откуда, но передумала. Слишком много любопытных ушей…

…Лябзя сидит на возу угрюмая. Вчера полезла под крыльцо за заветным напитком, решила на покос взять, наверняка пригодится, а его и нету. Кобель, паршивец, выкопал и уволок куда-то. Это она определила по ямке и следов от когтистой лапы. Ещё когда прятала, закралось было сомнение, что собака может вырыть, но потом себя успокоила, мол, не косточка, не будет пёс интересоваться всякими неинтересными для себя кубышками. А вот и заинтересовался, гад. Ну, погоди, я тебя покормлю теперь! И куда он мог её подевать? Лябзя весь двор облазила, пока отец не наорал, — не нашла. Вот тебе и приворожила жениха. Что ж, неужто судьба её такая — вековухой быть?..

…За могучей батькиной спиной шагает Маниша. Глаза опустила долу, смотрит на отцовы пятки, а на губах играет улыбка. Потому что видятся ей золотистые кудри Лана и его ласковая улыбка. А батькины пятки, так… Какая разница на что смотреть, если милый друг далеко впереди. И даже, если бы не застила отцова спина, всё равно не разглядишь. Но ничего, день длинный, ещё пересекутся дорожки. А на покосе целый месяц почти вместе. Как тут не играть улыбке на губах, вырисовывая ямочки на щёчках. Жаль, что Лан не видит их сейчас…

Высокое — высокое голубое небо. Солнечные тёплые просторы. Бескрайняя благодать. И люди… У каждого своя боль, у каждого своя надежда, у каждого своё представление о счастье. Только как найти его? Как до него добраться? Эх, жизнь…

Еремей почти догнал Василису, и к болоту подошёл спустя лишь сутки. И тут дурное предчувствие заставило сердце похолодеть.

— Нет, Василиса не должна была здесь переходить вброд, — произнёс он побелевшими губами, но скользящие следы по крутому глинистому берегу, Василисины следы, говорили об обратном.

Еремей оглядел тёмную мрачную воду, задержался на одинокой палке, лежащей на её неподвижной поверхности. Тоска, такая же тягучая и беспросветная, как и это гиблое место наполнила его сердце.

«Она устала, — догадался он. — Так устала, что не было сил обойти, поэтому забыла об осторожности».

Стал всматриваться в противоположный берег, надеясь увидеть следы девушки там, но было слишком далеко. Он оглянулся, хотел было окликнуть своих провожатых, в отчаянном желании расспросить их о Василисе, но тут же понял, что это бесполезно. У них своя служба, а ко всему прочему они равнодушны, как камни.

Еремей стал быстро раздеваться. Он пойдёт тем же путём.

— Стой, человек, — окликнул его голос.

Еремей выпрямился. Сзади стоял мужчина. Лицо его частично скрывал волчий скальп, низко надвинутый на глаза, ниже была маска. Крепкое стройное тело покрывали волчьи шкуры.

«Ну вот, показались», — Еремей уже несколько часов знал, что у него появилось сопровождение. Но этот не был похож на рядового члена племени. Этот был, скорее, вожак. Только вот с чего бы вожаку оказывать такую честь пришлому человеку?

Еремей молча ждал. Тот тоже долго смотрел на парня.

— Здесь не пройдёшь. Ступай за мной.

— А девушка? Здесь недавно была девушка. Она где? Она прошла?

— Идём, — повторил «вожак», не обращая внимания на вопросы Еремея. И тому осталось только повиноваться.

Шли молча. Впереди «вожак», далее Еремей любовался гладкой волчьей шерстью: волосок к волоску, сзади приблизились сопровождающие. Еремей мельком оглядел их. Ну, как он и предполагал: лица неприветливые, спокойно-равнодушные, глаза холодные, волчьи. Вот в этом сходство было явным.

Еремей отвернулся, стал смотреть по сторонам, пытаясь обнаружить следы Василисы, но впервые за эти недели не увидел ничего.