— Какая измена, мессир? — захлопал глазами владелец постоялого двора. — Я не говорю ни о чём, кроме платы... — Он неожиданно икнул, потому что, услышав последнее слово, рыцарь встряхнул беднягу и так выразительно посмотрел ему в глаза, что у трактирщика забурлило в животе. — Ча... части платы... раз-зум-меется, когда вы, мессир, соблаговоли... те её предложить.

— Ты получил задаток?! — прорычал в ответ Ренольд. — Получил?

— Всего два порченных безанта, мессир! Клянусь, ваш слуга... я хотел бы пожаловаться на не...

— Ангерран?! Ангерран дал тебе всего два безанта? Порченных безанта?! — Трактирщик уже пожалел о своей откровенности. Не на шутку рассвирепевший постоялец выволок его из-за стойки. — Врёшь, собака!

Ну, что касается качества золотых, тут особенно кипятиться не стоило, такие монеты попадались довольно часто[64]. Ренольд, хотя и давно уже свалил всю «нерыцарскую премудрость» на ловкача-оруженосца, всё же не мог не знать, что таких безантов у них немало. Так нечего и кричать.

Впрочем, взбесило скорого на расправу кельта совсем другое. Самым страшным для Ренольда было открытие, что слуга его — вор. То, что проклятый корчмарь не врёт, не вызывало никакого сомнения, он действительно получил только два безанта.

— Клянусь вам, мессир! — взмолился тот.

— Я заплачу тебе, скотина! — Ренольд сорвал у себя с пояса изрядно отощавший кожаный мешочек с последними безантами и серебром и бросил его под ноги хозяину гостиницы. — Бери, презренный раб! Бери и попробуй только ещё раз напомнить мне об оплате, удавлю!

Поскольку рыцарь, наконец, отпустил корчмаря, тот поспешно нагнулся и схватил с пола кошель, пока кто-нибудь из посетителей, «равнодушно» наблюдавших за сценой со стороны, не успел прикарманить чужие денежки.

— Благодарю, мессир, — залебезил корчмарь, — благодарю. Да благословит Госп...

Ренольду было недосуг слушать, какое из его качеств должен, по мнению стоявшего перед ним ничтожного муравья, благословлять Господь Бог. Рыцарь так оскалился, что хозяин мигом умолк.

— Где эта скотина?! — прорычал пилигрим. — Где мой чёртов оруженосец? Куда пошла эта каналья?!

— Сюда заходил мальчик-побирушка и с ним человек Тафюра, — проговорил хозяин гостиницы. — Он перебросился с вашим слугой парой слов, и они все ушли.

Кроме того, что Тафюр заправляет всей нечистью в городе, Ренольд ничего о нём не знал. Рыцарь не раз слышал невероятные истории про короля нечисти и князя воров. Больше того, молодой кельт, предводительствовавший под Дамаском шайкой отребья, едва сам не удостоился такого прозвища[65].

Но кем бы ни оказался легендарный Тафюр, Ренольд не мог, не желал поверить, будто Ангерран впал в такое безумие, что решился обворовать законного господина, а потом оставить его ради какого-то предводителя оборванцев.

И тем не менее гнусный червь сомнения всё же ощутимо покусывал душу рыцаря.

«А вдруг он хорошенько накрал у меня ещё в Иерусалиме? — невольно подумал Ренольд. — То-то я вспоминаю, как быстро кончились деньги! Небось закопал мои кровные безанты где-нибудь во дворе дома, где мы жили, и теперь только и ждёт удобного случая добраться до них!»

Приговор оруженосцу мог быть только один — смерть! Однако Запад потому так славится справедливостью своих законов, что там даже благородный господин выслушает объяснения самого презренного из свободнорождённых, прежде чем прикончить его.

Сказать правду, Ренольд вовсе не помышлял в тот момент о правах слуги, думая лишь о мести. Об изощрённой мести. В голове его родилась весьма смелая идея, которая очень быстро приобрела конкретную форму.

«Я скажу княгине, что мой оруженосец вместе с Тафюром замыслили открыть ворота! — вдруг решил он, но тут же мысли его перекинулись к трактирщику. Нет, не к тому, который только что получил плату, а к другому, богомерзкое имя которого всё время поминал Ангерран. — Трактирщик — это то, что нужно! Вот вместе с ним Тафюр и Ангерран и замыслили сотворить измену! Как же его зовут, этого чёртового корчмаря? Артишот? Или Атишора?.. Тьфу! Мерзость! Ну что за собачьи клички у этих грифонов?!»

