Пока одни франки уничтожали врагов, другие пытались потушить башню. Однако, поскольку стояло лето, была обычная для этих мест сушь, когда за многие месяцы не выпадает ни капли дождя, конструкция успела достаточно подсохнуть и горела замечательно. Многие латиняне, ночевавшие наверху, погибли в дыму и пламени, другие разбились, прыгнув вниз со слишком большой высоты.

Когда магистр вышел на улицу, его взору открылся гигантский факел, вздымавшийся до небес. Несмотря на то что ещё не рассвело, чёрная сирийская ночь казалась ясным летним полуднем. Бернар де Тремелэ даже не думал о том, что погода, по счастью, стояла безветренная. А вот если бы, упаси Господи, ветер дул от города, сгорела бы половина лагеря и прежде всего, конечно, та его часть, которую занимали тамплиеры.

Рыцари, выбежав из палаток, собрались вокруг своего предводителя. Он не мог не отметить, что среди его воинов паники не было, почти не было, не то, что у пилигримов справа, там творился настоящий бедлам.

«Проклятый старик! — мысленно повторял Бернар, раздавая приказания. — Дьявол! Дьявол! Сатана! Погоди, я ещё увижу, как черти потащат тебя в ад! Ничего, что башня сгорела. Мы построим новую! Мы построим её! А вот ты... сторицей воздастся тебе за тот огонь, что зажёг ты сегодня своей злобой и ненавистью!»

Между тем никаких оснований обвинять Раймунда дю Пюи или кого-либо из его братства в поджоге не было. В том, чьих рук это дело, сомневаться не приходилось. Как ни старались смельчаки погибнуть, не попавшись в лапы храмовников, всё равно двоих из смертников удалось захватить живыми. Их привели к магистру, который знаком велел палачу приготовиться.

Магистр долго, не мигая, всматривался в окровавленные лица коленопреклонённых пленников, и взгляд его заставлял цепенеть от холода души тех из рыцарей, кто оказался за спинами обречённых на страшную пытку людей. Всего их было тpoe, судьбу смертников-магометан предстояло разделить одному христианину, помощнику начальника караула, позволившего врагу свершить своё чёрное дело. Сам начальник погиб в сражении. Лицо Простака Анри, так звали несчастного воина, так же как и лица пленённых врагов, покрывала кровь, перемешанная с грязью и потом.

Бернар де Тремелэ, наконец, нарушил молчание.

— Как тебя зовут? — спросил он старшего из мусульман через переводчика, Вальтера Антиохийского, находившегося под Аскалоном с отрядом рыцарей. — Чем ты занимаешься?

— Джамаль, — гордо вскидывая голову, ответил мужчина. Выглядел он лет на сорок или даже старше, его спутник казался едва ли не вдвое моложе. — Я — шорник.

— Это твой родич? — магистр вновь обратился к Джамалю.

— Сын. Мой первенец, — произнёс тот всё тем же тоном, в котором помимо гордости чувствовался вызов. — Его зовут Фарнак, он помогает мне.

— Хочешь умереть, Фарнак? — Бернар перевёл свой немигающий взгляд на младшего.

— Да! — воскликнул тот звонким юношеским голосом и, без страха глядя в глаза магистру, продолжал: — Мы пришли сюда умереть. Нам повезло больше, чем нашим товарищам, мы увидели, как Аллах покарал кафиров! Посмотри, сколько ваших погибло! И сколько ещё погибнет, потому что без этой башни вы не сможете причинить вреда защитникам города!

Когда он договорил, недвижимый прежде воздух вдруг всколыхнулся, резкий порыв ветра, точно дыхание великана, поднял вверх пыль и швырнул её в лицо Бернару и его рыцарям, стоявшим по правую и по левую руку от магистра. От его внимания не укрылось, сколь восторженный взгляд бросил Фарнак в направлении пожарища.

— Ты говоришь, вам повезло? — еле слышно спросил Бернар. — Что ж, ты даже и не знаешь, насколько тебе повезло... Эрве! — Услышав своё имя, палач напрягся, весь обратившись в слух в ожидании команды сеньора. — Есть у тебя проволока, из которой делают кольчуги?

