Но если у Августа было минутное колебание по поводу германского предприятия, то галльские дела скоро показали ему, что для благосостояния республики недостаточно читать и заставлять читать молитвы в Риме, а нужно сражаться в Германии. Ценз в Галлии был окончен, и недовольство сделалось таким острым, что революция казалась неизбежной, а вместе с ней, без сомнения, должны были нагрянуть на богатую провинцию и германские орды.[220] Август должен был решиться начать так давно приготовленное нападение. Но времена значительно изменились. Нужно было вторгнуться в Германию, не бросаясь со смелостью Цезаря с закрытыми глазами в будущее, а методически, медленными и осмотрительными шагами продвигаясь вперед только на верное расстояние, хорошо защищенное с тыла, и после тщательной разведки обширной неизвестной территории, в которую нужно было вторгнуться. Прежде всего легионам была открыта безопасная дорога на восток вдоль течения Липпе при помощи обширного укрепленного лагеря, построенного на берегах этой реки в сердце страны, между Рейном и Везером. Этот лагерь был соединен с Рейном широкой военной дорогой и цепью мелких фортов.

Из этой укрепленной базы легионы должны были распространять вокруг почтение к Риму и страх перед ним путем набегов и экспедиций во всю область между Рейном и Везером. Но прежде постройки военной дороги было трудно и опасно вести большую армию по дороге вдоль Липпе. Поэтому возымели мысль послать часть войска морем к устью Эмса, подняться по этой реке до ее верхнего течения, параллельного течению Липпе и в некоторых местах отделенного от него расстоянием всего в тридцать километров; другую часть войска хотели провести долиной Липпе так, чтобы обе армии могли соединиться на верхнем течении Липпе. Август решил в этот год приказать выполнить первую половину этого плана, т. е. провести морем часть армии на Эмс. Выполнить это он поручил Друзу, бывшему еще только двадцатишестилетним пропретором. Это, конечно, был смелый выбор, но Августу для этой войны нужен был человек, в одно и то же время умный, энергичный и преданный, на которого он мог бы всецело положиться, а к Друзу он имел полное доверие.[221] Предприятием, таким образом, должна была руководить седая голова, а выполнять еще очень молодая рука.

Август начал кампанию так же ловко, как Цезарь, когда тот предпринял экспедицию в Британию; он позаботился не оставить Галлию без легионов и во власти беспокойной и недовольной знати.[222] Друз созвал галльских вождей на собрание, чтобы переговорить с ними о введении в Галлии новой религиозной церемонии в честь Августа и Рима. Когда большинство их собралось, он, не имея более оснований страшиться в их отсутствие общего восстания галлов, дал армии и флоту сигнал к выступлению и увел этих галльских вождей с собой. Он спустился вниз по течению Рейна, прошел каналом и вступил в Зюйдерзее.[223] Он прошел через современную Голландию, территорию фризов, которые, вследствие переговоров, завязанных, вероятно, еще до прибытия войск, приняли римский протекторат на довольно мягких условиях. Они уплатили небольшую подать, не деньгами, ибо были очень бедны, а шкурами и военными контингентами.[224] Потом Друз со своим флотом вышел в Северное море и поплыл вдоль берега; он покорил остров, которому Дион дает имя Бурханис (Burchana, совр. Боркум),[225] вошел в Эмс и в местность, которую мы не можем точно определить, высадил часть своих сил;[226] потом он снова спустился по реке с остальной армией, вновь вышел в открытое море, направился к устью Везера и также попытался подняться по этой реке, вероятно, только в целях разведки.[227] Но на этот раз он потерпел неудачу — или потому, что суда, слишком легкие для бурного моря, оказались слишком тяжелыми, чтобы подняться вверх по быстрому речному течению, или по какой-либо другой, нам неизвестной причине.[228] Достоверно то, что Друз, слишком плохо знавший это море, едва не потерпел крушение и спасся только при помощи фризов.[229] В конце осени он снова был в Галлии с частью своей армии и флота. Он позволил галлам вернуться домой, после того как они по его совету решили воздвигнуть в Лионе большой алтарь в честь Рима и Августа и основать при нем национальное жречество. Потом он отправился в Рим отдать Августу отчет о своих предприятиях и получить новые приказания на следующий год.[230]

