Но если лирика и драма, которые мало служили целям управления, оставались в руках знати, то два других рода ученых занятий, которые являлись гораздо более важными орудиями господства: красноречие и юриспруденция — попали (отчасти, по крайней мере) в руки образованных людей среднего класса, преобразовавших их и даже пользовавшихся ими против аристократии. Август, как мы видели, возродил закон Цинция, запрещавший получать вознаграждение за оказание юридической помощи. Этот закон был одним из основных законов аристократического строя, ибо, препятствуя образованию класса профессиональных адвокатов, он делал адвокатуру гражданской обязанностью и монополией богатых классов. Но трудность и число процессов уже давно возрастали вместе с запутанностью законов и развитием социальной и экономической жизни, а число знатных фамилий уменьшилось вместе с временем, которое они могли отдавать юридическим делам. Чтобы защищать дела, или respondere, cavere, scribere (таковы были три функции юриста), недостаточно было, как некогда, знать три или четыре юридических правила; теперь была необходима совершенно специальная подготовка и долгое и трудное обучение. Но много молодых людей следовало примеру Овидия и отказывалось от юриспруденции ради более привлекательных занятий.[147] Римская аристократия, предназначенная управлять миром, не могла более обсуждать и судить все процессы Италии. Многие поэтому были вынуждены прибегать к профессиональным адвокатам, которым нужно было платить и от которых lex Cincia не мог очистить Италию; действительно, в случае процесса предпочитали найти наемного адвоката, чем остаться без заинтересованного защитника.[148]

Было еще другое, не менее важное, затруднение. Август до такой степени был выше всех сенаторов по своей популярности, своему богатству и влиянию, что бесконечное число людей обращалось к нему или за советом или чтобы иметь его своим защитником: все его ветераны, все его колонисты, все те, кто помещал его изображение в число своих богов — Ларов, считали себя вправе прибегать к нему во всех своих процессах, даже самых незначительных, как к всеобщему провидению. Все эти просьбы ставили Августа в затруднительное положение. Он не мог удовлетворить столько просьб и не хотел монополизировать то, что согласно традиции было одной из наиболее древних привилегий знати; он не был, впрочем, достаточно опытен в законах, чтобы быть в состоянии отвечать на все предлагавшиеся ему вопросы. Чтобы избавиться от такого положения, Август придумал, наконец, поручить известному числу опытных юристов — вероятно, сенаторов — respondere, т. е. давать ответы вместо него всем обращающимся к нему с юридическими вопросами.[149]

Решение было остроумно; но оно, так же как и увеличение числа профессиональных адвокатов, доказывало, что аристократия выпускала из своих рук могущественное орудие власти. Она, без сомнения, еще насчитывала в своей среде великих юристов и ораторов: между юристами самыми ученым и глубоким был Марк Антистий Лабеон; между ораторами, не считая Мес салу и уже престарелого Азиния Поллиона, были Луций Аррунций, Квинт Атерий, Павел Фабий Максим, которые готовились домогаться консульства на 11 г., оба сына Мессалы, шедшие по следам своего отца, и сам Тиберий. Но если Лабеон был самым талантливым, самым мудрым и самым уважаемым из современных ему юристов, то он не был самым влиятельным. Слишком суровый, слишком привязанный к своим аристократическим принципам, он упорно отказывался признавать новые тенденции законодательства Августа, которые находил слишком революционными, и, несмотря на приглашение принцепса, отказался даже выставить свою кандидатуру в консулы.[150] Он предпочитал занятия чистой наукой профессиональной деятельности и проводил около полугода в деревне,[151] ще составил ту знаменитую библиотеку, в которую входило более четырехсот юридических сочинений и которая должна была передать его имя потомству.[152] Не с ним поэтому мог советоваться Август о юридических вопросах, когда нуждался в помощи юриста, например, во время подготовки социальных законов. Его советником по юридическим делам был Атей Капитон, сын центуриона Суллы, менее ученый и менее известный, чем Лабеон, но старавшийся ввести в традицию необходимые новшества. Таким образом, уважение и власть разделились, как случается всегда, когда аристократия слабеет, и если юрисконсульт знати получает уважение, то юрисконсульт новых классов приобретает власть. Еще более важно, что новое суровое применение legis Cinciae принуждало знать бесплатно защищать в суде средние и бедные классы, но нисколько не обеспечивало за вельможами того, что ранее было истинным вознаграждением за бесплатный patrocinium, — привилегии быть обвиняемыми и защищаемыми своими равными. Побуждаемые ненавистью и злобой, порожденными их раздорами, а также желанием придать новую силу законам, высшие классы слишком ободрили своих членов обвинять друг друга. Со всех сторон появлялись незнатные и честолюбивые выскочки из среднего класса, которые, пользуясь новыми ораторскими методами и злоупотребляя принципом равенства всех перед законом, нападали на знать.

