— Агата, дочка моя… — отец пошёл к ней и впервые она заметила, как он резко постарел.

На загорелом лице с многочисленными ссадинами и кровоподтеком на шее проступили морщинки у глаз и в уголках губ. А сами глаза заметно погасли и теперь беспокойно бегали с её лица на обстановку вокруг. Будто теперь отец перестал вести себя так заносчиво и самоуверенно и теперь везде ожидал увидеть врагов.

У него бывало такое и раньше, когда он возвращался с какой-то сделки суетливый и напряженный, приказывал слугам внимательнее следить за домом, закрывал шторы наглухо и отказывался пускать гостей. Прежде он объяснял это тем, что у него жутко разболелась голова и начался приступ мигрени, который мог затягиваться и на неделю. Отец в то время почти не выходил из комнаты и постоянно отговаривался этим неважным самочувствием, хотя продолжал активно писать и отправлять письма своим знакомым.

Теперь Агата понимала, что это вовсе не плохое самочувствие, а последствия заключенных и наверняка не очень-то благородных и честных сделок, от которых получал выгоду в первую очередь сам отец. Немудрено было нажить врагов — и порой, врагов весьма деятельных и опасных.

Агата вспомнила лицо Вильхельма, когда он рассказал о том, что помнит её маленькой девочкой. Теперь вспоминалась и вся та сцена: она не могла уснуть, как часто случалось после гибели матери, и отец, до ночи засидевшейся с трубкой, встретился там с резким и громким человеком. Тот говорил на повышенных тонах, а когда она вошла в кабинет, вцепился в неё проницательным взглядом и губы его нехорошо изогнулись в мстительной улыбке.

Это был он. Это был Вильхельм — тот же тяжёлый взгляд, то же тёмное и мрачное ощущение от него, хоть и прикрытое саркастичным тоном.

Агата тряхнула головой, отгоняя ненужное больше прошлое.

— Ну что, отец, — обманчиво-плавно начала она, замерев перед ним. — Надеюсь, ты доволен заключенной сделкой? — Она окинула взглядом свой наряд, вытянула руки, любуясь переливами прозрачной шелковистой ткани, вопиюще оголяющей её тело.

Отец заметно стушевался и смутился, будто не желая видеть дочь в таком образе.

— Послушай, дочка…

— Ты действительно гениальный торговец, отец, — горько улыбнулась Агата. — Теперь я воочию убедилась, насколько богат и знаменит мой жених, Орхан Всемогущий-как-его-там. Я не могу корить тебя за то, что ты не побеспокоился о моем будущем. Мне обещают всё золото и все шелка этого мира.

— Дочка, послушай же меня! — Сезар ди Эмери сделал ещё шаг к ней, собираясь обнять, и вдруг оступился и едва не рухнул на пол.

Агата подхватила его под руку и с трудом усадила на низкую софу у стены. От отца пахло спиртом и благовониями, в неряшливо рассыпанных волосах застряла соломка — наверняка последствия того, как он провел полдня в темнице. Он задышал громко и надсадно и будто содрогнулся в рыданиях — не оставалось ничего кроме как обнять старика.

— Прости меня. Прости дурака старого, девочка моя, — забормотал отец невпопад, выбрался из её объятий и склонился низко к коленям, обхватив руками голову. — Я всё делал, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Я делал всё. Эти годы. Когда-то я знал, что такое нищета! Моя бабка дошла до того, что просила подаяние при короле Эдвиге, и я видел это своими глазами, когда был еще совсем мал, но уже понимал. — Отец соединил пальцы в замок и принялся хрустеть суставами, будто не знал, чем ещё себя занять, и вдруг вскинул голову, вперив в Агату пронзительный взгляд. — И я поклялся тогда, заклиная всех богов, что никогда, никогда не повторю её путь и не позволю моей семьей нуждаться ни в чём! Я шёл к этому всю жизнь и сделал нас богатыми и влиятельными! Поверь мне, если бы я знал… если бы я хоть мог предположить, что этот мерзавец Вильхельм посмеет…

— Ты должен был предположить, папа. Должен! Он рассказал, что уже видел меня раньше. Когда я была маленькой, сколько мне было? Пять? Семь?

