* * *

После меня не осталось ни потомства, ни воспоминаний. Судьба приказала, чтобы моё тело валялось в подвале, и случайным образом было найдено разложенным почти до костей… Закопали меня как неопознанный труп, под безымянным номером.

Илл. Начало рассказа в рукописном варианте.

Рассказ писался три дня: 28.05.1995 – 30.05.1995 (Западная Сибирь)

Литобработка автором: 24.09.2023 (Мадагаскар)

Однажды в понедельник, позорный мент Фома Растопыркин – захотел перестать быть позорным ментом. В мотивы сей кардинальной переобувки, с традиционного воскресного перепоя, — он сам не въехал, но твёрдо знал, что так надо.

— Значимость не меряется никчемностью, — нечто такое нашепталось Растопыркину на рассвете в его беспутную голову.

Встав поутру, с глубокого похмела, Фома не полез по обычаю к заветной фляге со сладкой брагой, стоявшей возле печки, в уголке. Он жахнул воды из-под крана, после решительно пёрднул, и прямо на кухонном столе вставил жене по самые её гланды. С животной страстью.

— Аах, мой волкодав! – удивилась Матрёна и растроганно прослезилась. – Впервые за четыре года.

Села муженьку на коленки и покормила его с вилки завтраком, — жареной яичницей с колбасой.

— Вечерком продолжим, — нежно подмигнул Растопыркин, одел форму, и выбежал из своего шикарного, по меркам местного Кукуево, дома.

 Фоме Растопыркину стукнул сороковник, дядя являлся капитаном милиции и начальником заведения, наиболее гуманного среди всех других ментовских отделов. А именно, Фома командовал «Медицинским вытрезвителем», в народе прозванным «трезвяк». Экипаж из числа убогих ментов ездил по городку и собирал на улицах мужиков, — пьяных и выпивших. Всех доставляли в «трезвяк» для того, чтоб они не натворили преступных глупостей, не замёрзли и не расшиблись. И раскошелились.

* * *

До сегодняшнего дня – Растопыркин выполнял два плана – личный и государственный. Неофициально крал деньги у бухариков, а официально брал с них штрафы в пользу казны. Руками подчинённых или собственными.

— Чё за ерундень?! – порой возмущался мужик, у которого пропало триста тысяч*. После ночи за решёткой. – Хде моя зарплата?!

Такую проблему решали по ситуации. Либо клиента пиздили, либо посылали нахуй. Когда сии (так сказать) «обсценные процессы» не помогали и даже грозили неприятностями команде медвытрезвителя по причине жалобы. Тогда Растопыркин вызывал гражданского хитреца в кабинет, и с внушительным апломбом говорил:

— Тэкс. У меня туточки Сводка происшествий за ту самую ночь, когда вас приняли на Озёрной, в неадекватном состоянии. Незадолго до этого, некая квартирка в тех местах подверглась жестокому нападению. Понимаете щекотливость?.. — Капитан с садистской усмешкой наблюдал, как меняется в лице хитрец. – Разбой с применением холодного оружия, пропали вещи на миллионы рублей, а ещё… изнасилование в извращённой форме!

Как правило, на слове «изнасилование» бывший клиент уматывал. А если попадался в следующий раз, то уже не возникал.

Особо упёртым или тупым Растопыркин с ментовской прямотой озвучивал:

— Гражданин, мне кажется, что вы – наводчик залётной банды, которую уже задержали. От пяти до семи лет колонии.

Хитрец мученически кивал или зло плевался, но проблем более не доставлял.

— Милицейский беспредел – самый беспределистый! — любил говаривать лейтенант Полоумный, зам Фомы.

Примечание: 1996 год. Средняя зарплата по стране – триста тысяч рублей.

* * *

Придя сим утром на службу, капитан без предисловий приказал дежурному за регистрационным столом, сержанту Козлову:

— Всех ночных бухариков выгнать к этой матери, на свободу! Без всяческих условий.

И последовал дальше по своим владениям. Впрочем, добавил вполоборота.

— Те, кто ещё спит, пусть спит. – Растопыркин виновато осклабился. – Не тревожь покой.

