— Так и зарождаются ереси! – торжественно изрек батюшка в пустоту. Никто не верил ему, и сам себе он не верил тоже.

Клюев шёл пешком к Садко, согласно напутствию странного нищего. Утомившись, присел передохнуть на синюю скамеечку Петровского парка. К нему тотчас же подсел некий худощавый очкарик.

— Я вижу, что ты любишь орхидеи, — заметил он.

— Ты прав, – согласился Клюев.

— Приходи к нам с Олесией. У нас ты будешь накормлен и в тепле.

— А вы  — это кто? – доверчиво развесил уши Клюев.

— Я – Орхидеи-люб! А Олесия  — моя жена! – вдохновенно пропел очкарик. — И я вижу, что ты наш человек!

— Я должен поесть у Садко, — не согласился Клюев. – А потом приду.

— Возьми, — попросил Орхидеи-люб, протягивая свой адрес.

Объяснение случилось возле Офиса Столичной Мафии. На Таганке. Вечерело.

Ливер – мордоворот с косой саженью в плечах, угодливо распахнул заднюю дверку лимузина. Михал Михалыч пыхнул сигарой и вознамерился загрузить своё тело в салон. Рядом плавно остановилось такси, из авто усталым мячом выпрыгнул Нафаня:

— Михал Михалыч!

Босс хищно осмотрел помощника: его помятый вид и крутотенный синячище под левым глазом. Цыкнул:

— Ливер, отойди.

Бандюг поправил за поясом пистолет и суетливо подчинился. Главарь сказал удивлённо:

— Нафаня Андрюшкин! Где ты шлялся целый день и что у тебя с рожей!?

— Михал Михалыч! – преданно вякнул секретарь. — Я приехал из больнички, куда меня доставили в бессознательном состоянии!

— Я тебе не приказывал ехать в больничку и впадать в бессознанку! Или ты что-то попутал в моих указаниях? Ну так, чуть-чуть… Скажи мне – попутал?

— Михал Михалыч, ну я ж не дебилоид! – улыбнулся своей остроте Нафаня.

Босс не посчитал шутку шуткой, но промолчал. А секретарь рассказал:

— Я приехал в храм, увидел там ваш рисунок, взял в руки... И тотчас получил от него такой удар, что упал без чувств!

— От кого получил удар?! – настороженно переспросил шеф.

— От Господа, который нарисован на доске, — обыденно объяснил секретарь. – Был в отключке весь день, а как только поймал сознание — по-тихому срулил из палаты.

Главарь являлся реалистом и не признавал, что Чудеса имеют место быть. Впрочем, Чудеса не признают, помимо реалистов, и обычные люди. А зря.

Поняв, что босс молчит, Нафаня разлился соловьём:

— В храме я ставил свечки за здоровье души! Всей нашей братве! Только… учинил перепутку: поставил свечки за здоровье в то место, где ставят за упокой. Господь, видно, обиделся и набил мне рожу… – прояснил обстоятельства Чуда секретарь.

— Херня и сказка! – последовала реакция босса.

Секретарь признал, что Михал Михалыч в свои 35 лет – уважаемый главарь мафии, а он в свои 35 лет – всего лишь Нафаня со смешной фамилией. И ему стало неловко за Чудо.

— Ладненько, с доской я дорешаю сам, сказочник, — резюмировал босс, нетерпеливо глянув на наручные часы. — А ты встречайся с братэлой и получи фотку Клюева! Предъявим бомжу на опознание!

Сотовый телефон шефа сыграл «Вальс». Михал Михалыч оборвал рингтон быстрым нажатием пальца на кнопку, и поднес трубку к вкрадчивому уху:

— Что!?.. Опознали?.. А Горилла?.. Почему ты молчал?.. Да… Держи меня в курсах.

Нафаня попытался подслушать диалог, но бесполезно. Телефон шефа не допускал разглашения голосов без ведома владельца.

— Звонил мой адвокат, — неохотно разъяснил главарь столичной мафии. — Чеснок разбился на трассе, насмерть. А Горилла ещё с утра в морге, подрался с кем-то…

— А вы меня, Михал Михалыч, назвали сказочником! – с превосходством заулыбался Нафаня. — Это чё, блин, получается? Только я поставил Чесноку свечку за упокой — он разбился. А Гориллу, вы только вкурите смысл! Самого Гориллу, что гнул у нас руками подковы! — избили в усмерть.

