Вместе с тем то, что сотворил с патриархом Ренольд, — явный произвол. Однако подобное случалось не только в Антиохии[118].

Какие бы безобразия ни творили христианские владыки, они непременно при этом поминали Господа Бога, как бы ссылаясь на него, мол, не я тут главный, а Бог, следовательно, он во всём и виноват, с него и спрос, а не с меня! Ренольд, безусловно, являлся сыном своего времени, Бога он так же, как и все другие, не забывал, по крайней мере, на словах — se Dieu plaist, se Dieu m’ait, то есть, если Богу будет угодно, если Бог поможет мне, милостью, волею Божьей... и так далее, и тому подобное. И вот этот самый Бог решил, что пришло время наказать Ренольда. Во всяком случае, когда Клариссима восклицала своё: «О Аймерайх! О Аймерайх!», она, так же как, впрочем, и сам патриарх, надеялась, что не только власти Ренольда Шатийонского в Антиохии пришёл конец, но и для самого неукротимого варвара настал час подлинного возмездия.

— Надо скорее ехать к императору Бизантиума! — восклицала блондинка. — Вот кто самый великий правитель из всех живущих на земле! Кайзер Мануил! Он — настоящий мужчина. Такой понимает толк в женщинах. Такой мог взять себе в жёны только немецкий женщина!

За десять лет жизни в Заморской Франции уроженка Тюрингии почти совсем утратила германский акцент. Но, когда Клара волновалась, он немедленно напоминал о себе. Сама же женщина, в свою очередь, не упускала случая напомнить избраннику о том, что он сделал правильный выбор, взяв её (в невенчанные, конечно) в жёны. Ведь у самого императора Мануила супруга была не кто иная, как Берта Зульцбахская (в ортодоксальном крещении Ирина)[119].

— Да, моя милая Клара, — проговорил патриарх тихо, но не менее взволнованно. — Да. Наступает наш час. Кошмар заканчивается. Скоро, наверное, можно будет ехать...

Это вот «наверное» ни в коем случае не могло устроить обычно благоразумную и предусмотрительную Клариссиму.

— Уже сегодня! Сей день можно ехать! Я ходила к гадалке, она сказала, что проходят три года, три месяца и три дня, а с ними исполняется мера страданий твоих! Мера наш страданий! О, мой Аймерайх, ты опять будешь править в Антиохии!

Не следует думать, что мудрая Клара повредилась от счастья умом. Удаление и, как они могли бы надеяться в своём христианском человеколюбии, казнь Ренольда вновь привела бы к ситуации девятилетней давности, с той лишь разницей, что наследнику престола, княжичу Боэмунду, исполнилось уже тринадцать. Ещё три года, и он станет рыцарем; теперь нет больше никакой нужды выдавать замуж своевольную княгиню! Если Бог поможет своему верному слуге, Констанс, скорее всего, придётся отправиться в Латакию, куда уже двадцать два года назад отбыла честолюбивая Алис Антиохийская.

История повторяется!

История повторяется и ничему, почти ничему не учит нас. Впрочем, не всегда. Многолетний опыт правителя и знатного вельможи, князя церкви, научил Эмери Лиможского тому, что никогда не стоит спешить. Патриарху даже не пришло в голову отчитать метрессу за общение с гадалкой, а ведь это как-никак грех. (Ещё бы не грех! А на что же тогда священники, если каждый шарлатан будет по-своему трактовать волю Божью? Тут людей с улицы допускать никак нельзя, это всё равно, что разбойника в дом приглашать! Конкуренция — дело тонкое, понимать надо!)

Простим монсеньору, не до того ему было, куда более важные мысли занимали воспалённое сознание:

«Что предпринять? Как поступить? Как сделать так, чтобы извлечь максимальную выгоду из ситуации?»