Козлов охуел в буквальном смысле, показывая сие всем своим позорным видом. Но оценить было некому. Начальник вышел.

— Так чё, рэкет работой отменяется?.. – размыслил сержант. Суть в том, что проспавшихся забулдыг пугали сообщением на работу, и это для гостей медвытрезвителя было и позорно, и неприятно, — могли с работы погнать. Смотря, где и кем трудился. Три четверти гостей обычно в обмен на ментовское молчание – откупались взятками. Наличными. Заносили через день-два. Такой рэкет разработал лично Растопыркин, и вот теперь… всё?!

* * *

— Работай, негр, солнце ещё высоко, — лениво покрикивал ефрейтор Болванов на «вытрезвительского зэка», который мыл старенький «Жигулёнок». Демонстрируя империалистическую фразочку, почерпнутую из сериала «Рабыня Изаура», каковой крутили по ТВ. Мытьё машинок — одна из стандартных трудовых повинностей, тоже придуманная Фомой для совсем никчемных и нищих бухарей. Кодекс отработки «принудительного ночлега» включал ряд грязной и нужной для заведения работы, как-то, — подмести двор, отшаркать полы и вытрясти кровати, постирать казённое бельишко, иногда сбегать для самих ментов за пузырём…

— Отставить! – грянул Растопыркин, вырисовываясь во внутреннем дворике «трезвяка», где какой-то проспавшийся нищеброд намывал личную машинку Болванова.

— Я чёт не въехал, — промямлил ефрейтор вслух, наблюдая как радостный бухарь ускакивает прочь, бросив к ебени-фени шланг и тряпки.

— Побормочи ещё, эксплуататор, — желчно сказал начальник. Пнул по колесу «Копейки» и удалился.

Объясняться Растопыркин не собирался, но и хамить подчинённым не желал. Просто ставил перед фактом, а приказы – обсуждать не принято.

* * *

Возвращаясь в здание, на пороге, капитан столкнулся с сержантами Сукиным и Шакаловым, что волокли в вытрезвитель приличного с виду мужика.

— Блять, я трезвее вас! – натурально орал мужик, дёргаясь в позорных ментовских руках. – Чего, бутылка пива – это я уже алкаш?!

— Стоять! – процедил Фома. Он цепко отсмотрел клиента и ментовская чуйка подсказала, что оный – не лжёт.

— Товарищ капитан!.. – возопили сержанты в унисон. – Стопроцентно два штрафа поймали. В одном лице!

— Ловят бабочек, — огрызнулся задержанный. – Я не насекомое, а вы – не этимологи, мать вашу…

Чуйка Растопыркина – его не подвела. Личных штрафов более не будет, а штраф в пользу государства – чувак явно не заслужил.

— Гражданина отпустить! – скомандовал Фома. – Посадить в нашу казённую машинку и отвезти туда, где приняли. И обязательно извиниться.

— Чё? – не вкурили сержанты.

— Выполнять, — Растопыркин показал кулак сначала Шакалову, а после – Сукину. Гражданину отечески подмигнул. И ушёл внутрь здания.

Прихуели все трое, откровенно. Но все слова уже сказаны. Иное – бессмысленно.

* * *

Фома зашёл в свой персональный кабинет, и узрел на стульчике зама Полоумного.

— Здравия желаю! – вскочил лейтенант. Офицеры пожали друг другу ментовские ручки.

Растопыркин сел за персональный столик, поднял вопрошающий взгляд.

— Ваша доля, — Полоумный благоговейно положил на стол стопочку купюр. – За сутки.

Фома выжидающе высматривал, почти каждодневный утренний ритуал, разработанным всё им же, — был известен до последнего мгновения.

— Золотая цепочка, — лейтенант ловко выдернул из кармана позорного кителя драгоценность. – Предвижу, что отлично украсит Матрёну Ивановну, вашу жену…

— В общем, слушай приказ, Полоумный, — перебил Растопыркин. Он поднялся и взял лейтенантика за грудки, прямо посмотрел в глаза. Чтоб  офицер наверняка проникся, таки ж не какие-то там сержанты.