Окрылённый решением, явно ниспосланным ему Небом, Ренольд не поленился возблагодарить Бога. Рыцарь моментально поверил в то, что все секретные сведения, которыми одарил его Господь (надо полагать, в награду, как истинно верующему христианину), есть не что иное, как только чистая правда. А самое весёлое, что ему самому не придётся заниматься поисками Ангеррана, это станет заботой городской стражи, Орландо или кого-нибудь из его товарищей!

Преисполненный праведного гнева и самых благородных чувств, рыцарь стал собираться на свидание, тем более что как раз стемнело.

Мало того, что из-за отсутствия Ангеррана Ренольду пришлось самому облачаться в кольчугу, так ещё, и надев её, он вдруг вспомнил, что сделал это совершенно напрасно. Ведь он всё же собирался нанести визит даме, хотя и предполагалось, что встреча эта будет носить чисто деловой характер.

Снимать кольчугу страшно не хотелось.

— Дьявол! — рассердился рыцарь. — Чёрт! Клянусь святым Райнальдом, сейчас война! Мне надлежит всё время находиться при доспехах и оружии!

С этой мыслью он прихватил оба меча и, спустившись в конюшню, самостоятельно оседлал коня, чего не делал уже очень давно. Нахлобучив на голову шлем и прикрепив его кожаными завязками к капюшону кольчуги, Ренольд вскочил в седло и выехал на улицу.

Кармино, так сочувствовавшему поступку стрелка, который днём нёс стражу в соседней башне, повезло меньше. Ему, как человеку происхождения не благородного, в отличие от Ренольда не пришлось удостоиться чести встретиться с самим патриархом Эмери. Солдата, не дав положенного отдыха, просто перевели на другую стену. Нетрудно догадаться, ему, так же как и задиристому кельту, достался пост с видом на гору Сильфиус.

Впрочем, в непроглядной темноте сирийской летней ночи Кармино, конечно, никакой горы видеть не мог. Разгуливая между разведённых на стене костров, он время от времени бросал взгляд в чёрную мглу.

Она жила. Время от времени до горожан, сделавшихся по воле случая стражниками, долетали крики койотов и гиен, уханье филинов. Несмотря на то что многие из христиан жили в Антиохии с детства или пришли сюда достаточно давно, чтобы привыкнуть к этим звукам, всё же напряжённое ожидание — какую каверзу предпримет многочисленный, злобный и беспощадный враг? — наводило на защитников города немалый страх. Мерещились им сказочные чудовища, что жили в горах. Неверные, которые, конечно же, не чурались колдовства (на то они и язычники, чтобы знаться с бесами), могли призвать себе на помощь дьявольских тварей. Может статься, сарацины именно сейчас седлали в горах страшных крылатых коней, чтобы, поднявшись в чёрное небо, перелететь на их спинах через стену.

Мрак густел всего в нескольких туазах от города. Отблески пламени костров падали в полную враждебных звуков темноту и таяли там, едва достигнув каменистой почвы. Страхи, будоражившие умы шорников, красильщиков, сукноделов (только оружейников не найти, они день и ночь в кузницах), выглядели вполне обоснованными.

Ремесленники обычно приходили артелями, в городе они жили на одной улице, и умирать, если уж не доведётся выстоять, собирались среди своих родичей и соседей. Мирные труженики, они не привыкли нести сторожевую вахту, не ведали искусства обращения с оружием[66]. Они трепетали от ужаса при одной мысли о возможной схватке с победоносным противником — как же, ведь язычники разбили рыцарей, убили даже самого князя, обезглавленное тело которого прибыло в город вскоре после известия о поражении.

Вместе с тем, чтобы там ни думали новоиспечённые воины, многие профессионалы ратного дела имели о сложившейся ситуации собственное мнение. Положение конников Нур ед-Дина под стенами города представлялось иным бывалым солдатам ненамного более выигрышным, чем ситуация, в которой около пятидесяти одного года назад оказались пилигримы Первого похода. Не пади тогда город в результате предательства, крестоносцы неминуемо погибли бы, оказавшись между молотом и наковальней: собственно турецким гарнизоном Антиохии и несметными ордами тогдашнего атабека Мосула, Кербоги.