— Неудивительно, — Ожина самодовольно хмыкнула, — на воздухе-то, да после такого пиршества негоже жаловаться на что-то.

Лида и не собиралась ни на что жаловаться. Ее отмыли, накормили, дали чистую одежду и уложили спать в сухую теплую постель, на что ей жаловаться?

— Вы куда-то уходили так рано? — вместо всего этого задала она вопрос, заметив в руках у Ожины корзинку, а в ней пучки каких-то трав. — Точно!.. Я хотела попросить Вас кое о чем. У Вас есть какие-нибудь лекарства от кашля? Моей подруге нездоровится…

— Лекарств нету, но будут. — Иргийка потрясла корзинкой с травами. — Твоя подруга своим кашлем не давала мне всю ночь уснуть.

— Простите…

— В мужицкие тряпки выряживетесь, а заботиться о себе не учились, — отмахнулась Ожина. — Иди за мной, научу тебя полезным вещам.

«Полезными вещами» Ожина назвала умение кипятить воду и заваривать этой водой травы, которые она собрала. А собирать их, чтоб Лида знала, нужно ранним утром, пока не рассвело, иначе все их целебные свойства исчезнут, выжженные лучами утреннего солнца. В подобное верилось с трудом, но как верно рассудила Лида, иргийке было виднее.

К тому моменту как настойка была готова, на кухне появились все гости Ожины. Все они кроме разве что Трюфеля — выглядел он, как и подобает аристократу просто превосходно — заспанные и опухшие ото сна были усажаны хозяйкой дома за стол.

Вскоре был готов и завтрак.

Фалуде, герцогство Парфе

Джелато ненавидел прислуживаться перед кем-то. Особенно перед тем, с чьим существованием ничего не мог поделать. Первым в его жизни таким раздражителем был его собственный отец: строгий, деспотичный, презирающий всех и вся, подозревающий каждого второго в измене, слышавший за своей спиной каждый тихий вздох, казавшийся шепотом тех, кто строит против него козни. Истинный парфиец, в чьих жилах текла кровь Великого Парфе.

Будучи ребенком Джелато боялся отца, повзрослев — возненавидел, но бояться не перестал.

И какую же он испытал радость, когда ему сообщили о кончине старого герцога. Словами не передать, как в тот момент он был счастлив. Казалось бы, что вот она, долгожданная жизнь, в которой не было места унижениям. Жизнь, в которой он единственный господин, а все остальные — слуги, не смевшие сказать против его слова свое собственное.

Долгое время так все и было.

— Я сделал то, что ты просил. Но зачем все это?

В тронном зале не было никого кроме них, и Джелато изо всех сил старался не скрипеть зубами, смотря на то, как на его троне восседал этот зазнавшийся мальчишка. Человек.

— Ты так и не объяснил.

— А тебе нужны объяснения? — Паша безучастно разглядывал собственные пальцы, вытянув перед собой правую руку. — Это нужно для благого дела.

— Благого дела? Не понимаю.

— И не поймешь. Тебе не дано это понять.

Джелато сжал кулаки, но старался не измениться в лице.

Как же он ненавидел людей.

— Я не согласился с обвинениями княжеской семьи Цитрона в отношении Лидии, и теперь она избежит суда аристократов, по итогам которого ее бы казнили. — Джелато нетерпеливо кусал изнутри щеки, вновь становясь ребенком, на которого с трона смотрел властный правитель. — Я хочу знать, зачем? Нам нужны земли Марципана, чтобы расширить владения Парфе… Чтобы вернуть их обратно! Если бы… Если бы ее казнили!..

— Запомни, парфиец, — голос Паши прозвучал так глухо, то у герцога все внутри похолодело, — никто не причинит ей вреда. Я понятно объясняюсь?

Джелато опустил глаза, не в силах смотреть перед собой. Он боялся этого человека, зная о нем лишь то, что из уст в уста передавалось в его семье от одного герцога к другому. Он впитал этот страх с молоком матери, а те, кто правил до него, с молоком своих матерей.

Человек, видевший самого Великого Парфе.

Человек, знавший Великих правителей.

Человек, которого уже не должно было быть в живых.

Джелато боялся его всем сердцем, потому что видел в его глазах лишь бездонную пустоту, в которой был способен утонуть.

