Август мог бы считать этот год одним из наиболее спокойных и счастливых годов своей жизни — а впоследствии он почти не между имел их, — если бы не оживился раздор между Юлией и Тиберием и не приняла внушающих тревогу размеров политическая ссора между партией молодой знати и старой консервативной партией.

Тиберий не мог не знать, что Юлия обманывала его; во всяком случае он подозревал это. Между тем он был в числе наиболее непримиримых поклонников традиций и пуританизма, принудивших Августа предложить великие законы 18 г., беспрестанно требовавших от него их неумолимого применения и постоянно плакавшихся на беспорядок, терпимый аристократами в своих семьях. Мог ли он, пуританин, консерватор, поклонник традиций, держать в своем доме жену, заподозренную в прелюбодеянии, тогда как lex de adulteriis предписывал донести на нее или развестись с ней.[345] Ему нужно было подать пример той римской суровости, которой он до сих пор так настоятельно требовал от других. Но Юлия была дочерью, и притом любимой дочерью, Августа, человека, которому он, еще столь молодой, был обязан столькими почестями и славой. Он не мог обвинить или прогнать Юлию, как если бы дело шло об обыкновенной матроне: подобный скандал в доме Августа был бы очень тяжелым политическим потрясением. Тиберий, обычно столь решительный и непоколебимый, поэтому колебался. Но Юлия, знавшая своего мужа, могла опасаться того, что имя дочери Августа не будет в силах долго защищать ее против гордости, пуританизма и властного характера Клавдия; она понимала, что для своей защиты ей лучше самой напасть на Тиберия, на его политическое могущество и его положение в государстве, и она соединилась с его многочисленными врагами из среды знатной молодежи. Момент был благоприятен по многим причинам. Августу только что исполнилось шестьдесят лет, приближалась старость, он всегда был слабого здоровья и держался, как все знали, только благодаря постоянным заботам о себе и строгому режиму. Спрашивали себя, не присоединится ли он скоро к Меценату и Агриппе; и с тем ббльшей тревогой поднимался вопрос, кто наследует ему в его функциях принцепса республики. Ответ всегда был один и тот же: это, несомненно, будет Тиберий, если только не удастся сделать его вступление в должность невозможным, возбудив против него скрытую ненависть народа, воспользовавшись его недостаточной гибкостью и всеми его недостатками с целью создать ему затруднения. Вокруг Юлии сгруппировалась котерия молодых людей, врагов Тиберия; среди них были Марк Лоллий, Гай Семпроний Гракх, Аппий Клавдий, Юлий Антоний, Квинтий Криспин и один из Сципионов.

Ободренные этой драгоценной союзницей, найденной в доме Августа, они начали в согласии и с помощью Юлии ожесточенную клеветническую кампанию против Тиберия.[346]

Вначале Тиберий, гордый и непреклонный, не удостаивал их даже вниманием. Но в начале б г. до Р. X. его враги, пользуясь тем, что Юлия готова была поддержать их перед Августом, сделали более смелую попытку: они попытались противопоставить Тиберию Гая Цезаря, усыновленного Августом сына Агриппы и Юлии, которому было тогда четырнадцать лет, уже заранее наметить его как преемника Августа и создать, таким образом, соперника Тиберию. Они предложили закон, по которому в этот год его можно было избрать консулом на 754 г. от основания Рима, когда ему исполнится двадцать лет. Это удивительное предложение увенчивало чудовищной аномалией долгие усилия целого поколения, сделанные для восстановления старой аристократической конституции. Думали ли в Риме когда-нибудь, что возможно выбрать консулом четырнадцатилетнего ребенка? Такое нелепое предложение могло только вызвать смех у таких людей, как Тиберий. Но Юлия и ее друзья, очевидно, рассчитывали на повсюду распространенный страх, что за правлением Августа последует еще более суровое, еще более скупое и консервативное правление; они рассчитывали на злобу всех тех, которые сильно страдали от социальных законов 18 г., на беспокойство, в каком находились бездетные фамилии, ожидавшие закона, который наказал бы их за их бесплодие; на желание, наконец, более пышного, более великодушного и более либерального правительства. Несмотря на уроки Веррия Флакка Гай Цезарь усвоил себе вкусы нового поколения и мог являться представителем этих разнообразных стремлений. А сам Август разве не был избран консулом в двадцать лет?[347] Почему такая же привилегия не может быть предоставлена его сыну? Таким образом думали заранее привлечь внимание народа к этому молодому человеку, который был бы заранее расположен к тем, кто доставил ему такую почесть. Таким образом, все надежды тех, кто страшился, что империей скоро будет управлять Тиберий, устремились к этому молодому человеку, одно имя которого уже возбуждало симпатии и которому народ неоднократно аплодировал. Суровому, гордому, непопулярному, как вся его фамилия, Клавдию противопоставляли Юлия, и душа народа скоро была ослеплена сияющим блеском этого великого имени.

