— Всё, больше не могу, — Ёра упал на траву под какой-то зелёный куст рядом со своим другом.

Малой лишь промычал в ответ что-то невнятное. Впрочем, Ёра не стал переспрашивать. И так всё ясно. Сил нет отвечать, вот и мычит его друг.

С раннего утра, едва показывалось солнце, начинался покос. «Коси, коса, пока роса!» — приговаривали довольные мужики и приступали к работе. Ёре и Малому в этот год впервые довелось выполнять мужские обязанности: косить. На радостях накануне не могли уснуть, всё представляли, как у них ловко будет получается, на деле получалось лишь несколько часов. Потом просто терпели. И вот — долгожданный отдых. Сил нет идти к шалашам, упали под ближайшие кусты.

— Это ещё хорошо, что Полудница не разрешает работать, — наконец промолвил Малой.

— Ну да, — подхватил верный друг, — а то мужики до ночи бы косили.

Малой сел и оглядел бескрайний луг. Всюду копны и стога. Свежескошенная трава сохнет на знойном солнце, людей не видать — попрятались.

— А ты видал её?

— Кого? — сел и Ёра. — Полудницу? Что ты! Задаром не нужно мне её видать.

Малой задумчиво посмотрел вдаль. Легко представилась огромная женщина в белой рубахе, с длинными распущенными золотыми волосами. Вот идёт она между валами, и, вроде, не видно, как шагает, словно плывёт. В руках серп. Только он вовсе не для работы предназначен.

— Если хочешь знать, — продолжил Ёра после раздумья, — с ней повстречаться — гиблое дело. Ещё, если у неё доброе настроение будет, может отпустить, а то загадки начнёт загадывать. Только те загадки нельзя и разгадать, больно мудрёные. А, если разозлится, всё, голову отдерёт мигом. Так что её видать у меня нет никакого желания.

— Попить бы.

— Пойдём к нашим.

Ребята встали, побрели под знойным беспощадным солнцем. В глазах рябило.

— Глянь-ка, никак кто-то скачет?

— Да не один. Либо, что случилось?

По дороге, поднимая пыль, неслись быстрые всадники.

— Побежали!

И куда только усталость подевалась! Понеслись между валами и стогами, не уступая в прыти лошадям. Вот только пыль не поднимали, за отсутствием таковой. Но всё же немного опоздали.

Народ собрался, все забыли про полуденный отдых, обступили приезжих, слушали, раскрыв рты.

Малой с Ёрой, красные, потные, согнулись в три погибели, пытаясь прийти в себя, но уши навострили.

— …того наградит богато, княжескую казну не пожалеет.

— Слыхали давно уж, что дитё князя похитили. Невжель ещё не нашли? — спросил старый дед Кочерыжка.

— Не нашли. Но найдём. Всю землю-матушку обыщем, а найдём.

— Да земля-то, поди, большая, а дитё… А сколь ему годочков-то?

— Годок только исполнился.

— Батюшки, — всхлипнул жалостливый бабий голос, — махонький какой. И какой же супостат на княжескую кровинушку позарился!

— Ну, прощевайте. А коли что услышите, сразу дайте знать.

— Да как же, как же. Сразу ходоков в город пошлём. Только вот услышим ли? Злодеи, поди, не дураки, чтобы показываться добрым людям.

— Милаи, погодите, кваску холодненького отпейте! — бабы стали совать верховым кувшины и узелки со съестным. И когда только успели подсуетиться-приготовить!

— За это благодарствуйте, бабоньки, — повеселели верховые и стали угощаться, не слезая с седла.

— На здоровьица, — обрадовались и бабы, что угодили.

— А вот, скажите, добры молодцы, — вновь раздался чуть дребезжащий от старости голос Кочерыжки, — а служил ли у князя, с вами, или, можа, так слыхали про такого — Еремей!

— Еремей? — переглянулись добры молодцы, — какой Еремей? Еремеев, наверное, много на свете белом. Какой вам надо?

— Наш сельчанин, с Берёзового Кута. Ну, отца его мы не знаем, мать его зовут Пырей, а самого кликали Волчья Лапа.

Молодцы вновь переглянулись, посерьёзнели.

— Товарищ это наш, друг верный! Служил у князя, да и сейчас служит. Прощевайте, земляки нашего друга Еремея! Авось, увидимся…

Поздно вечером в небольшом, неказистом и чуть косоватом шалаше, стоящем немного в стороне от остальных, происходил тихий разговор:

— Что думаешь?

