Ивар нахмурился. Оказалось, что всё ещё хуже, чем он думал.

Глухие удары била разносились над селением, порождая тревогу в сердцах. Только что все были заняты делом, начиналась страда, и, значит, каждая минута дорога. Но враз руки оставили занятия, и все, кто мог ходить, поспешили на площадь.

Впереди бежали ребятишки, за ними люди постарше, в конце еле плелись старики и старухи. Вскоре площадь была переполнена. Места едва хватало. Ещё не зная, в чём дело, люди оглядывались, нет ли где дыма, уж не пожар. Били тревогу.

У била стояла Кисеиха и Кисей. Головы их были опущены.

— Что случилось? Откель беда? — раздались вопрошающие голоса со всех сторон.

— Лю-у-уди, помоги-и-ите, — вдруг заголосила Кисеиха.

Кисей молчал.

— Не оставьте, родненькие нас в беде, — судя по протяжным воплям и причитаниям, Кисеиха не собиралась так скоро разъяснять свою беду, но не то время, чтобы его тратить попусту.

— Говори, не тяни, что случилось?

— Хыля, донюшка моя, пропала.

На какое-то время наступила тишина, нарушаемая лишь шмыганием носа Кисеихи.

— Когда пропала?

— С позавчора её не видно было. Думала, мож, забилась где на чердаке, ай в огороде. А вечор Лоб встренулся, сказал, мол, видел её, в лес ползла. Сама.

— Так, она позавчера в лес ушла? Или когда?

— Позавчера получается.

— Надоть искать.

— Да где её найдёшь?

— И-и-и, невелика потеря, ежели правду сказать. Девка-то порченная. Може, оно и к лучшему.

— А время-то какое срочное, пока вёдро, надо сено заготавливать. Неколи по лесу бегать. Во, нагонит Перун туч и молний с великим дождём, тады и пропадём с сеном.

— Кисеиха сама же и прогнала девку. Лешему отдала. Слыхали люди, как она её кляла. Теперя сопли распустила.

— Девка-то махонькая, а смышлёная — жалко.

— Негоже девку одну оставить. Надоть искать!

Такие настроения и разговоры сменили друг друга, и народ пошёл в лес.

До вечера аукались, ходили-бродили, но Хылю леший не отдал. День потеряли. Всё, девка пропала, пора из леса возвращаться по домам, завтра сенокос, самая страда.

И только Пыря с Агнией в тот вечер не дождались из леса Еремея. Не вернулся он. Беды не ждали, в лесу он человек бывалый, видать, всё же решил от лешего девку попробовать вызволить. Агния с досады кусала губы. Не любо ей было, когда брат о ком-то заботился.

Сквозь лесные заросли пробирался человек. На руках он нёс ребёнка. Только нёсшим на этот раз был стройный красивый юноша, восемнадцати лет, а ребёнком — худенькая девочка. Этим юношей был Еремей. Нашёл всё-таки.

Когда он увидел Хылю, она была не в себе. Сидела на пне, смотрела в одну точку, на слова никак не отзывалась. Но леший, видать, отдал девчушку, и что будет дальше — неведомо. Бывали случаи, когда заполошные люди отходили, иногда они оставались такими навсегда, чаще же просто умирали через какое-то время.

Еремей взял Хылю на руки, постарался устроить её голову поудобней на плече, чтобы не болталась, как неживая, и пошёл. Девочка была такая невесомая, словно птичка, что сердце парня захлестнула жалость. И неожиданно для себя заговорил:

— Знаешь, Хыля, когда в семье волков рождается слабый детёныш, мать-волчица сама его отдаёт на съедение братьям и сёстрам. И, когда, по её знаку, маленькие волчата набрасываются на него, она спокойно наблюдает. И это правильно, всяк скажет. Все согласятся, что слабым не место среди здоровых, они своей слабостью всю стаю, или всё племя ослабят. Всяк скажет. А я не скажу. И, если выпадет мне случай помочь слабому, вырвать его из чьей-нибудь зубастой пасти, я вырву. Потому что, зачем тогда сила? Для чего нужна сила, как не для того, чтобы помогать слабым. В этом мире и сила нужна, и слабость для чего-нибудь пригодиться. А ты не горюй. Вон, колокольчик, слабый цветок, наступи на него, и нет. А без него земля станет пустой и скучной. Так и ты, Хыля. Не печалься. На что-нибудь и пригодишься, как тот колокольчик…

Зашёл Еремей в лес, когда сенокос только начинался, вышел, когда подходил к концу. Почти три недели прошло. За это время Перун дождей и грома с молниями не нагнал, и все запаслись вволюшку сеном, будут коровушки, а также меньшие их собратья, сыты и счастливы. Будет и хозяевам приятно.