Тиберий тем временем вел в Паннонии войну по образцу старой аристократии, уничтожая, захватывая в плен и продавая мятежников в рабство.[231] Этот молодой человек, имея достоинства старой знати, имел также и ее жестокость. Лучшая часть населения Паннонии, вероятно, была продана крупным и средним землевладельцам Италии и переселена в долину По. Сенат декретировал Тиберию триумф.[232] В Рим Август вернулся в сопровождении Ирода. Последний, поехав в Грецию на олимпийские игры, присоединился к Августу в Аквилее, чтобы выразить свое почтение Юлии и рассказать об ужасном раздоре, разразившемся под горячим небом Иерусалима в царском дворце между детьми несчастной Марианны. Между Александром и Аристовулом, двумя сыновьями этой несчастной женщины, и Антипатром, сыном Ирода от Дориды, и Саломеей, преследовавшей непримиримой ненавистью свою невестку даже после ее смерти, уже давно шла ужасная борьба сплетен и интриг, вызвавшая подозрение в тревожном уме Ирода. Царь Иудеи страшился теперь, что Александр и Аристовул пожелают отомстить за свою мать, убив его. Если бы он был свободен в своих поступках, он не поколебался бы избавиться от этого подозрения убийством своих сыновей; но он чувствовал свою непопулярность в Иудее, где он сохранял свой трон только благодаря покровительству Августа. Если бы его трагический дом был снова окровавлен ужасным семейным убийством, то Август мог бы покинуть его. Поэтому он не посмел убить детей вслед за их матерью; но каким мучением должна была быть для этого недоверчивого человека, ненавидимого столькими людьми, жизнь со своими двумя сыновьями, которых он подозревал в таких замыслах!

Он хотел изложить Августу это трагическое положение, надеясь, быть может, что тот позволит ему убить своих сыновей. Но Август, напротив, увел с собой в Рим царя Иудеи вместе с его сыновьями и старался примирить их, предлагая Ироду в качестве вознаграждения медные рудники Кипра, из которых правители почти не извлекали никаких выгод и которые ловкий Ирод мог бы снова эксплуатировать, удерживая в свою пользу половину доходов. Мудрая дипломатия Августа умела, таким образом, одновременно восстановить мир в семье Ирода и заключить выгодное дело для государства. Римский народ также получил пользу от этих раздоров:

Ирод передал Августу 300 талантов для раздачи во время праздников.

Хитрый иудейский царь пытался таким образом вперед приобрести снисходительность Рима к новым преступлениям, которые он мог бы совершить, и Рим, жадный до зрелищ и празднеств, принял это золото в качестве почетного дара![233]

Без сомнения, около этого времени в Рим пришло известие, что во всей Малой Азии землетрясение произвело ужасные опустошения, все население оказалось в страшной нищете и не знало, как заплатить подать того года. В Риме, который столько веков с неумолимой строгостью собирал подати, увидали совершенно новую вещь. Сенат и народ возмутились; было высказано мнение, что нужно прийти на помощь к несчастной провинции и не требовать подати по крайней мере в этот год. Но государственные финансы были в печальном положении: как отказаться от такой значительной суммы? Август, унаследовавший после Агриппы много денег, как всегда, взял на себя решение этого затруднения: он сам внес в казначейство из своей личной кассы ту сумму, которую Азия должна была уплатить в этот год.[234] Общество было удовлетворено, государственное казначейство не понесло никакого ущерба; один Август потерял при этом значительную сумму. Это поистине был единственный монарх, который был вынужден предоставлять из своих частных сумм средства для удовлетворения приступов филантропии капризного общества! Настоящая монархия поступает совершенно иначе: она без шума притесняет своих подданных с целью создать колоссальное состояние для' царствующей фамилии. Но в старой республике одновременно с довольством, пороками и образованностью распространялись гуманитарные доктрины; прошло то время, когда ббльшая часть общества жила прямо эксплуатацией провинций; все теперь хотели расточать восточным провинциям лесть, любезности и уступки, лишь бы Рим ничего от этого не терял. И Август, как всегда, должен был решить затруднение, взяв на себя потерю. Сенат решил вместе с тем, чтобы в качестве исключительной меры Август был назначен на два года правителем Азии вместо правителей, ежегодно избираемых по жребию. Он сам мог выбрать энергичного и способного человека в качестве своего заместителя.