— Получай! Получай! Получай, мразь неверная! — разя наседавших турок, ревел Ангерран. — Вот так! В ад! В ад прямёхонько отсюда!

Несколько раз сарацины протягивали жадные пальцы к поводу княжеского коня, но всякий раз клинки франков рубили их, разваливая не защищённые бронью тела пополам от плеча до седла, пробивая шлемы, снося головы. Турки обращались в бегство, и рыцари, ликуя, грозили им мечами. Но всякий раз неверные возвращались, и на место одного павшего вставали двое.

Христиан же тем временем становилось всё меньше и меньше. И вот уже Ренольд увидел, что рядом с ним только марешаль и не более полутора дюжин окровавленных, но ещё способных драться рыцарей. Куда ни кинь взгляд, всюду лежали трупы врагов вперемешку с телами франков.

Увидев, как мало осталось христиан, язычники с воодушевлением атаковали. И опять затрубил князь, созывая воинов к последней схватке, и вновь ответили ему трубы товарищей, не желавших сдаваться на милость врага.

— En avant! En avant! — закричал Ренольд и пришпорил коня, врезаясь в гущу сарацин. — Прорвёмся, братья!

Точно жало стрелы, вонзившейся в толщу войлока, застрял в лавине атакующих турок маленький клин. И вот рядом с князем не осталось уже никого, исчез даже и Ангерран. Неверные расступились, давая дорогу невысокому всаднику в белоснежной чалме и прекрасном, расшитом золотом, изукрашенном драгоценными каменьями халате зелёного шёлка. Не мерился этот человек силой с франками — у тех, кто сразился с ними, вид был иной.

— Ви май плененик! — воскликнул он, коверкая язык франков. — Ваш клинак, эмир Арно!

Князь огляделся вокруг и не нашёл ни одного знакомого лица.

— Великий наместник губернатор Алеппо Маджд ед-Дин велит тебе отдать твой меч, князь неверных! — на привычном уху жителя Антиохии диалекте французского пояснил другой турок слова молочного брата самого Нур ед-Дина. — Живо!

— Дьявол тебя возьми! — прохрипел Ренольд.

Не Господа Бога, а проклятого Им ангела, сделавшегося Князем Тьмы, призвал в свой страшный час князь христиан, и тот, к кому обращался он, ответил. Никто и не сообразил, что произошло, так быстро всё случилось. Видно, не врали суеверные люди при дворе князя, будто пригрел он самого Люцифера в обличии пса.

Откуда только взялся Железный Лука?! Ни сам рыцарь, ни его торжествовавшие враги не поняли, почему вдруг вздыбился под Маджд ед-Дином тонконогий, изящный, как лютня, конь? Отчего так страшно, так испуганно заржал он, отчего сбросил без жалости любимого господина?

Люцифер знал, что делал, он вцепился своими дьявольскими челюстями прямо в пах арабского скакуна. Никогда уж тому не радовать больше кобылиц, не обогащать конюшни хозяина, давая начало новым изысканным коням, которые для любого наездника ценнее золота.

Сделав своё дело, пёс во весь опор помчался прочь, ловко лавируя между ногами сарацинских кобыл. Да и те, чувствуя волка, сами спешили дать дорогу чудовищу, почтительно расступаясь перед злобным монстром. Даже и могучие дромоны пустыни, верблюды, пятились, опасаясь его клыков. Что говорить о людях? Многие потом клялись, что видели самого Аримана, облачённого в волчью шкуру.

Князь натянул поводья, сжал шенкелями бока жеребца. Но — о, ужас! — конь жалобно заржал, как бы прося прощения у хозяина, и начал заваливаться на бок; с хрустом ломались оперенья стрел, засевших в измученном схваткой теле. Верное животное, как и бывший оруженосец, марешаль Ангерран, до последнего вздоха служило господину. Однако силы оставили коня, и, упав на землю, он придавил ногу князя.

Железный Лука обернулся, ожидая найти позади своего сеньора, но, увидев, как строй турок вновь сомкнулся, будто вода над головой утопавшего, завыл и закрутился на месте, точно обдумывая, не наброситься ли ему на врагов и не попробовать ли вновь выручить князя. Словно поняв, что ничего уже не изменить, пёс, никем не преследуемый, затрусил прочь, размышляя, верно, своей дьявольской башкой, чем же теперь он сможет послужить своему возлюбленному хозяину?