Михал Михалыч послал свой реализм «гулять в садик», а сам нечаянно затянулся тлеющей стороной сигары:

— Чего ты там болтал про свечки? Поставил за здоровье туда, куда ставят за упокой?..

— Ага, — блеснул самодовольной улыбкой Нафаня. —  Себе только воткнул в нужный Подсвечник. И то благодаря одной богомольной убогой…

Михал Михалыч проплевался полусгоревшим пеплом:

— А мне!?

— Вам поставил свечу самому первому! Ведь вы — самый лучший главарь мафии из всех главарей, которых я знаю!

Босс шалыми глазами вновь осмотрел синячище помощника под левым глазом.

— Видел остолопов. Но таких, млин… – натурально забздел шеф, вероятно – впервые в жизни.

— Михал Михалыч, не называйте меня остолопом! – ультимативным тоном попросил Нафаня. — Да… я знаю, что я — толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.

Секретарь с печальными глазами побрёл к Офису. Михал Михалыч лирично глянул вслед:

— Пожалеть его, а?

Братья-близнецы Андрюшкины встретились в ресторане «Садко», на Тверской улице. Они съели четыре килограмма еды и выпили два литра пунша. Походя, вспомнили детство и поделились текущей житухой, затем приступили к разговору о насущных делах.

— Это Валера Клюев, – Аристофан передал фотографию брату.

— Вот они какие – везунки! – Нафаня бережно принял снимок.

Мордовороты – Кибалда и Скальпель, в статусе «подчиненных Нафани» — отошли отлить.

— Вот они какие – везунки! – повторил Нафаня, бездумно глядя в чью-то харю за одиноким столиком. Харя принадлежала как раз предмету разговора. Клюев кушал гжельский винегрет и размышлял о том, чем же за него заплатить. Он тупо смотрел в свою тарелку, не видя ничего и никого вокруг.

Нафаня провёл сравнительный анализ обеих харь – на фотке и за одиноким столиком. И понял, что обе физии – это есть одно лицо. Брателло обратился к Аристофану за подтверждением, что тот и сделал. Теперь осталось пленить Клюева и предъявить его бомжу лично, для опознания. Хотя и так всё ясно… Инкассацию Михал Михалыча грохнули дезертиры. Вполне, что Клюев не мочил братву на Помойке. Зато он – стопудово один из дезертиров!

— Нафаня! Мне жалко Клюева! Отпусти его! – вдруг плаксиво попросил армеец.

— Аристофан! Если я не доставлю Клюева к Михал Михалычу — то он отрежет мне половое яйцо! – индифферентно возразил мафиоза.

— Я не хочу, чтобы ты потерял яйцо, — резюмировал армеец, вытирая «мокрые» глаза.

На том и порешили. Нафаня щёлкнул пальцами, и из сортира вернулись мордовороты с косой саженью в плечах, — Скальпель и Кибалда.

Спустя 14 секунд.

К одинокому столику подгребли Андрюшкины и мордовороты.

— Твою маму… — Клюев неприлично уставился на братьев-близнецов. Гжельский винегрет был забыт.

— Приветсон, салага, — с пренебрежением сказал Андрюшкин в армейском мундире.

— Я отвезу тебя к Михал Михалычу, щенок. И он будет резать тебе половое яйцо, — беззаботно бросил Андрюшкин в албанском пиджаке.

Клюев вскочил с целью дать драпака. Мордовороты поймали Клюева на пике вскока и внушительно заломали. Интересная пятёрка направилась к выходу. У порога дорогу процессии преградил метрдотель Ханжа.

— Вы не заплатили за четыре килограмма еды и за два литра пунша, — изрек Ханжа, глядя на братьев как на говно. — А вы не заплатили за гжельский винегрет. – Метрдотель погрозил Клюеву скалкой.

— Слышь, перец, ты офонарел? – обомлел от метрдотельской наглости мафиоза.

— Не-а. Офонарели вы, ведь у вас на роже фонарь, — учтиво рассмеялся Ханжа.

Мордовороты знали толк в кабацких шутках и искренне заржали. Армеец глупо улыбнулся – не зная, как реагировать.

— Перец, мы из Мафии! А чувак, сожравший гжельский винегрет — наш пленник!