Патриарх уж нет-нет да и подумывал, что Господь и вовсе отступился от него. Всё, что ни происходило на свете, обращалось на пользу его ненавистнику. Не говоря уж о пошатнувшемся престиже (тут не всё так плохо, можно даже попробовать поиграть в мученика), Ренольд безжалостно растряс святительскую мошну. Спасибо христианнейшей королеве Мелисанде, помогла подняться, поправить положение. Сколько бесчестий нанёс патриарху князь, и что же? Выгнал святителя и в ус не дует, живёт себе припеваючи, точно ему и вовсе никакие попы не нужны. Да и паства, похоже, не скучает по монсеньору!

«Где же, где твоё: “И аз воздам”?! Где же оно, Господи?!»— не раз роптал Эмери. И вот, наконец, Бог услышал молитвы!

И всё же...

— Подождём, что скажет королева, — заключил патриарх и, улыбаясь не скрывавшей своего огорчения Кларе, добавил: — Обними меня, моя милая. Теперь всё будет хорошо.

Чтобы обеспечить это «хорошо», Эмери решил, что не лишним будет для начала отписать базилевсу. Патриарх знал, о чём попросить Мануила.

Пиры, пограничные стычки с неверными, дела городские, суд промеж вассалов, походы с королём против язычников, всё это требует немало времени. Так или иначе, за решением насущных проблем князь Антиохийский совсем забыл о существовании базилевса Мануила. И совершенно напрасно, потому что тот не забыл Ренольда, а в особенности его подвигов на Кипре.

Однако, кроме князя Антиохии, у императора Второго Рима имелся и ещё один видный деятель, который так же весьма насолил Константинополю. Поскольку на пути в Сирию находилась Киликия, сам Господь велел самодержцу начать с Тороса. Последний вскоре на личном примере убедился, насколько сильно преувеличенными оказались слухи о гибели армии империи.

Со времён Юстиниана Первого базилевсы предпочитали брать на службу наёмников. Вчерашние враги Константинополя становились его солдатами. Рослые рыжеволосые северяне, сильные, мужественные и благородные; маленькие, но неутомимые степняки-печенеги, из Бог весть где расположенных земель, выносливые, как их неприхотливые лошадки; те же турки, соседи болгары, норманны, франки и другие «кельты», все они охотно вставали под знамёна Бизантиума.

Потеряв одну армию в Апулии, Мануил начал собирать другую. Два года ушло на подготовку, и никто не знал, куда собирается направиться базилевс.

В конце осени 1158 года несметное по тем временам войско двинулось в Киликию[120]. Сам император с шестью сотнями «бессмертных» скакал впереди, не дожидаясь пехоты и огромного обоза. Мануил настроился на серьёзную войну, он прихватил даже самые тяжёлые осадные приспособления.

Для Тороса приход ромеев оказался полной неожиданностью, в конце октября один латинский паломник предупредил князя, что передовые отряды императорской армии всего в двух днях пути от Тарсуса. Князь, собрав самых приближённых, прихватил казну и, не теряя времени, бежал в горы. Через день родственник Мануила, Фёдор Ватац, захватил только что оставленный армянами Тарсус. Понадобилось всего две недели, для того чтобы все города вплоть до Аназарбуса оказались в руках ромеев.

Торос же как сквозь землю провалился. Точнее, наоборот, он вознёсся ввысь, найдя убежище в столетиями необитаемых людьми развалинах старинной крепости. Только двое самых верных слуг знали, где скрывается князь.

Византийское войско осталось зимовать на благодатной Киликийской равнине. Сам базилевс разбил лагерь под стенами Мамистры, древней Мопусуэстии. Город этот располагался по обоим берегам реки Пирам, так что путнику, впервые оказывавшемуся тут, казалось, будто он видит целых два города.

Антиохию от стоянки Мануила отделяло около двухсот миль узких горных перевалов, но, несмотря на это, было ясно, что ромеев подобные трудности не остановят, и весной победоносная армия продолжит движение. О размерах императорского войска красноречивее всего говорят такие факты. Зимой лагерь Мануила посетили мирные посольства от Нур ед-Дина, Данишмендов и даже от царя Грузии, никто не хотел воевать с владыкой Константинополя.

Отправил посланников и Ренольд. Он предлагал принять в городе императорский гарнизон. Базилевс отослал посольство обратно.