– Не могу представить себя остепенившимся, – сказал Джимми задумчиво. – А до тех пор пока ты не испытаешь желания остепениться, нельзя быть влюбленным по-настоящему.

– Я говорил о тебе в клубе буквально то же самое, перед тем как ты вошел. Моим довольно удачным определением было, что ты цыган из цыганов.

– Черт подери, ты абсолютно прав.

– Как всегда.

– Полагаю, причина в безделье. Когда я сотрудничал в «Ньюс», ничего подобного со мной не случалось.

– Ты сотрудничал в «Ньюс» слишком недолго, чтобы это могло тебе надоесть.

– Теперь я чувствую, что не способен провести в одном месте дольше недели. Видимо, виною тому – деньги.

– Нью-Йорк, – сказал Миффлин, – полон услужливых добряков, которые с удовольствием избавят тебя от этого инкуба. Ну, Джеймс, я тебя покидаю. Теперь постель меня скорее манит. Кстати, ты, полагаю, потерял эту девушку из виду, когда сошел на берег?

– Да.

– Ну так в Соединенных Штатах девушек не так уж и много. Всего двадцать миллионов. Или сорок? Во всяком случае, число невелико, и тебе требуется просто немного поискать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Мистер Миффлин скатился вниз по лестнице. Минуту спустя Джимми услышал свое имя – кто-то громко звал его с улицы – и подошел к окну. Внизу на тротуаре стоял Миффлин и смотрел вверх.

– Джимми?

– Ну, что еще?

– Забыл спросить. Она блондинка?

– Что?

– Она блондинка?! – возопил Миффлин.

– Нет! – рявкнул Джимми.

– Брюнетка, да?! – заорал Миффлин, омрачая ночь.

– Да, – подтвердил Джимми, закрывая окно.

– Джимми! Послушай, Джимми!

Окно снова открылось.

– Ну?

– Лично я предпочитаю блондинок.

– Иди спать.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Джимми втянул голову в комнату и сел в кресло, которое покинул Миффлин. Секунду спустя он встал и погасил свет. Сидеть и думать было приятнее в темноте. Его мысли бродили в разных направлениях, но неизменно возвращались к девушке с «Мавритании». Нелепо! Неудивительно, что Артур Миффлин сделал из этого шутку. Добрый старина Артур! Рад, что он имел такой успех. Но шутка ли это? Кто именно сказал, что острие шутки подобно острию иголки – настолько мало, что становится невидимым, если обратить его на себя? Расскажи ему кто-то другой о такой вялотекущей романтичной любви, он бы тоже посмеялся. Только когда сам оказываешься в сердцевине романтичной любви, как бы вяло она ни текла, то видишь ее совсем под другим углом. Разумеется, голые факты выглядят нелепо. Он это понимает. Но что-то в самой глубине сознания говорило ему, что это вовсе не так уж нелепо. Тем не менее любовь ведь не ударяет, как молния. С тем же успехом можно ждать, что дом возникнет совсем готовым во мгновение ока. Или пароход. Или автомобиль. Или стол. Или… Джимми рывком выпрямился. Еще секунда, и он заснул бы.

Он подумал о кровати, но она казалась такой далекой! Чертовски далекой. Акры и акры ковра, которые нужно проползти. А в заключение придется взять дьявольскую высоту. Да еще раздеваться. До чего это нудно – раздеваться. Такое симпатичное платье девушка надела на четвертый день. Сшито по заказу. Ему нравятся платья, сшитые по заказу. Ему нравились все ее платья. Ему нравилась она. А он ей нравился? Так трудно в этом разобраться, если не обменяться ни словом. Она была брюнетка. Артуру нравятся блондинки. Артур – глупец! Добрый старина Артур! Рад, что он имел успех! Теперь он может жениться, если захочет. Не будь он сам таким непоседой… Не чувствуй, что не способен провести больше одного дня в каком бы то ни было месте… Но согласится ли она выйти за него? Раз они не сказали друг другу ни слова, то крайне трудно…

Тут он заснул.

