Закончился 1166 год от Рождества Христова, начался новый, 1167-й. Над тихой, как и положено вдовьему уделу, Латакией сгущались тучи. Нет, не те, которые имеем в виду мы, говоря о кознях врагов, происках всевозможных недоброжелателей или просто о невозвращённых долгах, что всё чаще напоминают о себе. Речь о другом, над городом собиралась гроза, самая обычная гроза, всем С детство хорошо знакомое явление природы.

В спальне княгини, где сама она лежала не вставая с Крещения до начала Великого Поста, находилась, кроме хозяйки, всего одна женщина, верная служанка Марго.

— Плохо мне, Марго, милая, — проговорила Констанс тихим голосом, почти шёпотом. — Давит... Будто душит меня кто-то... Умру я сегодня. Умру...

— Ну что вы, государыня? Что вы, матушка княгиня? — постаралась утешить госпожу служанка. — Да как такое может быть? Вы такая молодая ещё. Нет, это просто гроза, вот прольётся, отгремит и полегчает вам. Увидите, всё будет хорошо.

— Ты такая добрая, Марго, — с неподдельной теплотой в голосе сказала Констанс. — Но я знаю, пришёл мой черед. За грехи мои пойду я в ад... Позови-ка священника. Впрочем, нет! Постой! Не зови. Дай мне исповедаться перед тобой, моя хорошая. Ибо ты и есть та, перед которой грешна я более всех, если простишь, может, и помилует Господь, возьмёт к себе. Не хочу я огня вечного, страшусь. Прости меня, милая, прости меня!

На глазах Констанс выступили слёзы, Марго тотчас же бросилась обнимать госпожу, приговаривая:

— Ну что вы, государыня, что вы, моя добрая?! Что вы, моя милая, успокойтесь. Всё переменится, всё ещё устроится, даст Бог, выпустят нехристи князя, всё ещё хорошо будет, поверьте!

Трудно сказать, верила ли служанка в то, что говорила, уж очень сдала княгиня в Латакии, первый год ещё держалась, а потом, особенно в последние месяцы, стала угасать не быстро даже, стремительно. Она таяла, как снег в горах Амана под лучами жаркого весеннего солнышка. И следа не осталось от прежней дородности, которая так нравилась в княгине мужчинам. Круглое лицо вытянулось, даже скулы проступили, кожа пожелтела, стала дряблой, глаза ввалились, зубов выпало больше половины. Пухленькие белые ручки также потемнели, хотя какие уж тут ручки? — паучьи лапки! — ничего, почитай, не осталось от красавицы Констанс, не человек — пугало.

Ровесницу же её, Марго (она даже старше на год), время щадило, словно бы и не старилась она — ни за что не скажешь, что женщине сорок, хотя она, как и госпожа её, родила шестерых детей. Старшую, Эльвиру, даже выдала замуж, в купеческий дом просватала. Второй, Эмме, повезло меньше, она умерла от какого-то неизвестного заболевания. Младшей, Луизе, ещё рано думать о замужестве, ей всего восемь. Мальчики же, все трое, скончались в младенчестве. Последний родился уже после несчастья, постигшего господина, которого Марго считала отцом всех своих детей.

Констанс, услышав слова служанки, попыталась улыбнуться и вновь попросила:

— Ты прости, прости меня, умираю я, милая моя Марго...

Не дав ей возразить, княгиня продолжала:

— Сон мне был. Выпустят князя неверные...

— И мне и мне то же снилось, ваше сиятельство! — воскликнула служанка. — Князя я видела молодым да красивым, на белом коне... Такой же красавец, как был, точно святой Георгий. С мечом, в дорогой кольчуге, в плаще пурпуровом, в золочёном шлеме! Чудо какое-то!

Добросердечная Марго даже и не заметила, какую боль причинили угасающей госпоже её восторженные слова. Однако Констанс не стала ругать служанку, а лишь напомнила:

— Ты уж говорила мне... Мне другое снилось. Не встретиться нам в этой жизни, да это и к лучшему. Не хочу я, чтобы он видел меня такой. Пусть помнит красивой да сильной, а такую, как нынче, в самый раз в гроб класть... И не спорь! Умру я ночью, точно умру. Не доживу до утра.

Марго не стала возражать, уловив в голосе госпожи былую властность и уверенность. Служанка поняла, что так и случится.

Некоторое время обе молчали. Тишину нарушила Констанс.

— Прости меня, — повторила она. — Грешна перед тобой, более всего грешна...

— Да что вы, ваше выс...

— Мальчиков твоих я... по моей воле убили их, — не глядя на Марго, произнесла княгиня. — Нет, не простишь... А простишь, всё равно Господь не простит. Тяжек грех... Боялась я, что князь мальчиков твоих полюбит и отмечать станет, а от моего отвернётся... Да толку что? Вот ведь как вышло. Ни их, ни его, никого у него не осталось... Ведь Всевышнему всё ведомо! — воскликнула она с болью в голосе. — Так почему? Почему не укрыл хоть последнего? Того, что ты носила, когда... Господи, Боже ты мой!

Крик оборвался вдруг, слёзы полились из глаз умиравшей княгини, и Марго, схватив руку госпожи, беззвучно заплакала вместе с ней.

Так прошло минут пятнадцать или полчаса, а может, и больше, наконец Констанс прошептала:

— А ведь ты знала... Ты поняла... поняла и не возненавидела меня. Почему?

Служанка подняла заплаканное лицо и пристально посмотрела на госпожу, а потом ответила:

— На всё воля Божья, ваше сиятельство. Я прощаю вас.

Пусть ангелы в раю поют для вас. Я не желаю вам вечного огня. И молю Господа о прощении для вас. Пусть же он откликнется на эту мою просьбу, как откликнулся на иную...

— Спасибо тебе, Марго. Спасибо, — искренне поблагодарила княгиня. Что-то в тоне служанки заставило Констанс поинтересоваться: — Но скажи же, что за просьба, с которой ты обращалась к Господу и он уважил её?

— Их сиятельство, государь наш не одинок, — ответила служанка. — У него есть сын.

— Как? — удивилась Констанс. — Но Бернар же умер, я помню... Тогда мой маленький Ренольд ещё был жив, я надеялась... О Господи! Почему ты не пощадил хоть одно дитя несчастного мужа моего?!

— Да, ваше сиятельство, Бернар и правда умер, зато Жослен жив.

— Жослен? Какой Жослен?!

— Отравленный Бернар — не сын их сиятельства, он восьмой ребёнок в семье бедного ремесленника, простого горожанина, — начала Марго. — Он родился на два дня позже моего дитя. Я купила ребёнка у родителей, а им отдала своего и все эти годы давала им денег, чтобы они могли содержать сына столь высокородного сеньора достойным образом.

— Они знали, кто он?

— Нет. Они нарекли своего сына Жосленом, потому что дед мальчика служил солдатом ещё самому графу Одесскому, Жослену Тель-Баширскому. Так же, Жосленом, я велела им называть и моего сына.

— Так, значит, ты уже тогда поняла? — поражённая внезапной догадкой, княгиня обратила на служанку взгляд глубоко запавших глаз. — Поняла, почему они умирали... Значит, и ты грешна, ведь, покупая мальчика, ты знала, что его ждёт?

— Да, — твёрдо произнесла Марго. — Мне бы, государыня, только устроить Луизу и тогда... Тогда я уйду от мира и буду молиться до конца дней своих, чтобы Господь простил мне мой грех.

— А как же мальчик?! — встрепенулась княгиня. — Кто же позаботится о нём?! Нет, ты не должна думать о себе! Сначала устрой его судьбу! Я требую, я приказываю тебе!

Голос Констанс зазвенел, словно бы болезненная немощь вмиг оставила её.

— Загляни под кровать, — вдруг приказала княгиня. — Достань то, что там лежит.

Марго исполнила распоряжение и вытащила покрытый пылью маленький сундучок.

— Открой.

Служанка выполнила и это повеление и, едва приподняв крышку, увидела ни с чем не сравнимый блеск монет, доверху заполнявших сундучок. На первый взгляд в нём содержалось не меньше восьми фунтов золота.

— Это динары язычников, они полновесные, — сказала Констанс. — Если считать в старых безантах, здесь их было бы больше полтысячи. Эти деньги предназначались тебе в любом случае. Теперь же я прошу тебя употребить их на пользу Жослену.

С этими словами княгиня сняла с пальца один из перстней (о как легко теперь снимались они, ранее сидевшие столь туго) и протянула его служанке:

— Вот что я решила. Ты возьмёшь сына князя у этих ремесленников и отвезёшь его в Тортосу к тамошнему коментуру Храма, Роланду, ты видела его, он раньше служил вместе с покойным Вальтером. Они с князем были дружны. Отдашь Роланду мой перстень и часть этих денег. Пусть велит надёжному рыцарю лично надзирать за мальчиком. Ведь ему уже пора учиться быть воином.