Сделав многозначительную паузу, хозяин продолжал:

— Тогда я ничего не понимал в этом, но скоро мне представился шанс расширить свои познания в данном вопросе. Как-то летом стояла жара, и мы купали коней в реке. Тут же развели костёр и устроили хорошую трапезу, поесть Бруно тоже любил. Он мог за один присест слопать половину барана.

Произнося эти слова, Жюльен посмотрел на гостя с нежностью, несмотря на то, что тот продолжал сидеть насупившись. Наконец, Расул не выдержал и, пожав плечами, произнёс:

— Ты мне никогда не рассказывал про этого Бруно. Да и про княгиню Алис тоже. И я даже не знал, что твой отец — рыцарь, что он погиб вместе с князем Боэмундом.

В голосе гостя чувствовалось какое-то особенное уважение.

«Господи, — усмехнулся про себя хозяин, — ну почему люди так глупы? Почему они так благоговеют перед громкими именами и титулами?»

Вслух он сказал нечто другое:

— Алис страшно не нравилось собственное имя. Например, Бруно называл её Аделаидой, ей это было куда больше по вкусу.

— Ну так и что с этим Бруно? — поинтересовался Расул, чувствуя, что услышит нечто интересное и уж во всяком случае новое. Получалось, что, несмотря на двенадцать лет сотрудничества с Жюльеном, Рубен практически ничего не знал о прошлом человека, чьи опасные поручения выполнял. — Что же случилось в тот день?

— Тот день чуть не стал последним в моей жизни, — ответил рассказчик. — Я был довольно крупным для своих лет. Многие считали, что мне десять, а иные думали даже, что одиннадцать лет. Но я точно знал, что родился в один год с княжной, стало быть, мне недавно сравнялось восемь. Пока мы купали коней, Бруно очень внимательно разглядывал меня, а потом, когда все начали есть, дал мне целый кубок неразбавленного вина. Таким мальчикам, как я, обычно доливали воды до половины или даже на две трети чаши. Я выпил его с жадностью, потому что Бруно любил, чтобы к еде подавали всякие приправы. У меня внутри всё просто горело, и я был рад залить огонь жажды...

— А потом?

— Потом Бруно сказал, что покажет мне что-то очень интересное, и отвёл меня в сторону, где росли кедры и ещё какой-то кустарник. Я, конечно, кричал от страха и от боли, но никто не посмел помешать ему, ведь он был хотя и не слишком знатного рода, но господин, к тому же друг княгини, а я ничтожество, жалкий сирота, жалобы которого никто не стал бы и слушать. Бруно недооценил мощи своего клинка, и я чуть не умер. Спасибо Амелии, фрейлине княгини Алис, которая спасла меня, вылечила мазями и отварами из трав. Она знала их великое множество...

— Налить? — спросил Рубен, видя, что Жюльен остановился. Хозяин кивнул, и гость наполнил кубки. Оба выпили, после чего рассказ продолжился.

— Когда я оправился, что-то во мне изменилось, я начал чувствовать себя как-то иначе. Во-первых, я стал худеть, и рост мой замедлился. Во-вторых, я перестал быть тем, кем казался себе и окружающим. Я больше не ощущал себя мальчиком, хотя, оставшись во дворце, продолжал делать всё, что полагалось отрокам из дворянских семей, готовился стать рыцарем, постигал воинскую науку. Об этом нет нужды распространяться, обычное дело. Я очень привязался к своей спасительнице и не слишком-то удивлялся некоторым странностям её поведения. Когда мы оставались одни, она заставляла меня наряжаться девочкой. Она тискала и ласкала меня. Говорила, что хотела бы иметь такую дочку...

— А у неё были дети? — перебил Расул.

Жюльен покачал головой:

— Нет. Она не могла родить. Иные говорили, что это порча, а другие, что всё дело в колдовстве, которым будто занималась Амелия. Мол, Бог наказал её за грехи. Я-то знаю, что никакое колдовство тут ни при чём. Просто у неё практически не было возможности забеременеть. Она отгоняла от себя мужчин, предпочитая им... меня и других молоденьких девушек.

Рубен опорожнил кубок и жестом попросил хозяина остановиться.

— Погоди-ка, Жюльен, — сказал он. — Что ты имел в виду, говоря «меня и других молоденьких девушек»? Ты ведь не девушка. Я хочу сказать, ты... м-м-м... не женщина...

— Разве? — лукаво улыбнулся хозяин. — Верно, я лучше!

— М-м-м... — снова замычал Расул. — Я не это хотел сказать...

