– Двадцать, – подтвердила Джилл.

– Но твой отец… он же был богат! – жалобно простонал дядя. – Он же состояние сделал перед отъездом в Англию.

– Ничего не осталось. Меня ободрали как липку, – улыбнулась Джилл, находя в ситуации изрядную долю юмора. – В «Объединенных красках».

– Что за «Объединенные краски»?

– Место такое, – объяснила Джилл, – где обдирают честных людей.

Мистер Маринер помолчал, переваривая новость.

– Ты играла на бирже? – ахнул он наконец.

– Да.

– Кто же тебе разрешил?! Куда смотрел майор Сэлби? Уж ему-то следовало быть осмотрительнее!

– Наверное, следовало, – скромно потупилась Джилл.

Новая пауза растянулась почти на четверть мили.

– Да, плохи дела, – вздохнул дядя.

– Куда уж хуже, – согласилась Джилл.

После этого разговора атмосфера в Сандрингеме переменилась. Когда люди бережливые обнаруживают, что гостья, которую они считали богатой наследницей, на самом деле нищая, их поведение меняется тонко, но ощутимо, а чаще всего скорее ощутимо, чем тонко.

Ничего не говорится вслух, но мысли бывают даже слышнее слов. Воздух звенит от напряжения, и поневоле чувствуешь, что дальше так продолжаться не может. Подобное же ощущение нависшего рока возникает по ходу действия древнегреческой трагедии.

Тем же вечером, после ужина, миссис Маринер попросила Джилл почитать ей вслух.

– У меня так устают глаза, милочка, – пожаловалась она.

Казалось бы, мелочь, однако значимая, подобно тому библейскому облачку величиною в ладонь человеческую, что поднималось от моря. Джилл стало ясно, что хозяева решили извлечь из нахлебницы хоть какую-то пользу.

– Да, конечно, тетя, – учтиво отозвалась она. – Что вам почитать?

Занятия этого Джилл терпеть не могла. В горле начинало першить, а глаза мигом пробегали всю страницу, извлекая раньше времени все интересное. Однако, понукаемая совестью, она отважно взялась за дело. В то же время, хоть и было жаль родственников, на которых свалилась непрошеная гостья, каждая частичка ее независимой души восставала против нынешнего положения. Ей с детства претило быть обязанной посторонним и тем, кого она не любила.

– Спасибо, дорогая! – сжалилась наконец миссис Маринер, когда голос племянницы совсем осип. – Ты так хорошо читаешь! Будет очень мило с твоей стороны читать мне каждый вечер, – добавила она, тщетно пытаясь унять свой хронический насморк с помощью носового платка. – У меня ужас как болят глаза от печатных букв!

Наутро после завтрака, в тот час, когда дядя Элмер прежде устраивал свои экскурсии по недвижимости Брукпорта, перед Джилл неожиданно предстал малыш Тибби, которого Джилл до сих пор видела разве что за семейной трапезой. Одетый и обутый для улицы, он окинул родственницу унылым взглядом.

– Мама говорит, не могла бы ты со мной погулять?

У Джилл упало сердце. Детей она любила, но Тибби обаятельностью не отличался, напоминая дядю Элмера в миниатюре с такой же хмурой физиономией. Джилл не могла понять, почему эта ветвь семейства Маринеров смотрит на мир столь мрачно? Своего отца она помнила веселым и жизнелюбивым, всегда готовым поддержать шутку.

– Хорошо, Тибби. Куда же мы пойдем?

– Ма говорит, только по дороге… и с горок кататься нельзя.

На прогулке Джилл была задумчива. Тибби был не из болтливых и размышлять нисколько не мешал. Думала она о том, что за считанные часы ее социальный статус резко упал. От платной няньки она отличалась разве только тем, что ей не платили. Оглядев унылую глушь вокруг, Джилл вспомнила холодную неприветливость дома, куда предстояло вернуться, и сердце у нее сжалось.

На обратном пути ее подопечный впервые высказал самостоятельное замечание:

– Наш работник уволился.

– Вот как?

– Угу, сегодня утром.

Повалил снег, и они поспешили домой. Последняя новость не вызвала у Джилл серьезных опасений. Трудно представить, что в ее новые обязанности включат растопку и колку дров. Уж это точно выходило за пределы сферы ее полезности, как и стряпня.

