– Ну ладно, босс.

Уныние в его голосе вызвало бы жалость в самом суровом сердце. Дух Штыря окутался мраком. Солнечный свет исчез из его жизни.

Исчез он также из жизни многих других людей в замке. Главным образом из-за грозной тени надвигающегося дня спектакля.

По размаху душевных мук мало что в мире способно соперничать с последними репетициями любительского спектакля в загородном английском доме. Каждый день атмосфера, насыщенная тревогами и угнетенностью, сгущается все больше. Режиссер, если к тому же он еще и автор пьесы, впадает в своего рода перемежающееся безумие. Выщипывает свои усы, если он усат, и свои волосы, если безус. Бормочет себе под нос. Иногда дает волю воплям отчаяния. Убаюкивающая любезность, отличавшая его поведение на первых репетициях, исчезает бесследно.

Он уже больше не говорит с чарующей улыбкой: «Великолепно, старик, великолепно! Как нельзя лучше. Но пожалуй, повторим еще разок, если ты не против». Теперь он закатывает глаза и рявкает: «Еще раз, пожалуйста. Ни в какие ворота не лезет. С тем же успехом мы могли бы просто отменить спектакль. Что-что? Нет, на премьере ничего в порядке не будет! Ну, так повторим, и на этот раз приложите усилия все вместе». Сцена угрюмо повторяется, и разговоры, когда участники затем встречаются вне подмостков, ведутся ледяным и напряженным тоном.

Ситуация в замке достигла именно этой стадии. Всем пьеса смертельно надоела, и, если бы не мысль о разочаровании, которое (предположительно) постигнет окрестную знать и именитостей помельче, если их лишат возможности увидеть спектакль, они бы без малейшего сожаления отказались от своих ролей. Те, кто интриговал для получения самой лучшей и самой длинной роли, теперь жалели, что не удовлетворились Первым Лакеем или Джилсом, селянином.

– Никогда больше не стану организовывать любительские спектакли. – Чартерис чуть не в слезах признался Джимми. – Никуда не годится. Почти никто даже роли толком не выучил.

– Все будет в порядке…

– Только не говори, что на премьере все будет в порядке.

– Я и не думал, – утешил его Джимми. – Я хотел сказать, что все будет в порядке по завершении спектакля. Скоро никто и не вспомнит, каким скверным он был.

– Какой ты милый, как умеешь ободрить, – сказал Чартерис.

– Зачем тревожиться? – сказал Джимми. – Если ты будешь продолжать в таком вот духе, то успокоишься в Вестминстерском аббатстве в самом расцвете сил. Заработаешь воспаление мозга.

Сам Джимми принадлежал к незначительному меньшинству, сохранявшему умеренную бодрость. В настоящий момент он извлекал максимум развлечения, наблюдая маневры мистера Сэмюэля Гейлера из Нью-Йорка. Сей рысьеглазый субъект, получив от Макичерна инструкции следить за Джимми, выполнял их с тщанием, которое пробудило бы подозрения и у грудного младенца. Стоило Джимми завернуть после обеда в бильярдную, мистер Гейлер незамедлительно составлял ему компанию. Если днем он забегал к себе в комнату за носовым платком или портсигаром, то, выходя, тут же в коридоре сталкивался с мистером Гейлером. Сотрудники частного розыскного агентства Додсона отрабатывали свой хлеб в поте лица.

Иногда после таких встреч Джимми натыкался на камердинера сэра Томаса Башли, второго, в ком опытный взгляд Штыря обнаружил особые приметы легаша. В такие моменты тот обычно оказывался где-нибудь за углом и сталкивался с ним, рассыпаясь в самых изысканных извинениях. Джимми пришел к выводу, что в этом случае навлек на себя подозрения просто из-за общения со Штырем. На половине слуг Штырь, без сомнения, выделялся достаточно, чтобы взыскательный взор детектива, в поисках грешника среди слуг, остановился именно на сыне Бауэри. А он как наниматель Штыря тут же попадал в категорию возможного сообщника.

Его забавляла мысль, что оба этих гигантских мозга столь усердно напрягаются из-за него.

А сам он все эти дни внимательно следил за Молли. Пока еще о помолвке объявлено не было. Ему пришло в голову, что объявить о ней предполагается в праздничный вечер после спектакля. Тогда в замке соберется весь цвет графства. Какой момент может быть более подходящим? Джимми позондировал лорда Дривера, и тот угрюмо подтвердил, что скорее всего он прав.