— Он мерзавец и заслужил того, что с ним случилось! — упрямо и привычно повысил голос отец. — Неужто ты поверила ублюдку?! Он расскажет что угодно, лишь бы оправдать свое пиратство и мерзкую натуру…

— Да, он пират и ублюдок, зато… честный! Он прямо сказал, что хочет и что мстит тебе. Значит, есть за что. Расскажи мне всё, — ещё упрямей сказала Агата, вглядываясь в его лицо. — Теперь я должна знать правду. Всю правду. Иначе — я клянусь, отец, — иначе я сама прикажу Орхану повесить и твою голову на те пики! Слышишь?!

Голос сорвался, рыдания душили теперь и её. Самый близкий человек, самый родной… оказался предателем и торгашом, готовым променять её свободу на богатства. Разрушающий судьбы других.

— Что именно ты хочешь услышать? — отец продолжал сидеть, склонившись, и смотреть в пол, будто по-прежнему искал выход, как ускользнуть от неприятной, откровенной правды.

— Всё, начиная с истории Вильхельма, вашего знакомства, и заканчивая тем артефактом, что сейчас надет на мою ногу.

— Это старая история, и она никак не влияет на твое замужество, — упрямо мотнул головой отец, — а поговорить я хотел именно об Орхане.

— Здесь не о чем говорить! Я не хочу за него замуж, но не похоже, чтобы ты собирался разорвать помолвку, — Агата нервно прошлась туда сюда: ноги приятно тонули в мягком ворсе ковра, но даже это сейчас раздражало. — Что с Джонотаном?

На удивление этот вопрос стал последним камнем, разбившим всю сентиментальность минутных душевных терзаний Сезара ди Эмери и его попыток хоть в чём-то покаяться. Именно напоминание о Джонотане почему-то снова впустило страх во взгляд отца, и Агата не могла понять, почему.

— Даже думать о нем не смей! — Отец быстро обернулся, а потом торопливо распрямился, и в его голосе вновь прозвучали жёсткие нотки, хотя пальцы, сцепленные в замок, мелко задрожали. — Не пропадет! Твой любимый Джонни тот ещё пройдоха и наглец, которому никто и ничто не закон! А пропадет, туда ему дорога! Он, между прочим, прекрасно знаком с местными традициями. Или ты думаешь, почему я нанял его вести нас сюда?! Он, я знаю, успел снюхаться с местными за те пару лет, что проторчал возле Шарракума. Лучше бы и не возвращался!..

Джонотан знает местных? Агата сощурилась.

— Так он был всё это время на Востоке, здесь? Он мне не говорил…

— Вот видишь! — обвинительно ткнул пальцем отец, будто это полностью подтверждало его слова, и тут же снова вернулся к своей теме: — Забудь о нём. Тебе стоит быть мягче и покорнее с Орханом! Он прекрасный мужчина, ты будешь жить в роскоши, практически как восточная принцесса! У тебя будет все самое лучше, все, чего ты достойна!

— А еще я буду сидеть вот в этих комнатах, — Агата резким жестом обвела пространство вокруг рукой, — ходить на цыпочках перед этим Орханом, а если ему что-то не понравится, то он либо отдаст меня братьям, либо моя голова украсит его стену! Не так ли? Тебе это кажется отличной сделкой? Я была уверена, что вы просто заключаете контракт! Что я смогу помогать тебе с делами! Я училась! Я делала все, чтобы помогать тебе!

— Ты — женщина! Никто не будет заключать с тобой сделок! — Отец вскочил было, но сразу же устало опустился обратно и продолжил уже спокойнее. — Никто не будет смотреть насколько ты образована и насколько хорошо разбираешься в нюансах, все будут видеть только богатую наследницу рода и жаждать заполучить тебя и вместе с тобой прибрать к рукам мое дело.

— И ты нашел покупателя подороже.

— Орхан — отличный торговец, — кивнул отец, словно не заметил яда в ее голосе, — целая торговая империя в его руках. Золотые рудники, плантации специй, драгоценные камни и редкие ткани. И я буду его единственным партнером и представителем в Энарии.

— Что станет с твоим делом потом? Ты не вечен, отец, — слова прозвучали жестоко, но Агата нарочно не стала их смягчать.

— В договоре с Орханом прописано, что если от вашего брака родится наследник, он останется с отцом, если девочка, ее я возьму к себе на воспитание, подберу ей достойного жениха, которому и передам все дела. Таким образом наш род будет процветать и дальше еще долгие годы после меня.