— Пусть подадут ещё вина, Ангерран, — не находя в себе сил ждать, когда гость соберётся с мыслями для ответа, приказал князь. — Мессиру Бертрану надо всё как следует обдумать! Тут не обойдись без чарки!

Бывший оруженосец, разумеется, передал распоряжение сеньора, однако в отличие от последнего он видел, что происходит нечто неожиданное, и опасался, как бы отказ гостя не взбесил хозяина.

Приказывая слугам, Ангерран вдруг с удивлением заметил среди них Пьера и, подозвав его, спросил тихо:

— А ты что тут делаешь?

— Хочу наглядеться на господина да и на тебя, то есть на нас, мессир. Раз уж Господь даровал мне счастье видеть вас в богатстве и почёте, — проговорил грум. Бывший оруженосец, по воле господина перешагнувший барьер, отделявший людей знатных от черни, и высоко поднявшийся по иерархической лестнице, заметил, что лицо вернувшегося из плена Пьера приобрело новое, словно бы приклеившееся к нему виноватое выражение, какого Ангерран раньше не замечал. — Спасибо Всевышнему, что так всё повернулось, я уж и не чаял, совсем не чаял. Благословен сеньор наш, что не прогнал меня, сирого, приютил, пригрел беднягу. И вы, мессир, и вы будьте благословенны за вашу доброту. Уж как натерпелся я от неверных, как натерпелся...

Ангеррану вдруг стало неловко.

— Брось ты, Пьер, — сказал он с укором. — Князь наш — это да, а я... Перестань, какой я тебе сеньор? Помнишь старые времена? Помнишь Жьен? А Шатийон? Помнишь?..

— Эй, вы, там? — Ренольд, не знавший, куда себя деть из-за молчания гостя, погрозил Ангеррану и Пьеру пальцем и проговорил: — Мы с сиром Бертраном собираемся кое-кого поприжать... Как это у язычников зовётся?.. — он защёлкал пальцами. — Раззья, так? Раззья! Тебе, Пьер, нельзя ничего знать раньше времени. Ты иди... ступай отсюда... — Ренольд вытащил из кошелька золотой и, бросив его груму, сказал: — На, купи себе что-нибудь или найди какую-нибудь шлюшку попокладистее. А теперь ступай, не мешай нам с сеньорами обсуждать важные планы.

Напрасно князь прогонял грума, напрасно распалял себя, напрасно томился ожиданием. Годы плена сделали Бертрана Тулузского медлительным человеком. Но всё когда-нибудь кончается, кончилось и его молчание, и он, наконец, открыл рот.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — проговорил гость негромко. — За то, что хотели помочь тогда, за то, что остались другом и теперь...

— Так ведь за правое дело! — воскликнул Ренольд.

Лангедокец кивнул, он словно бы даже и не заметил, что его перебили, и продолжал:

— Я был бы рад принять ваше предложение. Более того, если бы дело удалось, я стал бы считать себя обязанным вам на всю жизнь, и вы не нашли бы лучшего друга во всей здешней земле, друга, готового прийти к вам на помощь по первому зову. Клянусь всеми святыми, клянусь муками Господними, что так бы оно и было, но... я отвечу — нет. И прошу вас, ваше сиятельство, не держите на меня обиды за это.

— Но почему?! — недоумевал Ренольд. — Вы не верите в успех?!

Ангерран напрягся. Однако Бертран покачал головой и сказал:

— Верю, потому-то и отвергаю ваше предложение.

— Как это? — хором спросили князь и его бывший оруженосец.

Бертран посмотрел на обоих взглядом, полным неведомой им тоски, и вдруг, глубоко вздохнув, неожиданно спросил:

— Помните Оргвиллозу, мессир?

Пожалуй, ничего неожиданного в этом вопросе не было, ведь Оргвиллозой[126] звали сестру Бертрана, не очень красивую, но, безусловно, умную и добросердечную девушку, которой в том роковом сорок девятом году пришла уже пора выходить замуж.

— Да... — Ренольд нахмурился. Он, признаться, забыл о бедняжке, она, по его мнению, не принадлежала к числу дам, которых следует помнить. — Что с ней? Я слышал, что она стала женой Магреддина?

Лангедокец покачал головой и, вновь тяжело вздохнув, произнёс:

— Нет. Гордую мою Оргвиллозу продали в рабство...

