– Это он меня заставил! – сказал Ваши с беспощадной радостью шестнадцатилетнего подростка, когда тот видит кого-то, на чьи плечи можно переложить всю ответственность. – Это тот тип, который затащил меня туда.

– О чем ты говоришь, Вашингтон?

– О том самом. Это он меня втянул.

– Ты имеешь в виду это… это… – Миссис Макколл содрогнулась. – Ты говоришь про состязание в поедании пирожков?

– А то о чем же!

– Это правда? – Миссис Макколл придавила Арчи каменным взглядом. – Так это вы втянули моего бедного мальчика в этот… эту…

– Да. Абсолютно. Знаете, один мой близкий друг, у него табачный магазинчик на Шестой авеню, вляпался в порядочную лужу. Он выставил своего типчика против чемпиона, а типчик после вашей лекции дал обет свято воздерживаться от пирожков. Такой удар для моего друга, знаете ли! И тут я подумал, что наш дружок легко решит эту проблему, и поговорил с ним. И одно я вам поведаю, – сказал Арчи, отдавая должное великому дарованию, – не знаю вместимости исходного типчика, но поставлю что угодно, до вашего сына ему далеко. Надо увидеть вашего сына в деле! Абсолютно! Вы должны гордиться им! – Он дружески обернулся к Ваши: – Только подумать, что мы снова встретились таким вот образом! Никак не ожидал найти тебя тут! И черт подери, просто замечательно, как бодро ты выглядишь после вчерашнего. Мне представлялось, что ты будешь стенать на ложе страданий и все такое прочее.

На заднем плане раздалось странное побулькивание. Словно кто-то разводил пары. И как ни странно, так оно и было, а разводил пары мистер Линдсей Макколл.

В первую секунду признания Ваши всего лишь оглушили мистера Макколла. И способность мыслить вернулась к нему только с появлением Арчи. Но после этого появления он начал мыслить с молниеносной быстротой и очень глубоко.

Много лет мистер Макколл пребывал в состоянии подавленного восстания. Он тлел, но не решался заполыхать жарким пламенем. Однако поразительный взбрык Ваши, его товарища по мукам, подействовал на него как динамит. В его глазах появился странный блеск, блеск бесповоротной решимости. Он тяжело задышал:

– Ваши!

Его голос утратил робкую виноватость, он зазвучал уверенно и властно.

– Что, пап?

– Сколько пирожков ты съел вчера?

Ваши обдумал вопрос.

– В меру.

– Сколько? Двадцать?

– Да нет, побольше. В меру!

– И чувствуешь себя неплохо?

– Очень даже хорошо.

Мистер Макколл сбросил очки. Мгновение он свирепо оглядывал стол. Его взгляд засек хлеб «Здоровье», кофейник с имитацией кофе, овсянку, ореховое масло. Затем он стремительным движением ухватил скатерть, яростно дернул ее, и все, что стояло на ней, со звоном и дребезжанием покатилось по полу.

– Линдсей!

Мистер Макколл встретил взгляд жены со спокойной решимостью. Было ясно, что в недрах души мистера Макколла что-то произошло.

– Кора, – сказал он категорично, – я принял решение. Я слишком долго позволял тебе командовать нашей семьей. И теперь намерен взять дело в свои руки. Во-первых, с меня хватит твоего идиотского рационального питания. Посмотри на Ваши! Вчера этот мальчик съел что-то между двумя центнерами и тонной пирожков, и они пошли ему только на пользу! И какую! У меня нет желания ранить твои чувства, Кора, но мы с Вашингтоном испили нашу последнюю чашу антикофеина! Если ты и дальше намерена продолжать, поступай как хочешь. Но мы с Ваши покончили с этой ерундой.

Властным взглядом он заставил жену промолчать и обернулся к Арчи:

– И еще одно. Я с самого начала был против иска, но я позволил себя уговорить. А теперь я поступлю по-своему. Мистер Моффам, я рад, что вы заглянули к нам. И сделаю именно то, чего вы хотите. Проводите меня сейчас к Дэну Брустеру, мы покончим с этой чушью и пожмем друг другу руки.

– Ты с ума сошел, Линдсей?