— Я знаю, — Жюльен кивнул, — знаю, что ты хотел сказать. Просто Амелия считала, что настоящее удовольствие женщина способна получить только от женщины. Потому что, как она полагала, мужчины — животные, жеребцы и свиньи, не способные на чувства. И всё же в природе этой милой дамы сохранилась какая-то тяга к противоположному полу. В общем, я устраивал её более других. Между тем очень скоро в нашей мирной жизни наступили перемены. Началось всё с того, что погиб доблестный Бруно. Он очень неудачно упал с лошади, говорят, она взбесилась, хотя прежде считалась одной из самых покладистых кобыл...

Сказав это, Жюльен как-то по-особенному посмотрел на своего гостя, отчего тот спросил:

— Её в тот день поили отдельно?

— Молодец, — похвалил любовник. — Ты многому научился... Но то было лишь начало. Княгиня очень жалела о потере, но вскоре пришло известие о том, что в Антиохию едет претендент на руку и сердце княжны Констанс. Красавец Раймунд де Пуатье более подходил для вдовы. Но он обманул бедняжку Алис... Впрочем, эту историю ты знаешь. Нам пришлось удалиться в Латакию, во вдовий удел. Я приехал туда уже девочкой Иветтой, так сразу стала звать меня Амелия. Через шесть лет в Акре по приказу короля Фульке мученически умертвили мою сестру, и королева Мелисанда призвала меня к себе. Аспазия, так звали мою сестру, рассказывала обо мне своей госпоже. Это произошло летом, а осенью охотничья лошадь короля неожиданно понесла... Он упал так неудачно, что седло проломило ему голову.

— Говорили, будто всё было не так? — с недоверием проговорил Расул.

Жюльен рассмеялся.

— Ты мне не веришь, мой мальчик? — с искренним удивлением спросил он. — Полно, уж ты-то знаешь едва ли не больше всех. Тебе известно, что я кое-что понимаю в травах, ведь Амелия научила меня не только ласкам амазонок.

— Я говорю не об этом, — замотал головой Рубен. — Говорили, будто это колдовство. Будто королева продала душу Бафомету?

Задав этот вопрос, гость наскоро перекрестился и выжидающе уставился на любовника.

Тот молчал довольно долго, а потом, пожав плечами, сказал:

— Аспазия тоже хорошо разбиралась в травах, как, впрочем, и сама королева, которая как-то обмолвилась мне о том, что не раз бывала в аду и в раю. Может быть, она где-нибудь встречалась и с дьяволом. Есть снадобья, вызывающие ощущения сродни тем, которые появляются, когда вдыхаешь аромат ашшиса...

— Это зелье, которое в большой чести у твоих друзей, живущих в Носайрийских горах?

— Верно, — согласился Жюльен. — Они даже и прозвище своё получили из-за него[127]. Ты пробовал это снадобье и знаешь, какое блаженство можно испытать благодаря ему.

Расул кивнул, и любовники надолго умолкли.

Молчание прервал старший.

— Теперь, надеюсь, ты не будешь так злиться, — проговорил он, поднимая глаза на товарища. — Ты получишь то, к чему стремишься. Но подожди немного, нам нужно ещё завершить два дела.

— Два? — переспросил Рубен. — Какое же второе?

— Я бы спросил, какое первое? — улыбнулся Жюльен.

— Разве это не то дело, известий о котором мы дожидаемся?

— Верно, — подтвердил хозяин.

Гость знал по опыту, что любовник не любит бросать слов на ветер, но всё же поинтересовался:

— Но кто сказал, что он непременно отправится на восток этой осенью?

— Тому есть с десяток причин, — начал Жюльен. — Возьмём хотя бы ту, что казна князя вновь опустела. Щедрый базилевс не скупился на дары, однако ж мошну своего вассала порастряс. Припомнил ему геройства на Кипре...

— Я вообще поразился, что его сиятельство так легко отделался, — покачал головой Рубен. — Все думали, божественный Мануил сотрёт его в порошок.

— Не говори за всех, — хозяин поднял указательный палец. — Я так не думал. Но не будем отвлекаться. Есть ещё причина — князь терпеть не может сидеть на одном месте. Как донёс мне мой человек из Антиохии, в прошлом году он предлагал Бертрану Тулузскому захватить этот город. Тот отказался, вот его сиятельство и стали думать, куда же ему податься? На юге Триполи, а повод порезвиться здесь утратился вместе с отъездом Бертрана. На севере Киликия, там теперь правит византийский дука. На западе Кипр, соваться туда даже Ренольду не захочется ещё лет, по крайней мере, пять. Как видишь, остаётся только восток.