— Но люди говорят... — начал было Ренольд, но умолк.

— Люди просто хотят верить в лучшее. Если благородную даму продают, как простую крестьянку и дочь ремесленника, то на что надеяться последним? — спросил Бертран. Ответа он не ждал. — Язычник и верно хотел взять её в свой гарем, но она сказала, что скорее предпочтёт смерть, чем станет его женой. Гордая моя Оргвиллоза так и осталась гордой... Я знаю, что она не вынесла тягот рабства и умерла, а люди... люди всегда хотят верить в лучшее.

Помолчав немного, он продолжал:

— И я всегда хотел верить, что... что именно узурпатор, убийца моего отца, навёл на нас турок. Хотя теперь и понимаю, что никогда на самом деле не верил в это. Во всяком случае, последние годы. Если бы он один был виновником моих несчастий, тогда бы я принял ваше предложение, чтобы отомстить его сыну за злодеяния отца, хотя бы за то, что пришлось претерпеть моей сестре. Но я не хочу быть вассалом короля, мать которого предаёт христиан в руки неверных... Кроме того, я всё это время мечтал о Лангедоке, мне снилась Тулуза... Франция. Я не хочу оставаться здесь... Давайте выпьем за вас, ваше сиятельство, за ваше храброе и отзывчивое сердце. И не приведи вам Господь угодить в плен к неверным!

С этими словами Бертран поднял кубок и, ещё раз повторив: «За вас, мессир!», выпил всё до капли. Ренольду и Ангеррану не оставалось ничего другого, как последовать примеру гостя.

Через несколько дней Бертран Тулузский и несколько десятков лангедокцев, вернувшихся с ним из Алеппо, отправились в Сен-Симеон, чтобы отплыть на родину.

Ренольд и его бывший оруженосец не раз и не два потом вспоминали слова брата гордой Оргвиллозы, пытаясь понять глубоко затаившийся в них смысл. Они знали, что он есть, но никак не могли уловить его.

В тот год с началом ноября погода на побережье стала необычайно быстро портиться: жаркие солнечные дни всё чаще сменялись дождливыми, задували холодные ветры, заставляя теплолюбивых жителей Заморского Лангедока искать убежища в полумраке жилищ у очага.

Очаг. Камин или просто костёр, разведённый прямо на земляном полу нищей лачуги. Благословен же будь в веках, Господь, даровавший людям огонь. Именно около него и рождаются великие цивилизации, именно он и пожирает их — сотворённое человеком непрочно и недолговечно. То ли дело Бог?!

Несмотря на то что ещё не рассвело и до первого часа утра оставалось немало времени, двое обитателей (хозяин и гость) небольшой, но довольно уютной гостиной в домике неподалёку от Триполисской цитадели уже пробудились. Хозяин позвал слугу, велел ему растопить погасшую жаровню и подать господам подогретого вина с пряностями, а также разнообразных мясных и рыбных кушаний, варёных яиц, сыра и хлеба. Всю эту снедь, способную насытить, по меньшей мере, полдюжины крепких мужчин, оба едока поглощали с завидным аппетитом. Особенно усердствовал младший из них, гость.

Поневоле возникала мысль: «В чём причина такого голода? Может, следовало бы заглянуть в спальню, где, надо думать, нежились в постели ленивые феи любви? Или же она одна — нередко ведь рыцарям доводится делить случайную подружку, — но столь жадна до ласк, что так опустошила молодого человека, который всё никак не мог восстановить потраченную энергию?»

Нет нужды беспокоиться, поскольку кровать пуста, но не потому, что любвеобильная пташка выпорхнула, стремясь поскорее возвратиться домой, пока там, пробудившись поутру, муж или отец не заметил исчезновения блудодеицы. Откроем секрет, молодые люди не приятели, их связывают, как сказали бы мы сегодня, деловые отношения. Однако помимо этого есть и нечто другое, что объединяет их, они — любовники. Ничего особенного, такое случалось, случается и будет случаться, пока стоит свет, пока живут в нём люди.

Однополая любовь, что влечёт в ней мужчин и женщин? Есть разные точки зрения, но мы лишь пожмём плечами и пойдём дальше, потому что нас интересует другое. Прежде всего — кто они?