Он как раз направлялся к указанной двери, когда где-то в глубине дома залаяла собака. К ней присоединилась вторая. Соло превратилось в дуэт.

– И-ех! – вскричал Штырь.

Эта ремарка как будто подвела итог ситуации.

«Сколь сладко, – утверждает Байрон, – услышать честный лай сторожевого пса». Но честный лай двух псов Джимми и Штырь нашли излишне приторным. Штырь выразил это, лихорадочно метнувшись к окну. Успеху его маневра, к несчастью, помешал тот факт, что пол был устлан не единым ковром, но ковриками, разбросанными с художественной несимметричностью, а половицы под ними были натерты до ледяного блеска. Наступив на такой островок, Штырь потерпел мгновенное фиаско. В подобных случаях спасти человека не может никакое усилие воли или мышц. Штырь заскользил. Его ноги вылетели из-под него. Затем – краткая вспышка рыжих волос, будто промчался метеор. В следующий миг он упал на спину со стуком, от которого содрогнулся весь дом, а вероятно, и остальной остров Манхэттен. Но и в момент такого кризиса в голове Джимми успела промелькнуть мысль, что ночь эта была для Штыря крайне неудачной.

На втором этаже усилия собачьего хора обрели сходство с дуэтом «A che la morte»[18] из «Il Trovatore»[19]. Особенно отличался собачий баритон.

Штырь сидел на полу и постанывал. Хотя природа снабдила его черепом из чистейшей и крепчайшей слоновой кости, падение ошеломило юношу. И взор его, как взор упомянутого Шекспиром поэта, в возвышенном безумии действительно блуждал между небом и землей, между землей и небом. Он бережно запускал пальцы в свои багряные волосы.

По ступенькам лестницы спускались тяжелые шаги. В отдалении собака-сопрано достигла верхнего ля и держала его, а ее партнер выводил фиоритуры в более низком регистре.

– Вставай! – прошипел Джимми. – Кто-то идет! Да вставай же, идиот!

Типично для Джимми, что у него и мысли не было покинуть павшего и удалиться одному. Некий итальянский каторжник, планируя побег из тюрьмы, возложил на собратьев-преступников обязанности застрелить начальника тюрьмы и задушить надзирателей, себе же отвел тяжкий труд – совершение «легендарного побега». Джимми показал себя полной противоположностью этому стратегу. Штырь был его собратом по оружию. И он так же не мог его покинуть, как капитан в море не мог покинуть свой тонущий корабль.

И поскольку Штырь в ответ на все уговоры продолжал сидеть на полу, тереть голову и испускать через интервалы «и-ех!» меланхоличным голосом, Джимми смирился со своей судьбой и остался стоять там, где стоял, в ожидании, когда дверь откроется.

И в следующий момент она открылась так, будто в нее ударил ураган.

Ураган, врывающийся в комнату, неминуемо меняет расположение предметов в ней. Данный ураган сместил пуфик, стул, коврик и Штыря. Стул, подкинутый массивной ногой, ударился о стену, пуфик укатился, коврик смялся и заскользил прочь. Штырь с воплем вскочил на ноги, снова поскользнулся, упал и, в конце концов, выбрал компромисс: опустился на четвереньки и, моргая, остался в этой позе.

Пока все эти волнующие события развивались, сверху донесся звук раскрывающейся двери, затем – стремительного топотка, сопровождающего весомое увеличение лепты, вносимой собаками в общую какофонию. Дуэт теперь обрел поистине вагнеровское звучание.

Первым в комнату влетел белый бультерьер, обладатель сопрано, за ним – неудачливый второй – его сопевец-баритон, массивный бульдог, удивительно похожий на массивного мужчину с револьвером, уже находившегося там.

А затем вся компания, выражаясь на театральном жаргоне, «подержала мизансцену». На заднем плане с рукой все еще на дверном косяке – величественный домовладелец, на авансцене – Джимми. В центре Штырь и бульдог, сблизив носы на расстоянии пары дюймов, изучали друг друга со взаимной неприязнью. В дальнем углу бультерьер после стычки с бамбуковым столиком, припав к полу, высунул язык и вращал глазами в ожидании продолжения.

Домовладелец смотрел на Джимми, Джимми смотрел на домовладельца. Штырь и бульдог смотрели друг на друга. Бультерьер беспристрастно разделял свой взгляд поровну между остальными членами компании.