Это был последний залп Коры Бейтс Макколл. Мистер Макколл пропустил его мимо ушей. Он тряс руку Арчи.

– Вы, мистер Моффам, – сказал он, – такой разумный молодой человек, каких я еще не встречал.

Арчи скромно зарделся.

– Жутко мило с вашей стороны, старый стручок, – сказал он. – А не могли бы вы сказать то же моему милому старому тестю? Для него это будет большая новость!

Позднее Арчи Моффам всегда с некоторой гордостью вспоминал о своем соприкосновении со сногсшибательно популярной балладой «Мамины колени». Как известно, «Мамины колени» пронеслись по миру, подобно чуме. Шотландские старейшины напевали ее по дороге в церковь, у большевиков она стала бестселлером, в джунглях Борнео каннибалы ворковали ее своим отпрыскам. В одних только Соединенных Штатах было продано три миллиона экземпляров. Для человека, не совершившего в своей жизни ничего особо выдающегося, не так уж мало быть в определенном смысле сотворцом подобной песни. И хотя выпадали моменты, когда Арчи испытывал эмоции, охватывающие человека, проковырявшего дыру в плотине какого-нибудь из самых больших водохранилищ, он тем не менее никогда не жалел о своем участии в запуске этого смерча.

Теперь просто невозможно себе представить, что было время, когда хотя бы один человек в мире не слышал «Маминых колен». Тем не менее Арчи получил ее абсолютно свежей, когда несколько недель спустя после эпизода с Ваши сидел у себя в номере в отеле «Космополис», цементируя сигаретами и приятной беседой возобновленную дружбу с Уилсоном Хаймаком, которого впервые увидел в окрестностях Армантьера в дни войны.

– И чем ты теперь занимаешься? – осведомился Уилсон Хаймак.

– Я? – сказал Арчи. – Ну, собственно говоря, в моей деятельности в настоящий момент наблюдается то, что ты мог бы назвать затишьем. Однако мой милый старый тесть усердно созидает новый отель чуть поодаль отсюда, и вроде бы намечено, что я стану его управляющим, когда он будет закончен. Судя по тому, что я наблюдаю тут, работенка эта – не бей лежачего, и, думается, я сумею себя показать. А чем ты заполняешь долгие часы?

– Сижу в конторе дядюшки, черт бы ее побрал!

– Начинаешь с самого низа, чтобы досконально изучить дело и все такое прочее? Без сомнения, благородная цель, но, должен сказать, мне она была бы против шерстки.

– Для меня она хуже кости в горле, – сказал Уилсон Хаймак. – Я хочу стать композитором.

– Композитором, э?

Арчи почувствовал, что мог бы и сам догадаться. У типчика был явно артистический вид. Галстук-бабочка и все такое прочее. Брюки пузырились на коленях, а волосы, которые в военную эпоху его карьеры были сострижены до корней, теперь ниспадали ему на уши в пышном беспорядке.

– Кстати, не хочешь послушать самое лучшее, что я создал?

– Более чем, – ответил Арчи вежливо. – Валяй, старая птичка!

– Я написал и текст, а не только мелодию, – пояснил Уилсон Хаймак, уже сев за рояль. – Лучше названия ты еще не слышал: Лалапуза, одно слово! Она называется «Путь далек назад до маминых колен». Ну как? В точку, э?

Арчи с сомнением выпустил колечко дыма.

– Может быть, чуточку избито?

– Избито? То есть как избито? Для песни о мамочке всегда есть место.

– А, так она о мамочке? – Лицо Арчи прояснилось. – А я подумал, что это хит о коротких юбках. Ну конечно! Большая разница. И я не вижу причин, почему ей не быть спелой, сочной и с горчичкой. Ну валяй!

Уилсон Хаймак откинул с глаз столько волос, сколько уместилось в одной руке, прокашлялся, мечтательно посмотрел поверх рояля на фотографию тестя Арчи, мистера Дэниела Брустера, сыграл вступление и запел слабеньким высоким композиторским голосом. Все композиторы поют абсолютно одинаково, причем так, что надо услышать, чтобы поверить.

– Не повезло! – сочувственно заметил Арчи.