При помощи этих статуй на форуме и празднеств в честь Марса Август вновь старался оживить великие воспоминания прошлого и память о древней аристократии в умах торговцев, ремесленников, куртизанок и фланеров, которые пользовались прекрасной мраморной мостовой его памятника. Новое поколение едва остановилось бы, чтобы рассеянно и равнодушно посмотреть на статуи этих великих мужей, которые посреди всех бурь с непоколебимой верой мало-помалу основали империю. Овидий, любимый поэт женщин и молодых щеголей, которых он заставил забыть нежного Вергилия и остроумного Горация, в своей новой поэме Ars amatoria сделал из Марса, бога войны, услужливого любовника Венеры. Он упоминал о празднествах, справляемых Августом при освящении храма, но только как о единственном удобном случае к любовным приключениям и интригам благодаря бесчисленной и веселой толпе красивых женщин и юношей, пришедших в Рим,[404] и он наперед прославляет с этой же точки зрения торжества, на которые уже рассчитывали по случаю триумфа Гая Цезаря, когда тот вернется из покоренной Парфии. Какой чудный случай поухаживать за своей милой![405] Своим обычным гибким и изящным стилем этот гармоничный выразитель всех безумств современного ему поколения молодежи не колебался даже льстить обоим молодым сыновьям Цезаря, как будто ему доставляло удовольствие это династическое раболепство; в их честь он написал стихи, которые пятьдесят лет тому назад заставили бы покраснеть римлянина и показались бы ему достойными самого низкого из рабов. Он прославляет скороспелое величие обоих молодых людей как привилегию, свойственную их полубожественной натуре;

Но эти фантазии были внезапно прерваны неожиданной и ужасной катастрофой, подробности которой мы знаем только в общих чертах. Юлия, может быть, уже слишком безрассудно рассчитывала на свою популярность, на старость Августа и на скептическое потворство общества. Возможно также, что она слишком откровенно сбросила покрывало, которое скрывало ее противозаконные любовные похождения, забывая, что она дочь того, кто шестнадцать лет тому назад издал lex de adulteriis.[407] Вполне возможно также, что катастрофа была венцом усилий друзей Тиберия и партии традиционалистов или же результатом стараний Ливии вновь открыть Тиберию ворота Рима.[408] Тогда нужно предположить, что друзьям Тиберия удалось приобрести доказательства прелюбодеяния Юлии от одной вольноотпущенницы по имени Феба и что взбешенные падением своей партии, убежденные, что они будут уничтожены, если окажутся не в силах нанести своим врагам оглушительный удар, они воззвали ко всей оставшейся у них смелости и решили поднять свой авторитет, доказав, что у них нет лицеприятия ни к кому, даже к столь популярной дочери Августа. Lex de adulteriis применялся к многим мужчинам и женщинам; почему же Юлия и ее любовники должны ускользнуть от него? Август, столько раз во всеуслышание заявлявший, что все должны повиноваться законам, не мог бы помешать, чтобы его дочь, подобно другим, подверглась заслуженному ею наказанию. Однако старый принцепс, посвящавший государству свою энергию, свои деньги и свои заботы в продолжение двадцати пяти лет, казалось, требовал как единственное вознаграждение за такие труды и заслуги, чтобы никто не принуждал его видеть доказательства проступков, совершенных его дочерью. Он не хотел быть поставлен перед ужасной необходимостью или самому нарушить изданные им законы, или осудить свою собственную кровь, запятнать позором мать двоих юношей, на которых он возлагал лучшие надежды в будущем. Какой скандал мог более повредить партии молодой знати, чем громкий процесс о прелюбодеянии, направленный против Юлии? Друзья Тиберия, взбешенные своими неоднократными поражениями, не имели почтения ни к седине, ни к заслугам, ни к фамилии Августа; и они показали отцу доказательства дочернего позора.

