Ренольд чуть не свалился с кресла... то есть, простите с трона, когда узнал, с кем надо воевать! Ему предлагали деньги за то, чтобы как следует всыпать беспокойному северному соседу!

Князь стал собираться в дорогу.

Торосу действительно не жилось спокойно. Он, ничего не зная про переговоры базилевса с новым правителем Антиохии и точно напрочь забыв прошлогодний урок, преподанный ему Ренольдом, вновь заявил о себе.

Ровно через год горцы вернулись. Пришли они несколько раньше, чем князь Антиохии смог собрать все силы. Однако ждать он не стал и выступил с теми, кто имелся в наличии. Его отряд из девяноста четырёх рыцарей и конных оруженосцев усилили две сотни пехоты и сорок восемь храмовников (рыцарей и конных сержанов) под командованием старого приятеля Ренольда, Вальтера.

Около Калат Баланка к ним присоединился и маленький гарнизон крепости под командованием её нового господина Ангеррана дю Клапьера — около двух десятков копейщиков, арбалетчиков и шестеро конных.

Соединённый корпус сил княжества направился к Александретте, в окрестностях которой вновь отметилась повышенная активность киликийцев. Силы последних, по разным оценкам, составляли от семисот до девятисот конных и около тысячи или полуторы пехоты. Таким образом, получалось, что войско Тороса превосходило дружину Ренольда и храмовников примерно в пять раз, превосходство в пехоте оказалось и того выше — от пяти до семи киликийцев на одного франка[91].

Вечером четвёртого дня похода рыцари Вальтера, составлявшие авангард отряда, сообщили о том, что в нескольких милях впереди за холмом они заметили стоянку неприятеля.

Не обошлось без стычки. Часть тамплиеров атаковала небольшую группу всадников и пехоты противника, отправившуюся грабить близлежащую деревню. Так как атаковали рыцари неожиданно, то одержали полную победу, не потеряв ни одного человека убитыми или тяжело раненными. Храмовники полностью перебили киликийцев (никому даже и в голову не пришло захватить хоть одного живым, взять языка), а потом отобрали и поделили всю их добычу (не отдавать же обратно крестьянам?).

Другому отряду братьев Храма повезло меньше, рыцари столкнулись лоб в лоб со значительно превосходившими их численно всадниками Тороса и понесли потери. Правда, несмотря на то, что армяне оказались в явном большинстве, поле боя осталось за тамплиерами. Они преследовали убегавшего противника едва ли не до самого его лагеря и чувствовали себя победителями. Шум у их палаток не умолкал до глубокой ночи.

После столь удачного начала никто уже не сомневался в полном успехе экспедиции. Завтрашний день обещал стать днём славы оружия франков. Пока же князь дал команду раз бить лагерь, и воины, не спеша развернув шатры, начали разводить огонь и готовить пищу.

Стояла осень, и как латинянам, так и их противникам предстояла долгая и холодная ночь. Солдаты сытно поели и мало-помалу все, кроме дозорных, улеглись спать. Тех из рыцарей, кто командовал отрядами, князь собрал на совет в своём шатре. Главное во взаимоотношениях с вассалами — не задеть чьей-нибудь чести. Новоиспечённый сюзерен и сам недавно мог на многое пойти, чтобы поквитаться с любым, кто покушался на его права. Словом, надлежало дипломатией добиться от рыцарей единодушного согласия и принять план князя.

План этот выглядел просто.

Ввиду явного численного превосходства противника, князь предложил применить приём, так удачно использованный им в битве при Арайме, когда, обратившись в притворное бегство, он покинул поле боя, а потом с несколькими всадниками зашёл в тыл одолевавшему уже противнику и украл у него победу.

Ренольд знал, что и теперь не все поддержат его. А потому понимал, что начать лучше всего с похвал и славословий в адрес самой дисциплинированной части войска, возглавляемой, кроме всего прочего, и весьма доброжелательно настроенным лично к князю человеком.

