Пушки были должным образом защищены, обслуга уже смазывала их жиром. Парусину аккуратно натянули над повозками с порохом. Анри улыбнулся:

— Неужели ваше величество мне не доверяет?

— Монсеньор де Монфор, — строго сказал король. — Я никому не доверяю. Особенно в подобной ситуации.

Утопая в грязи, он обходил палатки своих знатных вассалов. Большинство из них убрали флаги внутрь палаток. А Сен-Поль и его оруженосец были навеселе и про свой флаг забыли. Король сам забросил его в палатку.

— Берегите свой штандарт, дорогой сеньор де Сен-Поль, чтобы не потерять его, — укоризненно заметил он, но успокоился, вспомнив о бургундских поместьях Сен-Поля и его влиянии на Бургундию. Когда-нибудь от таких ненадёжно верных присяге вассалов и следа не останется.

Час спустя он вернулся в свою палатку. Всё было в безупречном порядке, несмотря на разыгравшуюся непогоду. Учитывая неожиданность и силу бури, он подумал, что к утру она, вероятно, пройдёт, и марш к Перонну можно будет завершить в ярких солнечных лучах.

Оливье Лемальве ждал короля в палатке с озабоченным лицом и кубком в руке.

— Что это? — спросил Людовик.

— Просто подогретое вино, ваше величество. Это алхимический кубок.

Лекарь настаивал:

— Снаружи холодно, вы промёрзли до костей. Пожалуйста, выпейте это.

— Это слабительное, ведь правда?

— Лёгкое, ваше величество... — после некоторого колебания признался Оливье.

Людовик размышлял несколько минут и наконец сказал:

— Конечно, я промок и немного озяб. Но и все остальные тоже. Анри, например, или ты — губы у тебя посинели. В обычных обстоятельствах я бы выпил твоё снадобье. Но завтра — чрезвычайно важный день. Герцог Карл очень ценит изысканность манер. Я не могу позволить себе нарушить приличия и отлучаться по нужде во время важнейших в моей жизни переговоров. Поэтому я не стану пить это снадобье. А если после октябрьской непогоды я буду немного простужен — это естественно. Таково моё решение.

— Но это позволит вашему величеству хорошо выспаться, и вы будете лучше готовы к завтрашним переговорам.

— Я действительно немного устал и думаю, что хорошо высплюсь и так. А по поводу переговоров я не волнуюсь, поскольку хорошо обдумал свои доводы, они у меня в голове. И даже если я забуду что-либо важное, то кардинал Балю мне напомнит. Поэтому вылей лекарство, Оливье, я не стану пить его.

Лекарь вспыхнул:

— Ваше величество не верит мне. — Он поднёс кубок к губам и залпом выпил его содержимое. — Вот!

— Ну и глупо, — сказал Людовик. — Теперь у тебя одного будет болеть живот на завтрашней встрече. Иди в свою палатку, Оливье, и спи спокойно. Как я.

Лекарь спросил:

— Ваше величество разрешит мне присутствовать завтра? После всего, что я наговорил?

— Преданный Оливье! Да, ты будешь сопровождать меня и присутствовать на переговорах.

Король вознёс молитву, прося у святого Дионисия простереть над ним свою длань и помочь Франции в час смуты, выразив надежду, что святой Георгий будет завтра глядеть в другую сторону, не слишком заботясь о том, чтобы блюсти интересы Англии, и пошёл спать. Он был доволен тем, как подготовлена встреча в Перонне.

Налетавшие с перерывами в течение всей ночи ветра унесли грозу. Никто не слышал, как тяжело дышал в палатке спящий король, а если бы кто-нибудь и услышал, то подумал бы, что это — ветер или отдалённый вой промокшей, несчастной собаки, и не обратил бы внимания.

Доктор, которого эти звуки могли насторожить, крепко спал.

Рассвет был ясным, чистым и холодным. Король заметил что-то белое на одеяле и, подумав, что это замерзший пар от его дыхания, стряхнул его. Но это оказались засохшие хлопья пены. Чёрт возьми, значит, после всех этих треволнений у него был небольшой приступ.

