Король напрасно надеялся, что рыцарь добавит что-нибудь к тому, что уже стало известно относительно пластинки. Силясь хоть чем-нибудь помочь расстроенному властителю Утремера, пилигрим сказал:

— Сир, там, на обороте пластинки, я видел какой-то знак, что-то вроде их богомерзкого серпа. Вернее, двух серпов в круге... Хотя, может, то были вовсе и не серпы.

Король кивнул и, сняв с пояса, развязал небольшой шёлковый кошель. Достав оттуда единственный хранившийся там предмет, Бальдуэн показал его рыцарю.

— Точно такой, государь! Точно такой! — воскликнул Ренольд, глядя на лежавший на ладони гостя серебряный круг с вписанными в нём двумя арабскими девятками, положенными одна напротив другой. — Очень похожая штука! Что это?

— Эту штуковину здешняя городская стража обнаружила на стене после той схватки с заговорщиками, в которой вы так отличились. Этот предмет, наверное, обронил в пылу сражения кто-то из вожаков, — проговорил Бальдуэн. — Она называется «саратан» и является знаком четвёртого месяца в календаре, которым пользуются некоторые из язычников. Ещё, как говорят их маги, рисунок этот символизирует посланца.

Ренольд не скрывал того, что оказался просто погребён под грузом нежданно-негаданно свалившейся на него информации.

— Откуда вы всё это знаете, сир? — спросил он наконец, глядя на гостя с самым настоящим суеверным страхом. — Вы, наверное, тратите на чтение и всякие там науки страшно много времени?

Король пожал плечами.

— Надо знать, с кем воюешь, — сказал он. — Вам придётся усвоить это и ещё многое, если хотите остаться на Востоке... Кстати, кузина и сама сказала бы вам, но уж коль скоро я здесь, то скажу я. Мы предлагаем вам небольшое земельное владение на склоне Черной Горы, у дороги, что ведёт к гавани Сен-Симеон. Там, насколько я помню, есть три небольших деревеньки, населённые преимущественно схизматиками и язычниками, они не пострадали от налётов варварской конницы. Рабы, жившие там, всегда исправно платили дань своим бывшим хозяевам, последний из которых пал вместе с князем Раймундом в той несчастной битве под Инабом... — Бальдуэн вздохнул и продолжал: — Там стоит башня... Вернее сказать, стояла, потому что, как нам доносят, неверные разрушили её. Она называлась Калат Баланк, так язычники на своём варварском языке произносят благозвучное французское «Белый Замок». Речь идёт не о Сафите, которую тоже иногда называют Кастель Блан...

Король сделал паузу, наверное, подумав, что не следует продолжать, ведь вышеупомянутая Сафита находилась менее чем в трёх лье от памятной Ренольду Араймы. Несколько натянуто улыбнувшись, государь Иерусалимский продолжал:

— Кузина сама расскажет вам. Она знает лучше... Впрочем, если хотите, можете поступить на службу ко мне, я в данном случае говорю не как байи, а как король.

— Благодарю вас, сир, — воскликнул Ренольд. — Благодарю и вас и вашу кузи... и её сиятельство княгиню Констанс. Мне очень лестно ваше предложение, государь... я имею в виду последнее, то, где вы выступаете как правитель Иерусалимского королевства. Я бы с радостью принял его, но... у вас много добрых рыцарей, а у её сиятельства почти никого не осталось. Кто-то должен охранять эту землю? Поэтому, хотя я и с большим удовольствием последовал бы за вами, мне представляется более правильным принять предложение вдовствующей княгини.

Бальдуэн просиял:

— Другого ответа я и не ждал!

На сей раз король радовался искренне. Ему очень не хотелось, чтобы человек, ведавший о каких-то неприглядных делах, творившихся при Иерусалимском дворе, да к тому же ещё и связанных с королевой-матерью, находился рядом. Бальдуэн знал куда больше, чем сказал Ренольду, короля гораздо сильнее волновало не то, что было написано на злополучной пластинке, а то, кто стоял за её исчезновением из канцелярии.

Впрочем, в том, кто именно находился на самом дальнем конце этой ниточки, молодой правитель Утремера уже не сомневался.

Теперь осталось только завершить беседу.