– Типичная сценка тихой американской домашней жизни, – пробормотал Джимми.

Мужчина с револьвером побагровел от ярости.

– Руки вверх, дьяволы! – взревел он, нацеливая гигантское огнестрельное оружие.

Оба мародера дружно подыграли его капризу.

– Разрешите мне объяснить, – сказал Джимми, умиротворяюще и медленно поворачиваясь, чтобы лицом к лицу встретить бультерьера, который теперь неторопливо двигался в его направлении с плохо разыгрываемой незаинтересованностью.

– Стой смирно, негодяй!

Джимми встал смирно. Бультерьер все с тем же рассеянным видом начал инспектировать его правую брючину.

Тем временем отношения между Штырем и бульдогом сильно натянулись. Внезапное вскидывание рук первого подействовало на собачьи нервы наихудшим образом. Штыря, замершего на четвереньках, пес еще мог стерпеть. Но Штырь семафорящий пробудил в нем мысли о честном бое. Теперь он ворчал мрачно и задумчиво. Его глаза исполнились целеустремленности.

Возможно, именно это толкнуло Штыря взглянуть на домовладельца. До этой секунды ему хватало, на что устремлять взгляд, однако теперь глаза бульдога стали настолько малоприятными, что Штырь бросил молящий взгляд на мужчину у косяка.

– И-ех! – вскричал он в тот же миг. – Так это же босс! Эй, босс, отзовите собачку, пока она мне башку не отгрызла.

Мужчина от удивления опустил револьвер.

– Так это ты, исчадье сатаны? – отозвался он. – То-то я подумал, что уже видел твою рыжую волосню. Что ты делаешь в моем доме?

Штырь застонал от жалости к себе.

– Босс! – вскричал он. – Меня на понт взяли. Грязная работа, не иначе. Слышь! Дело так обстоит. По-честному: я не знал, что тут вы проживаете. Жирняга швед – Оле Ларсен его кликуха – говорит мне, что дом энтот одной дамочки, вдовы, и живет она тут одна, а серебра и прочего хоть завались, а сама на Юге гостит, и дом совсем пустой. И-ех! Теперь-то ясно, чего он подстроил. Мы с ним на той неделе стыкнулись, ну и я думал, что у него на меня зуб, потому как верх за мной остался. Но три дня назад приходит он ко мне и говорит: «Давай будем корешами» – и дает мне, значит, наводку. И я клюнул. А швед энтот только того и добивался. Знает, что тут вы живете, ну и придумал столкнуть меня с вами. Такая, босс, незадача!

Крупный домовладелец выслушал эту печальную повесть о дарах данайцев в полном молчании. В отличие от бульдога, который сначала и до конца порыкивал, причем все более грозно. Штырь нервно покосился в его сторону.

– Собачка, – сказал он с трепетной настойчивостью. – Отозвали бы вы собачку, а, босс?

Крупный домовладелец наклонился, ухватил пса за ошейник и оттащил.

– Те же меры, – одобрительно указал Джимми, – принесли бы неописуемую пользу и этой игривой и ласковой псине. Конечно, если она не вегетарианка. В последнем случае не затрудняйтесь.

Домовладелец свирепо на него уставился.

– Кто ты такой? – спросил он грозно.

– Моя фамилия, – начал Джимми, – П…

– Он, – вмешался Штырь, – чемпион среди громил, босс…

– Э?

– Чемпион-взломщик с того берега. Точно говорю. Из Лондона. И-ех! Тот еще дока! Да расскажите ему, как вы банк брали и как вы слезы у герцогини стырили, и про эту – как ее там – горелку.

У Джимми сложилось мнение, что Штырь несколько лишен тактичности. Когда вас у себя в гостиной в половине четвертого утра обнаруживает домовладелец, вооруженный револьвером, вряд ли стоит подчеркивать ваши достижения как взломщика. Надо полагать, что домовладелец уже считает их само собой разумеющимися. В минуты такого кризиса следует всячески подчеркивать далекую от взломов часть вашей натуры. Уместно, скажем, указать на то, что ребенком вы регулярно посещали воскресную школу, и вспомнить слова, которые произнес младший священник, когда вручал вам приз за познания в Священном Писании. Домовладельца следует убедить, что ваша врожденная чистота сердца, если отпустить вас после надлежащего внушения, заставит вас исправиться и в будущем уже никогда не вляпываться в подобные ситуации.