Исход битвы был, во всяком случае, неопределенным. Потери Антония оказались вдвое больше потерь врага; весь его лагерь был раз- граблен, в то время как его солдаты разграбили только лагерь Кассия;[652]его положение было бы, вероятно, скомпрометировано навсегда, если бы не смерть Кассия. Эта первая битва решила войну только потому, что в ней погиб Кассий. Снова для обеих армий начались бесконечные дни ожидания на равнине Филипп. Убежденный в правоте Кассия, Брут решил следовать его планам и старался теперь удерживать свои войска, раздавая им деньги в большом количестве. Если бы у солдат хватило терпения подождать, то они одержали бы победу почти без боя. Голод начинал давать себя чувствовать в рядах врагов: ранняя зима с ледяными ветрами держала в оцепенении солдат, многие из которых потеряли все свое имущество при разграблении лагеря; генералы, не имевшие денег, кормили их только обещаниями.[653] Скоро пришло еще одно дурное известие, которое триумвиры старались не допустить до Брута: провизия и подкрепление, которые должны были прийти из Италии, были атакованы флотами Мурка и Домиция Агенобарба и потоплены в Адриатическом море; два легиона, один из которых был марсов, почили вечным сном на морском дне.[654] К счастью для триумвиров, Брут не умел, подобно Кассию, поддерживать дисциплину;[655] он слишком легко уступал солдатам и вступал с ними в дискуссии, вместо того чтобы заставить их повиноваться; солдаты любили его и нисколько не боялись. Командование не было более достаточно действенным, сразу же упала дисциплина, возникли зависть и раздор между прежними солдатами Кассия и солдатами Брута. Скоро, едва рассеялось впечатление от первой победы, как снова с нетерпением стали ждать конца войны; вожди восточных союзников, торопясь вернуться домой, постоянно старались склонить полководца к бою.[656] Брут не умел ни прекратить этот ропот, ни успокоить это нетерпение. Хотя внешне он был обычно по-аристократически спокоен, но его одолело бессилие. Вынужденный чрезвычайными усилиями воли выполнять ежедневный тягостный труд, измученный бессонницей и галлюцинациями, он позволил овладеть собой безропотному фатализму, который окончательно парализовал его волю, слишком чувствительную и истощенную чрезмерными волнениями и усталостью. Он писал Аттику, что чувствует себя счастливым, потому что приближается конец его испытаний: если он одержит победу, то спасет республику; если, напротив, проиграет битву, то убьет себя, уйдет из жизни, ставшей ему невыносимой.[657]

Приготовившись, таким образом, к смерти, Брут, хотя и руководил　еще подготовкой к последней битве, в действительности уже отказался от нее; положившись на судьбу, он со все возрастающей слабостью сопротивлялся отчаянным усилиям Антония вызвать его на бой. В то время как триумвир посылал своих солдат за вал, чтобы, обращаясь с врагами, как с малодушными трусами, побудить их к мятежу, Брут произносил перед своими солдатами прекрасные речи, убеждая их еще немного потерпеть и тем самым только увеличивая их недовольство, — так бывает всегда, когда призывом к разуму хотят успокоить страсти неистовой толпы. Офицеры, восточные цари и простые солдаты убеждали Брута, требовали битвы; Брут понимал, что это будет ошибкой, но, будучи измученным, он наконец скрепя сердце позволил вырвать у себя приказ дать сражение. У Антония были более упорные войска, и энергии у него было больше: и Брут был побежден.[658] Отступив с несколькими друзьями в небольшую долину между соседними холмами, убийца Цезаря без жалоб, со свойственной ему ясностью духа кончил жизнь самоубийством, приказав помочь себе греческому ритору Стратону, бывшему его учителем красноречия.[659] Брут не был ни глупцом, ни гениальным человеком, ни преступником, ни героем, как стараются представить его историки в зависимости от их принадлежности к той или иной партии. Это был человек науки и аристократ, вынужденный обстоятельствами играть роль, для которой ему нужно было бы иметь гораздо больше энергии, и увлеченный в предприятие, которое было выше его сил. Сн имел гордость до конца нести бремя своей ответственности, но был раздавлен им. Однако его жертва не была бесполезна. В последний момент он должен был признаться, что великий классический идеал республики, которому он отдал свою жизнь, с этих пор был мертв; что мир, который он покидает, был слишком развращен для тех, кто еще верил в этот идеал. Брут не мог угадать человека, предназначенного воспринять этот идеал и сумевшего применить его к новым условиям политической жизни. Этот человек был, однако, недалеко от него: он сражался при Филиппах, но во враждебном лагере.

XII. Конец аристократии

Договор при Филиппах. — Земли, предназначенные ветеранам Цезаря. — Почему Антоний выбрал Восток. — Фульвия и революционный дух. — Новые литературные течения. — Эклоги Вергилия и «Катилина» Саллюстия. — Возвращение Октавиана в Италию. — Конфискация земель в восемнадцати городах Италии. — Первое несогласие между Фульвией, Луцием и Октавианом. — Луций выступает на защиту ограбленных собственников. — Первая эклога Вергилия. — Антоний на Востоке. — Первая встреча Антония и Клеопатры. — Новая борьба между Фульвией, Луцием и Октавианом. — Фульвия и Луций подготовляют революцию. — Новая гражданская война. — Пародия социальной войны. — Осада Перузии.

На поле битвы при Филиппах погибло большое количество знаменитых римских фамилий. Кроме Брута, не оставившего детей, там погибли единственный сын Катона, единственный сын Лукулла, единственный сын Гортензия и Луций, племянник Кассия. Некоторое число проскрибированных и заговорщиков, взятых в плен, в том числе Фавоний, были тотчас же убиты.[660] Ббльшая часть разбитой армии отступила со своими офицерами к морю, села на корабли и укрылась на острове Фасос. Там она могла оставаться некоторое время для поднятия своего духа, потому что у их противника не было флота. Но удар был слишком жестоким, и было почти невозможно победить всеобщее уныние. Много знатных людей — Ливий Друз, Квинтилий Вар, Лабеои и многие другие — покончили жизнь самоубийством.[661] Что же касается тех, кто не потерял надежды на будущее, то скоро каждый из них стал думать только о себе, и армия распалась. Гией Домиций овладел на Фасосе несколькими кораблями, пригласил некоторых солдат разбитой армии и отплыл с твердым решением заняться разбоем, если не появится другое средство к спасению.[662] Сын Цицерона подался на Восток, где на берегах Азии еще находился отряд армии и флота под начальством Кассия Пармского; другой отряд под командованием некоего Клодия и Туруллия находился на Родосе, третий под начальством Мания Лепида — на Крите.[663] Луций Валерий Мессала Корвин и Луций Бибул, зять Брута, остались на Фасосе; после того как они отказались от командования, предложенного им еще бывшими на острове солдатами, сдались Антонию, который сохранил им жизнь после того, как они выдали казну и запасы армии.[664] Второстепенные офицеры были прощены более легко и могли, подобно Квинту Горацию Флакку, с большей или меньшей легкостью вернуться в Италию. Что касается солдат, то большинство их либо сдались, либо разъехались.