И действительно, неожиданно увидали успех этой попытки, которая должна была казаться безумной настоящим римлянам. Первой ступенью было познакомить с этим предложением народ и сенат, и, вполне естественно, друзья Юлии выставили свое предложение не как оскорбление, наносимое Тиберию, а как акт уважения по отношению к Августу. Народ и сенат, всегда готовые засвидетельствовать свою преданность принцепсу и свое уважение к имени Цезаря, нашли предложение чудесным; все не любившие Тиберия — а число их было велико — горячо ему аплодировали; Юлия защищала дело своего сына перед своим отцом. Одно лицо сперва воспротивилось этому бессмысленному проекту, и этим лицом, по весьма понятным причинам, был сам Август. Привилегии, которые он предоставлял Марцеллу, Друзу, Тиберию, впрочем, менее важные, чем та, которую требовали теперь для Гая, оправдывались государственной необходимостью и уже оказанными ими услугами; но можно ли было делать консулом молодого человека, о котором нельзя было заранее утверждать, что он сделается серьезным человеком? Это нелепое предложение, результат тайных интриг маленькой котерии, ниспровергало всю республиканскую конституцию; оно делало бесполезным все двадцатилетние усилия восстановить ее и было смертельным оскорблением для Тиберия, который с негодованием требовал, чтобы Август всем своим авторитетом воспротивился его врагам. Пока он сражался на Рейне, эта праздная молодежь, проводившая свое время в посещении театров и чтении Овидия, хотела противопоставить ему, ему, который совершил столько подвигов, четырнадцатилетнего ребенка и косвенно отнять у него плоды стольких трудов! Нет! Август не должен позволять наносить ему такую тяжелую обиду и обязан рассеять интриги, столь гибельные для государства. Август, действительно, сперва энергично протестовал; в сильной речи перед сенатом он сказал, что это было бы безумием и что консул должен, по крайней мере, быть в возрасте, способном к разумению.[348] Но партия продолжала настаивать; народ со своей обыкновенной глупостью стремился иметь консулом ребенка. Противники Тиберия, сильные в сенате, не остались бездеятельными; народ, так сильно любивший имя Цезаря и так ненавидевший Клавдиев, столь симпатизировавший Гаю и столь враждебно относившийся к Тиберию, горячо защищал проект; Юлия, как можно себе представить, интриговала, чтобы ускорить свое мщение. Тиберий, как обычно, оставался хладнокровен. Август должен был уступить и позволить, чтобы на комициях 6 г. до Р. X. Гай Цезарь был избран консулом на следующие пять лет. Но как только Август отдал себе отчет в интриге, направленной против Тиберия, он поспешил дать ему удовлетворение: он дал ему трибунскую власть на пять лет, что делало Тиберия таким же его товарищем, каким был Агриппа, и послал его в Армению, где после смерти Тиграна началось восстание.[349]