Проведя на сказочном Востоке всего шесть лет, молодой пилигрим из Шатийона сделался наконец тем, кем виделся себе во снах: всадником, сидевшим верхом на прекрасном белом жеребце, копыта которого попирали гору драгоценностей. Ну, точности ради, заметим, что в жизни всё получилось куда, куда скромнее. Однако для бедного искателя приключений, пальцы которого ещё совсем недавно гоняли в потёртом кошельке последний (да ещё и порченный) золотой, скажем прямо, неплохо.

Да, да, а вы ещё сомневались? Разумеется, Ренольд и Констанс добились своего, он стал её супругом и, что само собой разумеется, принцепсом Антиохии.

Думала ли Констанс об интересах княжества, которым после гибели мужа продолжала владеть по праву рождения? Разумеется. Но прежде всего она стремилась обеспечить власть тому, кто, сняв с её женских плеч основное бремя княжеского труда — рыцарскую работу, — согласился бы оставить ей часть обязанностей, преимущественно приятных. Она хотела, в сущности, не так уж многого, быть и женой и любовницей одного-единственного мужчины. Мудрая старуха Эксиния с юности научила княгиню (как, впрочем, и многих из живших во дворце женщин) смотреть сквозь пальцы на мужские шалости (если те, конечно, не перехлёстывали через край; причём край этот устанавливала, разумеется, сама дама).

Констанс была готова терпеть маленькие грешки любовника и мужа, лишь бы это не затрагивало её собственных интересов. Постоянная Марго и ещё две-три другие женщины от случая к случаю, ну что ж, пусть так.

Впрочем, для любовных утех на стороне, а уж тем более для романчиков у Ренольда оставалось не так уж много времени. Забот у князя Антиохийского куда больше, чем у мелкого вассала княжества.

Как же удалось Ренольду и его сиятельной любовнице достигнуть своих целей?

Нанеся сокрушительное поражение Мелисанде руками её же собственного сына, отомстив за смерть первого мужа (Констанс никогда не питала иллюзий относительно того, кто надувал паруса лодки, медленно, но верно нёсшей к гибели Раймунда де Пуатье), княгиня расчистила своему избраннику дорогу к престолу Антиохии.

Страсти бушевали на протяжении всего 1152 года. Констанс и Ренольд выжидали, они готовили общественное мнение (а оно в Антиохии имело немалый вес, вспомните, даже базилевс Иоанн, предводитель огромной армии, и тот был напуган бунтом горожан), раздавали обещания, подкупали нужных людей. Им чудом удалось обвести вокруг пальца патриарха Эмери. Сколько вреда их святейшеству нанесла и ещё нанесёт собственная мягкотелость и нежелание внять мольбам умненькой птички клариссимы и белиссимы Клары!

Хотя, справедливости ради, заметим, монсеньор Эмери, глава оппозиции, составившейся княгине и Ренольду, оказался в меньшинстве. Народ всё громче и громче требовал защитника. Чернь начинала бурлить. Храмовники не скрывали своего недовольства тем, что их благодетельница до сих пор не нашла себе супруга. Многие из довольно многочисленных подданных-нелатинян усматривали в этом... вредное влияние западной церкви: поговаривали даже, что патриарх нарочно старается повернуть дело в свою пользу и обеспечить за собой регентство до совершеннолетия старшего из княжичей.

Население Антиохии не хотело ждать ещё как минимум восемь или девять лет, остававшихся до достижения княжичем Ьоэмундом совершеннолетия.

Несмотря на то что Нур ед-Дин продолжал соблюдать соглашения о перемирии, достигнутые им с Бальдуэном Третьим — у атабека хватало дел на севере[86], — обстановка на границах княжества оставляла желать лучшего. В горах Киликии «прорезался» непокорный и пакостливый Торос Рубенян, своим «мудрым» правлением превративший перевалы Тавра в настоящий ад, кишевший бандитами и разбойниками всех мастей и вероисповеданий.

Иной раз и сам армянский князь не мог без опаски высунуть нос из Вахи, крепости, издавна принадлежавшей роду Рубенянов и недавно возвращённой им силой оружия. Впрочем, Торос редко ездил по дорогам иначе как во главе сильной дружины из нищих, жадных до чужого и потому готовых на всё ради приобретения богатства соотечественников.