— Надеюсь, мессир, — продолжал он, — надеюсь, всё, о чём мы с вами говорили, останется между мной и вами? Я имею в виду ту пластинку. Мне не хотелось бы, чтобы начались какие-нибудь пересуды. Вы понимаете меня?

В какой мере совершенно неискушённый в интригах пилигрим уразумел, что имел в виду его гость, сказать трудно. Одно ясно, он почувствовал, не мог не почувствовать, что куда умнее будет раз и навсегда забыть о существовании той чёртовой пластинки.

— Даже и не сомневайтесь, сир! — воскликнул он. — Я не только сам никогда не упомяну о находке моего слуги, но и его заставлю сделаться немым. Будьте уверены, у меня очень неглупый оруженосец. Он, вне сомнения, сообразит сразу, что лучше держать язык за зубами, чем вовсе лишиться его. Вам нет нужды беспокоиться.

— Замечательно, — король поднялся. — И хотя я только что потерял вассала, — проговорил он со вздохом — нет, не огорчения, а скорее облегчения, — я рад, что вторично обрёл в вас друга.

Уже уходя, Бальдуэн, задержавшись у двери, сказал:

— Хотя годами вы и старше меня, мессир, но я родился здесь... Поверьте, тут многое не так, как в Европе, если хотите прожить в Утремере свой век, вам придётся кое-чему научиться.

— Спасибо, государь, — ответил рыцарь, не слишком-то понимая, за что благодарит гостя.

Король кивнул:

— До свиданья.

— До свиданья, сир.

Несмотря на то что Ренольд принял предложение и переехал жить во дворец, прошло не меньше трёх месяцев, прежде чем состоялась его столь желанная приватная встреча с вдовствующей княгиней. Разумеется, на людях они виделись, и не раз, однако остаться наедине не получалось. На торжественных приёмах или на советах княгиня обращала на рыцаря из Шатийона внимания ни больше и ни меньше, чем на прочих своих ленников. Среди придворных даже пошёл слушок, что с одним или двумя из них вдова завела интрижки.

Если бы не Марго, пилигрим решил бы, пожалуй, что Констанс им больше не интересуется. Однако служанка уверяла любовника, что это не так, а главное, клялась всеми святыми, что разговоры о якобы имевших место романах княгини — не что иное, как пустая болтовня. Он же не знал, верить Марго или нет. Ренольд грустил, не чувствуя на себе больше полного призыва взгляда, который не раз бросала княгиня на него, молодого варвара из-за моря, на той ассамблее, где французские рыцари своим упрямым «На Дамаск!», по сути дела, подписали смертный приговор князю Антиохии.

Впрочем, особенно скучать новоиспечённому землевладельцу не приходилось. Ждала его нелёгкая рыцарская работа. Выздоровев, он с Ангерраном, слугами и двумя дюжинами воинов, что нанялись служить ему, новому сеньору Калат Баланка, отправился вступать в права владения.

Сказать по правде, бенефиций поначалу разочаровал хозяина. Начать уже с того, что никакого Белого Замка пилигрим не обнаружил, найдя вместо него, как и предупреждал король, одну лишь груду камней, из которых то тут, то там торчали изрядно обглоданные койотами, исклёванные коршунами и воронами человеческие конечности. Попадались и покинутые всё теми же любителями мертвечинки черепа с волосами и остатками плоти.

Едва Ренольд подъехал к своему «замку», как оттуда выпрыгнул огромный кролик и тупо уставился на людей, как бы желая сказать им: «Вам-то чего тут надо? Да-да, я — кролик... плотоядный. Что, не видели таких? Говорили же вам, мессир, для того, чтобы прожить свой век на Востоке, надо многому научиться. Эти вот, что лежат тут, не научились, хотя век, почитай, прожили, правда, недлинный. Так-то вот! Впрочем, не зря говорят, что, мол, каждому своё!»

Конечно, утверждать с точностью, что именно было на уме у грызуна, нарушившего, по мнению пришельцев, законы природы, едва ли представлялось возможным даже тогда и уж тем более теперь, спустя почти восемь с половиной веков. Но, так или иначе, доподлинно известно — Ренольд де Шатийон немедленно понял, что просто обязан переименовать столицу своего первого в Святой Земле фьефа.