— Не знаю. А ты?

— Я думаю, что это всё странно.

— Ещё бы! Детёнок у князя пропал, а в лесу как раз детёнка прячут.

— Надо сказать кому-нибудь.

— Надо, только ты запомнил дорогу?

— Как будто.

— И я как будто. А если не найдём? Или они уже на другое место перешли?

— Тогда по шеям можем получить. Скажут, что брехуны.

— И делать нечего.

— Надо проверить.

— Точно! Дорогу поищем, посмотрим, что там делается, а потом и скажем.

— А то и сами можем детёнка украсть.

— У них? Ты что?

— А что?

— Ну, можем, наверное. А куда его денем?

— А в город к князю отвезём.

— Мы?

— А что?

— А как мы с ним сладим?

— С детёнком?..

В наступившей молчании стали отчётливо слышны уютные летние ночные звуки: стрекотание насекомых на разные лады, шелест листвы, отдалённые песни и визг молодёжи, у которых после трудного дня неизменно открывалось второе дыхание.

— Ну, их кормить надо.

— Ну, это понятно.

— Ходят они медленно.

— Да. Если добираться до города, тогда надо по реке.

— А когда?

— Может, когда сенокос закончится?

— Так это ещё долго. А детёнок в лесу с разбойниками будет?

— Ну что, тогда убегаем?

— Убегаем. Завтра ночью. Надо на дорогу что собрать.

— А что скажем? Когда нас не найдут, подумают, что утонули.

— Завтра что-нибудь придумаем.

— Понял…

Жгучая невыносимая боль терзала ноги и день, и ночь. Вот так вытащили иголку! Хыля была в растерянности. Это теперь всё время так будет? Тогда уж лучше бы как раньше.

Тётушка Лука её предупреждала, что такое может быть. Даже дала травку заваривать и пить, чтобы легче стало. Но легче становилось лишь на короткое время.

Хыля лежала на боку на траве под яблоней. Слёзы ручьями стекали под щёку, но она даже не замечала этого. Лежала и мысленно наблюдала за зверем, который грызёт её ноги. Нет, не один зверь. Это множество мелких зубастых козявок, прожорливых и наглых. Они поселились в верхней части её ног и всё никак не могут наесться. Грызут… грызут… грызут…

Мысли иногда путались. Ей временами казалось, что от этой боли можно уползти. Она открывала глаза, даже приподнималась на руках, начиная бегство, но тут голова немного прояснялась, и она понимала, что куда бы она не направилась, как бы не спешила, от этой боли никуда не деться, она останется с ней. Потому что теперь они живут вместе. Она и маленькие прожорливые козявки.

А, может, это не козявки? Кто-то всунул ей в ноги горячую сковороду? И она жжёт… жжёт.

Хылю затошнило. Но она сегодня ничего не ела. Почему её тошнит? Вместо ответа её согнуло пополам в приступе рвоты. Ого, сколько накопилось жидкости внутри. Откуда столько? Она же вроде и не пила…

Но после рвоты боль внезапно оставила её. И силы тоже оставили. Хыля лежала и наслаждалась такой дорогой, самой лучшей на свете безболью. О! Какое блаженство! Такого счастья она не припомнит. Оказывается, самое лучшее и приятное в мире, когда ничего не болит.

— Девки! Девки! — донёсся из хаты бабушкин голос.

Давно она кричит? Хыля смутно припомнила, что вроде слышала эти «девки» раньше. Наверное, давно. Бабушка проголодалась, не понимает, куда все делись, почему ей никто не приносит еду.

Хыля тяжело приподнялась, села в раздумье. Хорошо, что корову забрали, ей в таком состоянии ни за что бы её не подоить. Только чем же бабушку покормить? Надо лезть в погребицу, там осталось немного простокваши. Хыля экономила её и растягивала как могла, поэтому сама не ела, двоим надолго не хватит. Сама она ест зелёные яблоки. Сухари тоже остались. Бабушке она размачивает в воде или в простокваше. Сама же грызёт так. Вкусно! Особенно с зелёным луком.

Сухарей ещё много осталось. Тётушка Лука уходя напекла хлеба, насушила ароматных скибок вдоволь. Тётушка Лука…