Творцом и учителем этого нового красноречия был некто Кассий Север, которому в это время было только тридцать лет.[153] Незнатного Север происхождения,[154] умный, красноречивый и очень честолюбивый, он, не будучи в силах нажиться даровой защитой бедняков, возымел мысль приобрести деньги путем обвинения богатых, заставляя их платить себе за отказ от обвинения или пользуясь той частью имущества обвиненных, которую закон предоставлял обвинителю.[155] Всякий раз, как возникало громкое дело против богатого человека в силу legis de adulteriis или другого закона, одно из тех обвинений, от которых обычно отказывались по дружбе или по собственному достоинству выдающиеся ораторы знати, Кассий Север всегда был готов взяться за него. Было ли обвинение серьезно или фантастично, имело ли оно действительное основание или было порождено смешными сплетнями, он поддерживал его с одинаковой силой и без зазрения совести эксплуатировал злобу и предубеждения средних классов против аристократии.[156] Рим, привыкший видеть блестящие потоки аристократического красноречия, чистого, точного, логического, хотя иногда немного холодного, еще не видывал такого густого, желтого, кипевшего серного[157] потока вулканической грязи, какими были обвинения Кассия. Вместо документов Кассий выставлял оскорбления и насмешки, доказательствам противопоставлял экстравагантные выдумки, невероятную клевету, реалистические описания, производившие впечатление подробности, словом, все то, чем можно оглушить грубые умы, едва привыкшие рассуждать.[158] Этот контраст можно сопоставить с тем, какой существует теперь между серьезными журналами, где стараются быть точными и осмотрительно рассматривать вопросы, не оскорбляя своих политических противников, и уличными листками с их скандалами, громкими заглавиями и экстравагантными изобретениями, возбуждающими и эксплуатирующими самые низкие страсти наиболее многочисленных классов с целью собрать деньги из этой грязи. Доказательством слабости аристократии было то, что она, державшая, как казалось, в своей власти империю, сенат, магистратуру, не могла убить эту бешеную собаку, которую повсюду боялись и лаю которой старались подражать. Обвиненные им с трудом находили кого-нибудь из своих друзей, кто хотел бы или умел помериться с ним силами. Жалкое красноречие Кассия Севера вполне отвечало только потребностям масс, охваченных подозрением, что знать всегда склоняет на свою сторону чашу весов в процессах не разумными доводами, а благодаря богатству и славе. Эта изнеженная аристократия так страшилась быть заподозренной в пристрастии, что, чтобы избежать забот, многие из знати предпочитали время от времени приносить кого-нибудь из своих в жертву народной злобе. Популярность оратора служила извинением для того, чтобы переносить бездельника. Его боялись, действительно, все, в том числе и сам Август, которого сильно тревожила эта общая подозрительность, особенно в громких процессах. Отказывая в юридической помощи своим друзьям, он пренебрегал бы освященной традицией обязанностью; предоставляя же ее, он, казалось, изменяет к слишком большой выгоде для защищаемой им стороны условия судебного состязания. Вмешательство Августа в процесс в качестве патрона одной из сторон произвело бы давление, несправедливое в глазах общества, обработанного Кассием Севером и желавшего, чтобы время от времени кто-нибудь из знатных был осужден, даже если он был невиновен, с целью уравновесить многочисленные оправдания настоящих преступников. Поэтому Август был вынужден прибегать к бесчисленным уловкам, чтобы избежать такого положения.[159]