– После представления будут танцы, – сказал он, – и, похоже, они тогда это и устроят. Потом уже не вывернуться, раз все графство будет знать. Уж положитесь на моего дядю! Не удивлюсь, если он влезет на стол, прокричит об этом, а наутро объявление уже появится в «Морнинг пост», и Кэти его прочтет. Всего через два дня, о Господи!

Джимми дедуктивным методом заключил, что Кэти была девушкой в «Савое», о которой его сиятельство не сообщил ничего, кроме того, что она самая-самая и не имеет за душой ни пенса.

Всего два дня! Подобно битве при Ватерлоо предварительный прогноз оставался неясен. А он теперь, как никогда раньше, чувствовал, как много она для него значит, и порой ему казалось, что и она тоже начинает это понимать. Тот вечер на террасе каким-то образом изменил их отношения. Он тогда думал, что они сблизились, обрели точки соприкосновения. Она была откровенной, веселой, непринужденной, а теперь он замечал в ней напряженность, непонятную замкнутость. Между ними была стена, но не прежняя. Он уже не был одним из толпы.

Но это была гонка со временем. Первый день миновал в пустоте, как и утро следующего, так что речь шла уже о часах. Наступил заключительный день.

Даже мистер Сэмюэль Гейлер из частного розыскного агентства Додсона не сумел бы нести более бдительный дозор, чем Джимми в эти последние часы. Днем репетиции не было, и члены труппы на разных подступах к нервному срыву расстроенно бродили по садам. Они по очереди цеплялись за Молли, а наблюдавший издали Джимми проклинал их настырность.

Наконец она бесцельно побрела в одиночестве, и Джимми, покинув укрытие, последовал за ней.

Она шла по направлению к озеру. День выдался на редкость жаркий и душный. В воздухе пахло грозой. За деревьями призывно блестело озеро.

Когда Джимми нагнал ее, она стояла у самой воды. Стояла спиной к нему, покачивая ногой причаленный к берегу челнок. Услышав голос Джимми, она вздрогнула – мягкий дерн заглушил его шаги.

– Могу ли я покатать вас по озеру? – спросил он.

Она ответила не сразу, и была явно смущена.

– Простите, – сказала она, – я… я жду лорда Дривера.

Джимми заметил, что она нервничает. В воздухе ощущалось напряжение. Она отвела глаза и уставилась на тот берег озера. Ее лицо покраснело.

– Но все-таки, – сказал он.

– Извините, – повторила она.

Джимми оглянулся через плечо. Со стороны нижней террасы к ним направлялась долговязая фигура его сиятельства. Граф шел дергающейся задумчивой походкой, отнюдь не той, какой спешат на заветное свидание. И тут же он скрылся за большой купой лавров, окаймлявших нижнюю террасу. Через секунду он должен был появиться из-за них.

Бережно, но со стремительной ловкостью Джимми прижал ладони к талии Молли. В следующую секунду он приподнял ее и осторожно опустил на подушки у носа челнока. Спрыгнул в лодку так, что она закачалась, отвязал чалку, схватил весло и оттолкнулся от берега.

В ухаживании, как и в любой другой области жизни, особенно необходимо соблюдать последовательность. Любое колебание фатально. Важно избрать линию действия, наиболее соответствующую вашему темпераменту, и держаться ее, не уклоняясь ни на йоту. Если Лохинвар хватает девушку и усаживает ее в свое седло, он должен и дальше соблюдать ту же тактику. Ему не следует воображать, будто, завершив подвиг, можно вернуться на рельсы преданного смирения. Доисторический мужчина, ухаживавший с помощью дубины, никогда не допускал подобной ошибки и не извинялся, если его нареченная жаловалась на головную боль.

И Джимми не извинился. У него даже такой мысли не возникло. Он ощущал себя доисторическим до кончиков ногтей. Сердце у него колотилось, в сознании царил хаос, но единственная четкая мысль, мелькнувшая у него в первые секунды их плавания, сводилась к вопросу – почему он не сделал этого раньше? Единственный правильный способ: подхватить ее на руки и унести, а дяди, отцы и напомаженные пэры пусть сами о себе заботятся. Только так, наедине, в собственном водяном мирке, где никто не помешает и никто не подслушает. Ему следовало проделать это прежде. Он тратил бесценное золотое время, ошиваясь в сторонке, пока всякие ничтожества болтали с ней о том о сем, никому ни в малейшей степени не интересном. Наконец-то он поступил так, как следовало, – он заполучил ее. Теперь ей придется его выслушать. Ничего другого ей не остается, ведь они – единственные обитатели этого нового мира.