Как удачно, что это случилось ночью, во сне, и теперь всё закончилось — ну и бог с ним. Никто не узнает, даже преданный Оливье. Он вспомнил привидевшийся кошмар. Ему снилось, что он — Карл Простоватый (он — Карл, и он — простак!), его несчастный предок, который сотни лет назад умер в заточении в пероннской тюрьме. А ведь старая крепость всё ещё стояла! Какая глупая мысль! Возможно, это приснилось ему потому, что вчера как и тогда, когда скончался Карл Простоватый, было 7 октября. Но ведь сегодня уже восьмое, счастливый день Людовика XI. Как славно сияло солнце! Каким он был отдохнувшим, каким уверенным в себе! И как по-новому всё выглядело! Запахи, поднимавшиеся от блюд, приготовленных на завтрак, были восхитительны, а его голова работала легко и быстро.

Какие глупые, ненужные предосторожности он предпринял, чтобы обеспечить успех столь простой миссии, в то время как единственное, что было нужно — это указать герцогу Карлу на некоторые просчёты в его рассуждениях. Ведь в сущности Карл был неплохим человеком, совсем неплохим! «В этом-то вся и беда, Людовик, — добродушно пожурил он себя, — ты слишком недоверчив к людям, чёрт бы тебя побрал!»

Король, конечно, извинится перед герцогом Карлом за столь большой эскорт. Более того, он распустит его. Так будет лучше. Он всё сделает совсем не так, как задумал. Людовик сиял, пока Оливье, совершенно заспанный, извинялся за холодный завтрак.

— Мой дорогой друг, он прекрасен, просто восхитителен! Это же оленина, не так ли?

— Нет, это просто телятина, и не самая лучшая, к сожалению...

— Очень вкусно! — сказал король, облизывая губы. — Сочная, как оленина, — он продолжал жевать, улыбаясь. — Оленина, олень, олень... Какая замечательная мысль пришла мне в голову! Оливье, ты слишком долго был простолюдином. Я пожалую тебе дворянство, Оливье. Достойное начало такого счастливого дня. С этого момента ты — дворянин, шевалье Оливье, Оливье ле Дэм[5]. А теперь — стань на колени и присягай мне на верность.

Король отложил свой охотничий нож, вытер пальцы о скатерть и, всё ещё продолжая жевать, простёр руки над головой Оливье в традиционном жесте.

Пунцовый от смущения, со слезами на глазах, Оливье встал на колени.

— Ваше величество, это жестокая шутка, вы наказываете меня за то, что вчера вечером я говорил не то, что надо. Из всех животных я меньше всего похож на лань.

Король взял его руки.

— Непокорный вассал. Клянись! Я серьёзен, как никогда.

Оливье, запинаясь, произнёс клятву.

— Теперь ты — Оливье ле Дэм, — сказал король. — Ступай к моим герольдмейстерам, пусть тебе немедленно изготовят щит: на зелёном поле изображение лани. И не хочешь ли ты придумать какой-нибудь славный девиз, который унаследуют твои сыновья? У тебя есть сыновья, Оливье? Тебе надо завести сыновей. У меня тоже будет сын. Ну, что ты уставился? Веди герольдмейстера.

Оливье торопливо оставил короля, не зная, кто он — ле Мальве, ле Дэм, или просто жертва злой шутки. Но даже если это была шутка, он не посмел ослушаться и вернулся вместе с главным герольдмейстером, глядя на короля, словно собака, ожидающая порки и не смеющая подать голоса. Быстро, но спокойно Людовик приказал вписать имя Оливье ле Дэма в Геральдическую книгу Франции и продиктовал, каким должен быть герб ле Дэмов — лань на зелёном поле. Удивлённый герольдмейстер сделал необходимые записи, поздравил цирюльника и удалился. Было слишком раннее утро, чтобы отдавать почести, но нельзя было счесть полной неожиданностью, что королевский лекарь, камердинер и неизменный советник удостоился наконец дворянского звания.

— Так это не шутка?! — воскликнул Оливье недоверчиво, падая на колени.

— Ну-ну... Вставай с земли! Хочешь простудиться — ха-ха-ха!

Оливье ле Дэм в смущении кусал губы.

— Я ничего не знаю и ничего не понимаю, — говорил он, — но я буду служить своему господину до самой смерти.

— Никто не собирается умирать, мой рыцарь. Сегодня тем более. А теперь я отправлюсь в Перонн и постараюсь вложить хоть немного здравого смысла в красивую голову моего кузена Карла.

— Я не отойду от вас ни на шаг.