Несколько раз казалось, что гость уже насытился, он рыгал, откидываясь на высокую спинку резного дубового стула, и смотрел на еду едва ли не с отвращением. Однако уже скоро выражение его глаз менялось, и он вновь протягивал руку к яствам, столь вкусны они были. Хозяин утолил голод гораздо раньше и потому задумчиво смотрел на пламя камина, лишь изредка бросая взгляды на молодого человека. Впрочем, определение «молодые» не вполне подходило здесь, так как хозяину скоро исполнялось тридцать три года, а его любовнику было двадцать восемь. Правда, поскольку выглядели оба, не слишком высокие и широкие в плечах, довольно молодо, мы, пожалуй, оставим в силе это определение.

— Будешь ещё? — спросил хозяин, в очередной раз взглянув на гостя, чтобы определить по его лицу, сыт ли он.

Так и оказалось, хозяин позвал слугу, который убрал еду, оставив, однако, кувшин с вином и наполнив небольшие серебряные кубки, из которых пили господа.

— Как дела в Наплузе? — спросил младший из двоих. — Ты так и не успел толком рассказать мне, Жюльен.

Они не виделись довольно долго. Хозяин только вчера возвратился из города королевы Мелисанды, и они, как и полагается страстным любовникам, немедленно бросились друг другу в объятия, потом надо было подкрепиться, и вот, наконец, пришло время поговорить о делах.

— Королева плоха, мой друг, — со вздохом проговорил Жюльен. Он потрогал завязки камзола и, улыбнувшись, неожиданно сказал: — Странно, я уже отвык от мужского костюма. Она больше не воспринимает меня как Жюльена, я для неё только Аспазия. Впрочем, при дворе я не могу появляться иначе, как в женском платье, скрывая лицо под вуалью. Меня там многие знают...

Говоря об окружении Мелисанды, он совершенно естественно произнёс слово «двор», несмотря на то, что настоящий двор находился в Иерусалиме. Трудно сказать почему, но гость занервничал, услышав о том, что здоровье королевы ухудшилось. Может быть, он очень любил ту, которой служил? Хозяин между тем продолжал:

— Думаю я, что до следующей осени она не дотянет. Печально, она так хотела дождаться рождения внука...

— Но, говорят, графиня Агнесса снова беременна? — с некоторым удивлением проронил гость, он точно хотел сказать: «Уж если я об этом знаю, так ты-то и подавно!»

Однако Жюльен покачал головой.

— Речь не о графине, — внимательно глядя в лицо любовнику, проговорил он. — Никто не принимает их всерьёз. Королева хотела бы видеть на троне внука того, кого любила, а не...

— Что? Что? — гость даже открыл рот. — Я поверить не могу! Неужели это правда?

— Это не такой уж большой секрет, — усмехнулся Жюльен. — Впрочем, оттого-то, наверное, многие и не верят в то, что своего первенца королева зачала от Юго дю Пьюзе. Если бы тайна тщательно охранялась, всё население Утремера поголовно только бы об этом и судачило, а так... Ох люди, люди...

— Так это правда?

— Да, — кивнул хозяин. — Конечно. Королева сама говорила мне. Она не раз рассказывала мне о их романе. Поверь, я плакал, настолько это душераздирающая история...

— Но ведь она уже года полтора была тогда замужем за королём Фульке? — всё ещё не желая верить, спросил гость. — Как же она может сказать, от кого из них родился король?

Жюльен покровительственно улыбнулся и, точно взрослый ребёнку, ответил:

— Поверь, Расул, женщины знают, от кого беременеют. Особенно если речь идёт не о заезжем молодце, а о том, кого они любят. Для женщины нет выше счастья, чем родить ребёнка от возлюбленного, подарить ему сына, даже если тот никогда не сможет назвать дитя своим. Такая уж у них доля...

— Откуда ты всё это знаешь? — Молодому человеку не понравились и тон Жюльена, и смысл сказанного им. — Ты-то родился мужчиной.

— Мальчиком, — поправил хозяин. — Но жизнь обошлась со мной... Господь Бог дал мне счастье, впрочем, получая его, я проклинал свою долю, наивно полагая, что Он наказал меня за какие-то страшные грехи, как видно совершенные моими родителями. Никогда не знаешь, где твоё счастье. Только Всевышнему ведомо это...