– Однажды он крысу убил в дровяном сарае, – продолжал болтать Тибби. – Топором! Раз – и пополам! Ух, кровищи было…

– Ты глянь, как красиво снег лежит на ветках! – бледнея, попыталась Джилл сменить тему.

На следующее утро за завтраком миссис Маринер, прочихавшись, вдруг предложила:

– Тибби, дорогой, а что, если вы с кузиной Джилл поиграете в пионеров Дикого Запада?

– Кто такие пионеры? – осведомился Тибби, на время избавив от издевательств овсянку у себя на тарелке.

– Пионерами, дорогой, называют первых поселенцев в нашей стране. Ты же читал о них в учебнике истории. Им многое пришлось преодолеть, потому что жизнь тогда была очень тяжелая – ни железных дорог, ничего. По-моему, интересная вышла бы игра.

Тибби с сомнением оглянулся на Джилл, и она ответила понимающим взглядом. У обоих мелькнула одна и та же мысль: «Тут какой-то подвох!»

Миссис Маринер вновь чихнула.

– Развлечетесь на славу!

– А что надо делать? – с опаской спросил Тибби. Один раз его уже так провели. Прошлым летом, играя в моряка на необитаемом острове, он целый день в поте лица подстригал лужайку перед домом, потому что моряку требовалась постель из травы.

– Я знаю! – нашлась Джилл. – Пускай нас как будто застигла снежная буря, и мы спрятались в лесной хижине. Снаружи воют волки, выйти мы не можем, а потому разожжем как следует камин, сядем перед ним и будем читать!

– И есть всякие сладости! – загорелся Тибби.

– Да, и есть сладости! – согласилась Джилл.

Миссис Маринер нахмурилась.

– Вообще-то, я хотела предложить, – ледяным тоном заметила она, – чтобы вы очистили крыльцо от снега.

– Отличная мысль! – воскликнула Джилл. – Ой, я совсем забыла! Сперва мне нужно сбегать в поселок.

– Ничего, успеете поиграть, когда вернешься.

– Договорились! Поиграем, когда вернусь.

До поселка было четверть часа ходу. Джилл задержалась у почты.

– Скажите, пожалуйста, когда ближайший поезд на Нью-Йорк?

– Следующий в 10:10, – ответила женщина за стойкой, – но придется поспешить.

– Я поспешу! – заверила Джилл.

Вечно уверенные в своей правоте, врачи авторитетно утверждают, что жизненная сила человеческого тела ниже всего в два часа пополуночи: в это время ум менее всего способен принимать настоящее с хладнокровием, будущее – с мужеством, а прошлое – без сожаления. Однако каждый мыслящий человек знает, что это не так.

Истинный час испытаний, мрачный, безотрадный и осаждаемый призраками, наступает перед ужином, когда мы томимся в ожидании аперитива. Лишенные ненадолго привычной брони самомнения и благодушия, в этот час мы видим себя такими, какие есть – несчастными болванами в сером мире, где все идет не так, где получаешь щелчок по носу, надеясь на успех, а проникшись лучшими намерениями, совершаешь грубейшие промахи и толкаешь дорогих людей в пучину невзгод.

Так размышлял Фредди Рук, этот славный малый, сидя в клубном зале «Трутней» недели через две после отъезда Джилл из Лондона и ожидая в унынии, когда же наконец объявится его друг Элджи Мартин и угостит обещанным обедом.

Глядя, сколь безутешно поник Фредди в мягком кожаном кресле, трудно не усомниться в своем писательском мастерстве. Такой душевный мрак взывает к перу гениев. С его описанием справился бы Золя, мог бы попробовать силы Горький, а Достоевский взялся бы с наслаждением – но для меня задача слишком необъятна. Ее не обойдешь, она устрашает.

Положение не радовало бы в любом случае, ведь Элджи опаздывал как правило, и тягостное ожидание трапезы неизменно действовало Фредди на нервы, однако все было еще хуже. «Трутни» не входили в число его клубов, а значит, до появления окаянного Элджи аперитив гостю не полагался.

Так он сидел, наблюдая за веселыми юнцами с бокалами излюбленных напитков в руках, будучи совершенно не в состоянии наладить общение. Порой случайный знакомый кивал ему издалека, продолжая потягивать живительный нектар, и Фредди чувствовал себя раненным воином, которому сэр Филип Сидни отнюдь не поднес великодушно стакан воды, а осушил сам, небрежно бросив: «Ваше здоровье!»