Лишь Пыря с Агнией отстали от соседей. А оно и не удивительно, работали ведь без мужика. И досада на неразумного Еремея, что вот бросил их в горячую пору, часто раздражала Пырино сердце. Но после сменялась страхом. Что-то долго не возвращается. Не случилось бы чего. Агния же была просто зла.

На вечерней зорьке, когда уж и коров пригнали из стада, разнеслась молва, что нашлась Кисея дочка, Еремей вернул, почитай, с того света, и у дома Кисея вскоре собралась толпа. Всяк хотел сам лично убедиться, что это и вправду Хыля, а не подменыш лешего. А заодно и послушать, может, чего скажет. Но Кисеева хата, хоть и не маленькая, только вместила далеко не всех желающих, пришлось новости передавать из уст в уста от лавки, где лежала слабая Хыля до самого колодца.

…Хыля была в сознании, говорила тихим голосом, Кисеиха сидела рядом с дочерью, глотая слёзы, Кисей стоял молча, головы не поднимал. Слушал.

— Бабушка маленькая… ласковая меня позвала… я и пошла. Ножками своими… Так ловко получилось. Ходили мы с бабушкой, долго. Плохо помню… Туман… Потом хотела возвернуться. Видела, как меня искали, аукались. Ходила вместе с вами, но меня не замечали. Видела, как ты, тятенька, стоял под кустом рябины. Один стоял. Ветер трепал твои волосы, очелье твое порвалось и потерялось, когда за ветку зацепилось… Ты вытирал рукавом мокрые глаза.

— А что ж ты ела всё это время?

— Бабушка меня кормила. Давала мне белых крупитчатых калачиков. Много давала. Я всё не съела, за пазуху положила.

Хыля слабой рукой полезла за пазуху, достала, протянула матери:

— На, скушай.

Все застыли в ужасе. На протянутой ладони лежала сосновая шишка.

— Как же ты из леса вышла?

— Волк меня вынес. Я у него на спине лежала. Хороший волк, добрый, только несчастный. Когда он был маленьким, его мать — волчиха хотела отдать загрызть другим своим волчатам, за то, что он не такой. Не слабый… А другой…, - Хыля тут заплакала. — Спать хочу.

Спала Хыля тогда так долго, что тоже всех удивила. Без малого — трое суток. А когда проснулась — ничего не помнила. Последнее что осталось в памяти — это разбитый кувшин с молоком.

А пока Хыля спала, у Кисея с Кисеихой был серьёзный разговор:

— Узнаю, что клянёшь девку, ай гонишь — сама уйдёшь из хаты откель пришла!

А очелье своё Кисей и впрямь потерял тогда…

Дорогу в бабкину полуземлянку Агния протопала ещё будучи маленькой. Мать заметила, ругала, даже побить пыталась, но Агния посмотрела на неё своим тяжёлым взглядом, сказала: «Стукнешь — бабка за меня отомстит». Для чего она бабку приплела, и сама не знает, само собой получилось. Мать тогда долго сердилась, но стукнуть не посмела. Агния поняла, что та испугалась.

Девушка давно научилась пугать людей, крутить-вертеть ими в своих интересах. Люди в большинстве своём трусливые создания. Трусливые и глупые. Они могут быть опасными только в толпе. Агния это поняла на примере брата. Да, Еремею тогда досталось, а на его месте должна была быть она. Еремей, как всегда, всю вину взял на себя. Дурак, конечно. Но она его за это и любила. По-своему.

Но ей надо быть осторожней.

Когда она впервые пробралась в бабкину хату, там было всё покрыто густым слоем пыли и заросло паутиной, но вещи остались нетронутыми. Мать за всё то время, что Агния помнит, не подошла и близко к покосившейся двери. Осталось всё так, как было, когда бабка в последний раз здесь спала, ела и колдовала. О том, что её бабка, а вернее прапрабабка ведьма, она знала с детства.