— О чём ты говоришь?! — оборвал любовника Расул. — Мне надоели эти туманные разговоры! Где мои шпоры?! Я думал, ты скажешь, что королева призовёт меня теперь, но ты лишь повторяешь всякие сплетни! Какое мне дело до того, от кого она родила своего ублюдка!

Жюльен предостерегающе поднял руку:

— Осторожно! Ты говоришь о короле!

— Эка невидаль! О графе Раймунде, папаше нынешнего щенка, что правит здесь, тоже нельзя было сказать плохого слова. Упаси Господи! Немедленно окажешься в подвале, а то и на плахе! И что же? Твои приятели из Масьяфа зарезали его, как свинью, в воротах собственного города! Честь?! Благородство?! Кровь?! Высокородная дама Одьерн не брезговала спариваться со слугами. Так что и чёрт теперь не поймёт, чей сын граф Раймунд и чья дочь его сестра! Может быть, конюха? Или лакея? Или проезжего рыцаря?..

Расул смотрел на любовника победителем. Мол, попробуй возразить мне! Проснувшаяся в нём задиристость делала молодого человека похожим на горного орла, что напоминало Жюльену о происхождении приятеля, вообразившего себя незаконнорождённым сыном какого-то армянского нобля. Парень, ещё будучи отроком, уверился в этом и упорно не желал считать себя тем, кем на деле являлся, вторым сыном корчмаря Аршака, замученного в подвалах Антиохийской цитадели одиннадцать с лишним лет назад.

С тех пор Рубен, так прежде звали Расула, не раз ездил гонцом к Нур ед-Дину, бывал он и в Дамаске, и в Каире, и в Константинополе. Прозвище молодого человека говорило само за себя, ведь «расул» по-арабски и значит «посланник». Мечтой Рубена-Расула являлись рыцарские шпоры, иначе говоря, он хотел стать дворянином. Однако исполнение страстного желания всё откладывалось, порой он даже чувствовал себя ослом, перед носом которого махали торбой с овсом.

— Ты сам себе противоречишь, мой мальчик, — с некоторой укоризной в голосе проговорил Жюльен. — Неужели ты не понимаешь, что быть простым рыцарем, владеть клочком земли или даже небольшим замком, а это максимум, на что ты можешь рассчитывать, куда хуже, чем быть тем, кем ты стал. Любой из рыцарей погибнет, и его фьеф перейдёт к сыну, а если такового не окажется, обратно к сюзерену. Так-то! И никто не вспомнит о кавалларии Рубене.

Хозяин сделал паузу и не без удовольствия отметил, как изменилось выражение лица гостя. Уздечка, которую Жюльен надел на Рубена много лет назад, не нуждалась в починке. Всадник мог смело натягивать и отпускать по своему желанию поводья, конь станет слушаться его как прежде.

Доверенное лицо королевы Мелисанды и ещё доброй дюжины правителей разного ранга и вероисповедания, как светских, так и духовных; человек без определённого пола и имени считал себя выше всех тех, кому служил, и внушал это же своему любовнику. Впрочем, уложить уже познавшего женщину Рубена в постель и убедить его в том, что однополая любовь много сильнее и выше традиционной, оказалось куда проще, чем заставить его забыть о мечте. Хотя и здесь Жюльену не следовало добиваться полного успеха, куда вернее было держать Рубена между небом и землёй.

— Некогда и я мечтал стать рыцарем, — продолжал хозяин. — У меня имелись на то основания. Ведь мой отец служил князю Боэмунду Второму и сложил голову вместе с ним на реке Пирам. Мне тогда едва исполнилось два года, как и дочери Боэмунда, Констанс. Спустя шесть лет умерла и мать. Сестру отдали на воспитание в монастырь. Именно там обнаружила её королева Мелисанда, но не об этом сейчас речь...

Жюльен сделал небольшую паузу, чтобы промочить горло. Он отпил несколько глотков и, поставив кубок на место, повёл рассказ дальше:

— Меня определили на службу к рыцарю Бруно, как и полагается, в качестве дамуазо. Он приехал в город из Калабрии уже после гибели князя и, как говорили, водил весьма близкую дружбу с молодой вдовой, Алис Антиохийской. Потом-то я точно узнал, что это правда. Однако, несмотря на внимание столь высокой особы, Бруно не брезговал ни служанками, ни горничными, ни оруженосцами, ни пажами... У него было большое и любвеобильное сердце. Но дело не в его сердце, во всяком случае, княгиня любила Бруно не за это. Её, я уверен, привлекали размеры его клинка.