— Му-у-у, му-у-у... — палач энергично закивал, он потому и звался Молчаливый Эрве́, что не мог говорить по причине отсутствия языка. Только орденские ветераны помнили, что некогда палача называли по-другому, Эрве́-Трещотка. Юному помощнику прежнего палача, его родичу, привезённому из Франции ещё Юго де Пайеном четверть века назад, очень нравились звуки собственного голоса. Всё бы хорошо, но они не нравились палачу, который и решил проблему доступными ему средствами.

— Принеси, — приказал магистр, — сделаешь им ежа. Всем троим, — добавил он, указывая на помощника начальника караула.

— За что?! За что, мессир! — воскликнул тот. — Я честно сражался. За что же мне теперь такая мука?

— Честно? — переспросил Бернар де Тремелэ. — Тогда почему же... почему же мы видим это?

Как раз видеть пламени магистр и не мог, так как намеренно стоял спиной к нему. Он лишь, повернувшись вполоборота сделал вялый жест рукой.

— Пощадите меня, мессир! — взмолился Простак Анри. — Ведь я честно, верой и правдой служил ордену всю свою жизнь!

Несмотря на то что последние слова солдата потонули в новом, более сильном и продолжительном порыве ветра, магистр всё прекрасно понял.

— Это ли твоя служба?! — спросил он, делая лёгкое движение головой в сторону гигантского факела. — Ты погубил надежды братьев, а теперь просишь пощады? Презренный червь!

— Сжальтесь, мессир! — проговорил Анри. Каждому, кто знал, что собой представляет казнь, выбранная магистром, нетрудно догадаться, как не хотелось несчастному солдату, чтобы Молчаливый Эрве загнал ему под кожу куски проволоки, превратив тем самым в «ежа», концы «иголок» которого станут поджаривать с помощью факелов помощники заплечных дел мастера. — Не допустите, чтобы христианина пытали рядом с неверными псами!

Египтяне-пленники не владели языком врагов и не знали, какую пытку им уготовили, однако скромных познаний старшего, Джамаля, в северофранцузском[88] наречии хватило, чтобы понять смысл фразы Анри. А может быть, шорник просто по-своему истолковал униженный тон солдата, которым тот молил магистра о пощаде.

— Сами вы собаки! — воскликнул старший из пленников. — Вас прогонят от Аскалона! Придёт день, когда вас сбросят в море и от вашего пребывания здесь не останется следа!

— Что он сказал, брат Вальтер? — обратился Бернар к антиохийцу, не спешившему переводить.

— Он грозит нам, мессир, — произнёс наконец Вальтер. — Говорит, что нам всем крышка. Они нас разобьют, прогонят, сбросят в море... Жалкий червь... Объяснить ему, что их ждёт?

— Будь добр, скажи ему, брат Вальтер.

Антиохиец довольно долго собирался с мыслями, подбирал слова, дабы короче и доходчивее объяснить пленникам, какую пытку приготовили для них франки. И вот он заговорил. Как ни кратка была речь Вальтера, не успел он договорить, как уже третий, на сей раз длившийся не меньше минуты порыв ветра заставил его умолкнуть. Едва ветер стих, Вальтер хотел продолжить, но оказалось, что стихия сделала паузу лишь для того, чтобы собраться с силами и показать людишкам, на что она способна.

Ветер заставлял людей щурить глаза, прикрывать лица и пригибаться. Он оказался столь сильным, что срывал с шестов шатры богатых рыцарей, уносил, точно игрушечные, палатки слуг и воинов победнее, взмётывал в небо их жалкие пожитки.

Джамаль торжествовал. «Великан» дышал ему в спину, давая прекрасную возможность видеть смятение врагов.

— Эй, железный шейх! — обратился шорник к Вальтеру. — Скажи своим кафирам, придёт день, и вот так же поднимется ветер в пустыне! Он сметёт не только ваши шатры, но и самих вас унесёт далеко за море, туда, откуда пришли вы. А потом он понесёт пустыню к вам, и песок её покроет толстым слоем вашу землю, чтобы перестала она родить, чтобы оскудела, чтобы никогда...

— Мессир! — закричал вдруг кто-то из рыцарей, обращаясь к Бернару. — Смотрите, мессир! Смотрите, что происходит!

Великий магистр Храма не собирался поворачиваться, что бы ни случилось, однако поведение собравшихся не могло не озадачить его. Те, кто находился перед ним, за спиной у мусульман, все, как один, принялись энергично креститься и кричать: