Князь свёл брови и от волнения принялся теребить ус, а потом сказал:

— Я готов принять такие условия. Хотя, сказать по правде, если бы вы не выставляли их, я бы и без того согласился не трогать ваших сестёр. К чему мне терять солдат и тратить время на бессмысленный штурм? Вы откроете ворота?

— Нет, — покачала головой Гельвеция. — Я проведу ваших людей через подземный ход.

— Идёт, — Ренольд ударил себя по коленке. — Однако, если вы проиграете, а вы проиграете, то я свободен от каких-либо обязательств в отношении целомудрия сестёр... А они что, действительно целомудренны?

— В некотором смысле, — загадочно улыбнулась настоятельница. — Близость с грубым мужчиной для многих из них — тяжкое испытание. Не нужно заставлять их страдать без нужды. Это всё равно, что топтать копытами коней прекрасные цветы... Ну так начнём?

Как протекал поединок и чем он закончился, можно лишь предполагать. Известно одно: ночью рыцарям удалось проникнуть в монастырь, и наутро единственным живым мужчиной-ромеем там оставался сам Михаил Врана, убивать которого князь запретил под страхом сурового наказания. Пожалуй, не будет преувеличением также утверждать, что сами монахини оказались среди тех редких счастливиц, которым на Кипре в те на века памятные дни не пришлось испытать сомнительного удовольствия объятий пьяной от крови и вина солдатни. Монастырь, если можно так выразиться, удостоился статуса заповедника, где разрешалось «охотиться» только самому князю и лишь немногим из его приближённых.

Случай с прекрасными почитательницами Киприды[116], милостиво пощажёнными победоносными франками и их союзниками, сделался единственным идиллическим эпизодом в цепи событий, из которых составился Кипрский поход Ренольда и Тороса. По единодушному утверждению историков, воины князей Антиохии и Киликии творили на острове такое, что могли бы претендовать на право занять место рядом с прославившимися своими зверствами гуннами и монголами. Трудно что-либо возразить. Хотя думается, что не многие войны проходили без грабежей, убийств мирных жителей, изнасилований женщин.

После того как франки и их союзники разгромили войско Иоанна Комнина, а самого киприарха захватили в плен, ничто уже не могло помешать им изгоном взять Левкозию[117]. Скот и людей гнали к берегу, чтобы грузить на корабли; стариков, слабых и больных, короче говоря, тех, кто не мог идти, убивали.

Кошмар продолжался три недели. Корабли захватчиков ломились от добычи. Всех знатных мужей Кипра, включая Врану и Иоанна, Ренольд увёз в Антиохию, кроме тех из них, кого с укороченными носами отослали в Константинополь, дабы подвигнуть базилевса к решительным действиям в отношении уплаты выкупа.

Мануил мог только топать ногами и грозить кулаком своему нахальному вассалу. Экспедиция базилевса в Апулию с треском провалилась. Соединённые силы норманнов и германцев разгромили ромеев при Брундизии. Это была последняя попытка Бизантиума вернуть свои земли на Западе. С тех пор Константинополь лишь с большим или меньшим успехом оборонялся от наступавших латинян.

На Востоке у базилевса дела обстояли не намного лучше. Гурки, в свою очередь, так же упорно не желали считаться с мечтами Комнинов об империи с границами времён Юстиниана Первого. Однако междоусобицы, начавшиеся в Малой Азии сразу же после кончины султана Икониума, Масуда, всё же давали Мануилу надежду. Вместе с тем о немедленных и решительных действиях против князя Антиохии не могло быть и речи.

А у победоносного Ренольда появились совершенно неожиданные проблемы. Уже осенью 1156 года большинству правителей Леванта и Вавилонии стало не до войны.

Казалось, сама Земля взбунтовалась против людишек, не умеющих жить без войны и ценить прелести мирной жизни. От сильных подземных толчков пострадали несколько городов, от Алеппо до Хамы. В Апамее рухнул целый бастион. В ноябре и декабре, а также и летом следующего года досталось многострадальному Кипру, христианскому Триполи и мусульманскому Шайзару. В последнем как раз устраивали той в честь обрезания маленького принца. Чем не угодили Аллаху правившие в Шайзаре Мункидиты, сказать трудно, только все представители династии, включая и виновника торжества, оказались погребёнными под обломками дворца. Уцелела лишь принцесса и известный на весь Восток дипломат Узама, который, как всегда, находился в отъезде.

В том же 1157 году тяжело заболел Нур ед-Дин. Воспользовавшись этим, король Бальдуэн вместе с гостем из-за моря, графом Фландрии Тьерри Эльзасским, и Ренольдом Антиохийским в конце года пришли к Шайзару, называвшемуся на языке франков Большая Кесария. Оказалось, что место, как говорится, занято. Шайка ассасинов-отщепенцев захватила полуразрушенный город. Началась осада. Нижний замок, впрочем, сдался легко, скорее всего, не устояла бы и цитадель, однако тут вспыхнула ссора, отдалённо напоминавшая перепалку покойного Серлона де Буанотта и Ангеррана. Мотивы подобного рода конфликтов на удивление просты, суть их сводится к так знакомому всем: «А ты кто такой?!» — «Нет! Это ты кто такой?!»

Обе стороны, как и полагается, были абсолютно правы. Никто не возражал, чтобы завоёванный Шайзар достался графу Фландрии, однако существовал один маленький нюанс, о котором и напомнил Ренольд. Он считал, что поскольку Мункидиты в своё время (ещё при Танкреде) являлись данниками Антиохии, то, значит, и новоявленному властителю их бывшего владения, то есть графу Тьерри, придётся, хочешь не хочешь, принести ленную присягу нынешнему князю Антиохии за свой фьеф.

Тьерри немедленно заявил, что он — граф Фландрии, наследник древнего рода, а потому не станет преклонять колена перед каким-то там незнатным выскочкой. Бальдуэну не осталось ничего другого, как снять осаду. Однако распускать войско было жалко (зря, что ли, собрались?), и все трое, захватив попутно руины Апамеи, направились к Гарену, который сдался после мощного обстрела из катапульт в феврале тысяча сто пятьдесят восьмого года.

Город получил один из рыцарей Тьерри, Ренольд де Сен-Валери, который и сделался вассалом князя Антиохии.

— О мой Аймерайх! — воскликнула Клара, бросаясь на шею своему повелителю. Далеко не юный монсеньор вовсе не казался блондинке некрасивым или уродливым, как могли бы оценить святителя Антиохии другие женщины. — О мой милый, мой великий Аймерайх! Теперь, теперь настаёт наш час! Кончаются наши страдания, и по воле Всевышнего боговенчанный владыка призовёт наконец к ответу виновника наших бед!

Всё верно. Им немало пришлось перенести в то ужасное лето, когда прямо с пира стражники утащили патриарха в темницу. Неутешная Клариссима пробудилась от короткого, беспокойного, полного кошмаров сна лишь для того, чтобы узнать — явь ещё страшнее. Мало того, что князя церкви подвергли непереносимым мучениям, досталось и его метрессе. На долю Клары выпали не только презрительные насмешки толпы, но и вполне реальные побои и унижения, от которых нельзя было укрыться нигде.

Князь Антиохии послал в дом Эмери своих прислужников, и те без милости били и волочили Клариссиму и её служанок. Последним пришлось изведать на себе буйство плоти бесчинствовавшей солдатни. Лишь саму метрессу минула чаша сия. Не князь, рыцарь, что привёл стражников, пощадил немку. За это она сама отдала ему бережённые драгоценности. Всё остальное брали без счёта княжеским именем. Не гнушались даже с мясом рвать из ушей серьги у всех дворовых девиц и женщин. Словно бы везде шёл праздник, и только здесь, в доме патриарха, на который Господь за какие-то грехи наслал древних язычников, гонителей христиан, царило горе.

Впрочем, подобные вещи в ту пору творились повсеместно. Не то, чтобы каждый день, но, например, проезжавшие воины могли ни с того ни с сего ограбить повстречавшихся им путников. Нередко промышляли откровенным грабежом в собственных землях и бароны и графы. Не следует думать, что происходило это лишь на «диком» Западе или в созданных латинянами на Святой Земле государствах. Напротив, даже хронисты-сарацины, отдавая дань системе отправления правосудия в Утремере, отмечали справедливость выносимых судами решений. (Кстати, устройство Haute Cours и Cours des Bourgeois в Иерусалимском королевстве и Антиохии очень напоминало то, как организованы сегодня «гран жюри» в большинстве стран Запада).