Железный Лука без сна и отдыха спешил туда, куда его господину более никогда не было суждено вернуться. Дьявол показывал собаке путь, и она шла и шла, зная, что в конце пути её рано или поздно ждёт награда.

Здесь мы прощаемся с нашим молодым (а по правде говоря, и не очень-то молодым) кельтом, двенадцать лет назад впервые оказавшимся на Востоке и сделавшим, как можно с уверенностью сказать, неплохую карьеру. Триумф его, как нередко случается, завершился сокрушительным падением и торжеством злорадствовавших врагов.

Пленение Ренольда круто меняло расстановку политических сил в граде Сирийской Наследницы. Констанс попыталась собрать выкуп для мужа, однако храмовник Вальтер, старавшийся помочь ей и проявивший сугубую активность (он даже ездил к самому Нур ед-Дину), привёз княгине худые вести.

Атабек не пожелал принять его, так как был занят молитвами и подготовкой к паломничеству в Мекку. «Я знаю, с каких гор дует ветер, — мрачно поведал Констанс храмовник, указывая в сторону Тавра и дальше, туда, где на стыке двух континентов, на семи холмах раскинулся Второй Рим. — Базилевса настроили против вас, ваше сиятельство. Всё, что я смог, это получить разрешение передать сумму, собранную вами и пожертвованную орденом для нужд вашего супруга и немногих уцелевших рыцарей, что были с ним[129]. Турки заверили меня, что их сиятельство будет содержаться сообразно его высокому званию».

«Спасибо вам за всё, мессир, но я никогда не поверю, что тут не приложила руку моя тётушка Мелисс!» — с непоколебимой уверенностью заявила Констанс. «Обещаю вам, ваше сиятельство, — не подтверждая и не опровергая справедливости утверждения княгини, произнёс Вальтер, — я лично займусь расследованием всех подробностей этого дела. Разумеется, тайно».

Сдержать своего обещания храбрый рыцарь не смог. Слишком много ран получил он на своём веку, в том числе и на стенах Антиохии. Тамплиер всё сильнее недомогал. Не прошло и двух месяцев, как Вальтер слёг и, промучившись в полузабытьи в течение недели, умер.

Впрочем, для Констанс неожиданная кончина верного храмовника прошла почти незамеченной, так как произошла практически одновременно со смертью едва ли не самого дорогого ей существа, семилетнего Ренольда. Но даже это не сломило Констанс; перенеся сильнейший стресс, она тем не менее постаралась приложить все силы для того, чтобы удержаться у власти, понимая, что в противном случае никогда не сможет помочь мужу обрести свободу и отомстить. Речь, разумеется, не шла о конкретных исполнителях, княгиню волновали равные или близкие ей по положению и по крови люди. Вышло же так, что мстить вскоре оказалось некому. Но об этом несколько позже.

Вместе с тем Бог не привёл нашему герою, плох он или хорош, погибнуть в 1160 году. Милостью Его Ренольду Шатийонскому предстоит прожить ещё почти двадцать семь лет, около шестнадцати из которых он по воле Господней — а как же без неё? — проведёт в тюрьме. Через неё пройдут и Раймунд Третий, и его сосед с севера, Боэмунд Третий, и Жослен... также Третий. Видно, незавидная доля быть третьим. Что-то есть в этом, правда?

Ренольд Шатийонский до конца дней своих останется таким, каким и пришёл на Восток почти сорок лет назад. Годы мало изменят его, сохранив в шестидесятилетием старце, который отправится на свою последнюю битву, дух юнца, одержавшего первую решительную победу над противником в убогой корчме киликийца Аршака.

Впрочем, это уже другая история. Следующая...[130] Так, по крайней мере, хотелось бы закончить.

Однако осталось у нас ещё в шестидесятых годах двенадцатого столетия одно важное дело, и оно, как думается, требует завершения, прежде чем будет поставлена точка в череде событий, связанных с первой половиной жизни и славных деяний Ренольда де Шатийона.