Не на шутку разбушевавшийся киликиец, пользуясь отсутствием в Антиохии правителя-мужчины, начал всё смелее безобразничать в пределах многострадального княжества. Злокозненный грифон, не находя отпора, скоро совсем осмелел. Его более походившие на банды дружины, пройдя Сирийскими Воротами, опустошали окрестности Александретты, добирались едва ли не до самого Сен-Симеона.

Земля, не успевшая опомниться от нашествия орд язычников, подвергалась новому разорению, теперь уже со стороны христиан. Один из подручников Тороса едва не захватил Ле Клапьер: он так неожиданно появился перед крепостью, что гарнизон, расслабившийся в отсутствии господина, едва успел захлопнуть ворота. Ренольд не стерпел подобного оскорбления и во главе небольшого отряда ударил в тыл уходившим с богатой добычей армянам. Те шли медленно и отстали от своих на несколько часов пешего пути. Их уроженцу Жьена оказалось вполне достаточно.

Перебив всех захватчиков, освободив пленников и конфисковав большую часть награбленного, Ренольд вновь, как и три года назад на стенах Антиохии, покрыл себя славой и заслужил едва ли не единодушное восхищение жителей.

Тем временем на юге молодой король Бальдуэн, теперь уже полновластный правитель Иерусалимского королевства, силой оружия смирив властолюбивую родительницу, решил, наконец, покончить с раздражавшим всех его предшественников осиным гнездом у себя под боком.

Пятьдесят лет Аскалон, одна из самых северных крепостей египетских Фатимидов на побережье, оставался бельмом на глазу Иерусалимской короны. Оттуда язычники не раз совершали грабительские рейды к стенам самой столицы Утремера. Наступил момент положить конец бесчинствам неверных.

25 января 1153 года соединённая армия королевства с обозом и осадной техникой появилась в окрестностях Аскалона. В экспедиции Бальдуэна приняли участие не только практически все бароны (включая и тех, кто недавно отшатнулся от короля, сохранив верность Мелисанде), но и большой отряд храмовников во главе с великим магистром, Бернаром де Тремелэ. Соперники последних, госпитальеры, решили не отставать и также выступили под предводительством главы своего братства, Раймунда дю Пюи.

Духовенство Утремера, представленное верхушкой клира, самим патриархом Фульке, архиепископами Тира, Кесарии и Назарета, а также епископами Вифлиема и Акры не забыло о душах верующих. Чтобы им было не так жалко своих ничтожных жизней, отданных за великое дело, князья латинской церкви на Востоке захватили с собой самую дорогую для паствы реликвию, Святой Крест, на котором за грехи человеческие претерпел сам Спаситель.

В общем, собрались все, кто мог. Антиохия и Триполи не в счёт, там у власти остались женщины да отроки. Вдовам да сиротам перебиться бы кое-как, где уж тут воевать?

Именно тут Констанс и Ренольд решили, что их час пробил.

Понимая, что более удобного случая не представится (вот уж теперь-то королю никто не позволит бросить войско и отправиться на север, разбираться с делами в Антиохии, которая, к слову, уже переставала занимать кого-либо из христиан к югу от Джабалы и Апамеи), Констанс сменила цвет одежд с чёрного вдовьего на белый — невесты. Повенчались они тайно и отпраздновали торжество в узком кругу, можно сказать, вдвоём.

Между тем франкам, собравшимся под Аскалоном, довольно скоро стало ясно, что осада может продлиться вечность. Если не считать двадцати галер Жерара Сидонского, у христиан практически отсутствовал флот, и проклятые Богом вавилоняне преспокойно подвозили в город провизию и всё необходимое из Каира. (Их транспорты с «гуманитарной помощью» составляли от семидесяти до ста кораблей).

После бракосочетания Ренольд решил съездить в лагерь под Аскалоном, хотя бы для того, чтобы зря не злить Бальдуэна. Почему бы не проветриться? К тому же, приличия ради, стоило попросить у короля официального разрешения на брак с княгиней.