Нет, не так.

Этот человек мог утопить его в этой пустоте щелчком пальцев.

— Нет причин переживать, герцог, — произнес Паша, поднявшись с трона и медленно направляясь в сторону Джелато. — Наш уговор в силе, а я привык держать слово. Земли всего Птифура вскоре станут едины под флагом дома Великого Парфе. А до тех пор ни ты, ни кто-либо еще не посмеет и пальцем тронуть Лидию Воздушную. Я понятно объясняюсь?

Джелато мог разве что кивнуть, потому что произнеси он в этот момент хоть слово, Паша бы услышал, как у него дрожит голос.

— Вот и хорошо.

Паша прошел мимо, неторопливой походкой направляясь к выходу из тронного зала.

Лида не догадывалась о том, что должно было произойти в скором времени и какую роль в этом она должна будет сыграть. Сейчас она вместе с остальными направлялась в сторону станции «Клафути» и наслаждалась видом иргийского леса. Листва на деревьях была преимущественно красных оттенков от яркого алого до темно-бордового. Иногда встречались желтые кустарники, других цветов в лесу не было. Несколько раз они с Маней замечали быстро удирающих с дороги зайцев, откуда-то со стороны доносилось птичье пение, но самих птиц на ветках деревьев Лида заметить так и не смогла.

Агрус, на которого Ожина возложила обязанность доставить их к станции, молча управлял своей телегой, периодически громко зевая. Мужчину буквально вытащили из постели минут за тридцать до того, как они попрощались с жителями Тисс и отправились в путь. Лида была благодарна иргийцам за помощь, но она чувствовала себя виноватой перед мужчиной и все никак не могла подобрать слов извинений.

Хотя вряд ли они были ему нужны. Все же иргийцы были народом простодушным и несколько по-детски наивным, и то, о чем переживала Лида, не занимало и десятой доли мыслей Агруса.

— Спасибо, что согласились отвезти нас, — сказала она, посмотрев на ссутулившуюся спину их провожатого. — Вы столько сделали для нас. И сейчас, и тогда в Кинкане…

— Да бросьте, барышня. — Агрус махнул рукой и обратился к ней со странной учтивостью, какую ранее Лида не замечала. Возможно, дело было в том, что теперь она была одета в женскую одежду, и старый иргиец чувствовал себя неловко из-за того, что ранее приял ее и Марину за мужчин. — Глава сказала отвезти вас, значит так надо. Я ж не за благодарность энто делаю, а от сердца.

И он снова зевнул.

Лида улыбнулась лишь уголками губ и перевела взгляд на остальных.

Максим клевал носом, скрестив на груди руки. Стоило только его глазам на секунду закрыться, как голова летела вниз, и он тут же просыпался, стараясь отогнать от себя дремоту. Но вскоре все повторялось вновь. Лида поймала себя на мысли о том, что наблюдать за ним было сущим удовольствием, и тут же покраснела, резко отведя глаза в сторону. Маня беззаботно рассматривала окружавший их пейзаж, благодаря травам Ожины она на некоторое время распрощалась с кашлем. Трюфель задумчиво смотрел на путь, который остался позади них, размышляя о чем-то своем, а Барбарис заметно нервничая, постукивал мыском своего сапога по деревянному полу телеги.

— Тебя что-то беспокоит? — шепотом спросила у него Лида, пересев к нему на скамью. — Все же вроде неплохо складывается. Я бы даже сказала, что почти удачно.

— Удача здесь не причем, — не согласился с ней Барбарис и тут же пояснил причину своей нервозности: — Нехорошее у меня предчувствие.

Ох уж эти нехорошие предчувствия!

— С чего вдруг? Клафути — территория Марципана, там нам уже ничего не будет угрожать. — Лида была в этом абсолютно уверена. — Да и в принципе в землях Великой Ирги нам ничего не угрожает. Это же не Цитрон.

— Так то оно так, но… — Барбарис потер шею. — Неспокойно мне как-то, понимаешь? А я привык прислушиваться к внутреннему голосу. Может, все же откажешься от идеи встретиться с царем Кизилом и из Клафути направишься прямиков в Баттенберг? А заручиться поддержкой царя можно будет и через письмо.