— Ещё раз поздравляю с победой, мессир, — проговорил Ренольд, обращаясь к предводителю храмовников. — Доброе начало — всегда полдела.

— Спасибо, государь, — приложив руку к груди, ответил Вальтер. — Дай Господь, чтобы смерть брата Тибальта и двух оруженосцев, а также тяжёлые раны брата Реньера и увечья, нанесённые злодеями четырём сержанам, не остались неотомщёнными. Что же касается сегодняшних стычек с грифонами, то, похоже, Господь наш и правда не гневается на нас. Станем же уповать на милость Его. Я буду молиться за то, чтобы Иисус Христос даровал победу нашему малочисленному, но храброму воинству.

— Молитвы это хорошо, мессир. Да услышит их Господь, ибо мы как нельзя более нуждаемся в Его поддержке. — Ренольд кивнул и, чтобы не выглядело так, будто он разговаривает с одним лишь Вальтером, обвёл взглядом собравшихся: — Но я хотел бы выслушать соображения моих храбрых рыцарей и вместе подумать о том, как нам завтра разбить неприятеля.

Вышло именно так, как предполагал князь: мнения в отношении того, как вести завтра бой, разделились. Франки не привыкли к хитростям. Обычно они нападали на неприятеля, едва завидев его, как правило, не слишком-то считаясь с численным перевесом врага[92].

Такая тактика зачастую очень ловко использовалась опытным противником во вред рыцарям. Именно об этом и напомнил собравшимся Вальтер. Ренольд знал, кому расточал похвалы. Предводитель храмовников никогда не упускал случая похвастаться своими предками и мудростью их предводителей. Авторитет баронов-завоевателей был для всех в Утремере непререкаем.

— Мой отец, — начал храмовник, дождавшись, когда страсти немного улягутся, — мой отец взял крест ещё очень молодым человеком. Трудное, я вам скажу, было дело идти через враждебные страны. Всюду на пути паломников попадались злобные язычники, которые не давали воинству Христову покоя. С зари и до зари нападали они на нас целыми стаями, осыпали стрелами и вновь убегали, так что мы порой не успевали даже и отмстить им за своих убитых и раненых.

То, что в своих рассказах потомок славных крестоносцев Первого похода частенько отождествлял свою собственную персону с личностью отца, вовсе не являлось предосудительным в глазах слушателей.

— Когда же мы пришли к тому богоспасаемому граду, что нынче есть столица этого христианского княжества, — продолжал Вальтер, — турки затворились в нём и при всяком удобном случае делали вылазки, нападали на нас, так что многим приходилось не сладко, иных убивали, прочих уволакивали к себе и казнили на стенах, чтобы все христиане видели, как страдают их братья и товарищи. Мы же, те, кто служил прославленному Боэмунду Отрантскому и племяннику его, доблестному Танкреду, никогда не упускали возможности и частенько наносили язычникам ответные удары. Так что после их вылазок у нас едва хватало копий для насаживания отрубленных сарацинских голов.

Храмовник сделал паузу и окинул взглядом притихших рыцарей. Те уже совсем забыли, что слушают не самого Роберта Кантабриуса, а его сына, не принимавшего участия ни в одном из описываемых им предприятий.

Оценив эффект, произведённый его словами, Вальтер заговорил вновь:

— Когда наш князь и граф Фландрии, Роберт, разбили войско из Дамаска и Хомса, турки приуныли. Но вскоре вновь воспрянули духом, так как стало им известно, что князь Радван из Алеппо ведёт на помощь к ним несметное войско. Всего неверных шло больше ста тысяч...

Не моргнув глазом, рассказчик увеличил силы неприятеля в пять, если не в шесть раз. Впрочем, реальный расклад сил всё равно выглядел впечатляюще. Дело происходило в феврале, в едва ли не самый тяжёлый момент осады, когда голод косил франков сотнями. Животным также приходилось нелегко, даже драгоценные дестриеры гибли, лишая боеспособности кавалерию — цвет крестоносного воинства. Для того чтобы отразить атаку, Боэмунду удалось собрать всего семьсот рыцарей.