Удар был нанесен очень глубоко. Август попался в те сети, которые он сам сплел для других. Lex de adulteriis, носивший его имя, принуждал мужа наказать преступление своей жены или донести на нее, а если муж не мог или не хотел этого сделать, то это было обязанностью отца. Так как Тиберий был на Родосе, то наказать или осудить свою дочь должен он, Август, если не хотел, чтобы Кассий Север или какой-нибудь другой негодяй привлек Юлию к суду (quaestio) и потребовал, опираясь на другой, также утвержденный самим Августом, закон, подвергнуть пытке Фебу с целью вырвать у нее признание в преступлении ее госпожи. И этот человек, которого современные историки изображают абсолютным монархом, властителем Рима и его законов, этот человек, будто бы имевший честолюбивую мысль основать династию, чтобы навсегда закрепить империю за своей фамилией, этот человек не имел мужества в критический момент избавить свою дочь от злобы ничтожной клики, от глупых предрассудков средних классов, от страха показать, что он ищет привилегий для себя и своей фамилии, от столь республиканского и латинского честолюбия показать народу, что законы выше всяких личных или фамильных соображений. Он издал этот ужасный закон и применял его к столь многим лицам; если теперь, когда пришел его черед оказать ему повиновение, он попытается спасти своих родственников, то что сделается с той репутацией беспартийного магистрата, сурового стража нравов, которой он был обязан большей частью своей славы и своего авторитета? Представьте себе этого шестидесятидвухлетнего старика, усталого, раздраженного затруднениями, обрушившимися на него в тот самый момент, коща он желал отдохнуть, и который в конце своей бурной жизни, когда он имел право пожелать немного спокойствия, не мог избежать ужасного мщения друзей Тиберия, будучи поставлен перед дилеммой: или убить свою дочь, или компрометировать в ужасном скандале весь свой авторитет и все свое дело! Август не был жестоким, но перед тем, как сделать подобный выбор, он был, как кажется, охвачен ужасным приступом скорби и гнева.[409] В то время как равенство всех перед законом было не более как лживой условностью, которой шарлатаны, подобно Кассию Северу, пользовались с целью обманывать народ, Август хотел, чтобы это было серьезной вещью для его дочери, и тотчас подумал о крайнем средстве, которое lex Iulia предоставлял отцу семейства относительно его прелюбодейки дочери, т. е. хотел убить ее. Потом чувство, разум, некоторое спокойствие, вернувшееся в его сердце, одержало верх. Уехав из Рима, он послал Юлии развод от имени Тиберия и в силу своей власти, как pater familias, отправил ее в изгнание на остров Пандатерия.[410]

Рим, не ожидавший этого, внезапно узнал, что дочь Августа, мать Гая и Луция, выдающаяся и популярная дама римского света, была уличена своим отцом в прелюбодеянии, отправлена в ссылку и изгнана из семьи. Самые безумные обвинения распространились тогда по Риму. Высшие и средние классы, сенаторы и всадники, наиболее влиятельные партии возмутились против Юлии; все самые гнусные басни, выдуманные на ее счет друзьями Тиберия и уже так давно передававшиеся шепотом, рассказывались теперь во всеуслышание, еще преувеличенные и с самым живым негодованием; несчастная женщина, оказавшаяся виновной в столь обычном преступлении, была опозорена как последняя проститутка, втоптана в грязь, обвинена во всевозможных гнусностях и даже в попытке отцеубийства; все ее друзья были обвинены в прелюбодеянии и заговоре против Августа; Феба повесилась, чтобы не быть принужденной выступить с показаниями против своей госпожи; Юлий Антоний, наиболее подозреваемый из всех по причине своего происхождения, покончил жизнь самоубийством;[411] осуждения были очень многочисленны; Семпроний Гракх и многие из наиболее знатных друзей Юлии были осуждены на изгнание.[412] Сопровождаемая своей старой матерью, Юлия должна была тайком выехать из Рима, преследуемая ненавистью всех порядочных людей и обремененная бесконечным числом преступлений, которых она не совершала. Снова в течение некоторого времени общество было охвачено внезапным страхом перед прелюбодеянием, которым воспользовались доносчики, чтобы обвинить большое число лиц. Август был слишком могуществен и уважаем; никто не осмелился ничего предпринять против его величия, но демократическая зависть таилась в сердцах и нашла себе свободный выход в чудовищном скандале по поводу прелюбодеяния Юлии. Так как Юлия позволила уличить себя в дурном поведении, то ее наказание должно было искупить привилегированное положение и единственную судьбу Августа; она оказалась брошенной в бездну позора, на глубину, равную высоте славы, на которой находился ее отец; главным образом, она искупала всю злобу, которую Август породил своими социальными законами. С какой радостью те, кого законы 18 г. поразили в их чести и богатстве, видели дочь автора этих законов также погибшей и пораженной позором! Сам Август, увлеченный этим течением, написал сенату письмо, в котором объяснял причину наказания своей дочери и перечислял как факт наиболее злые выдумки, распространявшиеся на ее счет.[413]