Пока Джимми почивал в своем кресле, перед тем как из глубин сна его вырвало появление Штыря, некий мистер Джон Макичерн, капитан полиции, сидел в гостиной своего особнячка в пригороде и читал. Его отличало крупномасштабное телосложение. Крупным в нем было все – его ступни, его кисти, его плечи, его грудь и особенно – его подбородок, агрессивный даже в минуты покоя, а уж когда что-то задевало мистера Макичерна, эта часть лица выпячивалась, обретая поразительное сходство с тараном боевой галеры. В дни, когда капитан патрулировал улицы – главным образом в Ист-Сайде, – этот его подбородок приобрел грозную репутацию от Парк-роу до Четырнадцатой улицы. Никакая драка уличных шаек не могла удержать внимания юных сынов Бауэри[16], стоило подбородку мистера Макичерна замаячить на горизонте в непосредственном сопровождении остальной его массивной фигуры. Он был человеком, не знающим страха, и пронизывал разбушевавшуюся толпу подобно ветру с океана.

Однако у его характера имелась и другая сторона. Собственно говоря, эта другая сторона была настолько весомой, что все прочие качества – готовность к рукопашной и усердие в подавлении уличных беспорядков – представляли собой лишь боковые побеги. Ибо честолюбивые помыслы мистера Макичерна огромностью не уступали его кулаку, а агрессивностью – его подбородку. Он пошел в полицию с единственной целью разбогатеть и добивался ее достижения с упрямой энергией, столь же сокрушающей, что и его дубинка. Некоторые полицейские появляются на свет готовыми взяточниками, а некоторым взятки навязывают. Мистер Макичерн начал как первый, поднялся до статуса второго, а теперь уже несколько лет занимал видное место в классе избранных – тех, кто не выходит на охоту за взятками, а сидит дома, предоставляя взяткам приходить к ним.

Хотя ни его фамилия, ни его финансовые методы не наводили на такую мысль, но мистер Макичерн родился английским джентльменом. Изложение истории его жизни во всей полноте потребовало бы слишком много времени, но вот она вкратце. Джон Форрест – таково его настоящее имя – был единственным сыном некого Юстеса Форреста, в свое время майора Королевской гвардии. Единственным родственником Джона, помимо отца, был Эдвард, старший брат Юстеса, холостяк. Когда на пятом году брака миссис Юстес Форрест скончалась, вдовец, проведя полтора года в Монте-Карло за разработкой непогрешимой системы срывания банка, к великому удовлетворению мсье Бланка и администрации казино вообще, спустился в сад, где положенным образом застрелился, оставив после себя много долгов, никакого имущества и единственного сына.

Эдвард, к тому времени человек, имеющий вес на Ломбард-стрит[17], усыновил Джона и посылал его в фешенебельные учебные заведения, начиная с детского сада и кончая Итоном.

К несчастью, Итон потребовал от Джона более высоких норм поведения, чем он был готов гарантировать, и неделю спустя после восемнадцатого дня рождения его карьера итонца оборвалась преждевременно. После чего Эдвард Форрест предъявил ему ультиматум: Джону предстояло выбрать между самой незначительной из незначительнейших должностей в компании его дяди и сотней фунтов в банкнотах вкупе с традиционным умыванием рук и лишением наследства. Джон взял деньги, когда дядюшка еще не договорил. В тот же день он отбыл в Ливерпуль, а на следующий – в Нью-Йорк.

Он истратил свои сто фунтов, безуспешно попробовал силы на двух-трех работах и под конец сошелся с дружелюбным полицейским, который, заметив телосложение молодого человека, уже тогда достаточно внушительное, порекомендовал ему пойти в полицию. Полицейский, носивший фамилию О’Флаерти, обсудил вопрос с двумя другими полицейскими, носившими фамилии О’Рурк и Мулдун, и все трое настоятельно посоветовали ему сменить фамилию Форрест на другую, более созвучную его новой профессии. Вот так Джон Форрест перестал существовать и родился простой полицейский Джон Макичерн.

В поисках богатства он готов был выжидать подходящего момента. Его не устраивали ничтожные суммы, которые прикарманивает любой нью-йоркский полицейский. Джон избрал себе цель покрупнее и не торопился. Он знал, что мизерное начало было досадной, но неизбежной прелюдией ко всем колоссальным состояниям. Весьма вероятно, что и капитан Кидд начал с мелочей. А уж мистер Рокфеллер – так это точно. И Джон был готов последовать по стопам признанных мастеров.