VIII. «De officiis»

«De officiis». — Утопия совершенной аристократии. — Переписка между Октавианом и Цицероном. — Возвращение Антония и Октавиана. — Речь Октавиана к народу и ее неудача. — Критический день для Октавиана. — Возмущение двух македонских　легионов.

Цицерон, получивший это письмо в Путеолах 1 ноября,[300] несколькими днями ранее был тайно извещен, кажется, Сервилией, о других важных вещах. Марк Скаптий и один из служителей Цецилия Басса прибыли с востока с известием, что египетские легионы подают хорошие надежды и что Кассия ждут в Сирии.[301]Ободренный этими известиями, Кассий тотчас уехал с небольшим флотом,[302] решив отнять Сирию у Долабеллы.[303] Но если эти новости доставили некоторое удовольствие старому писателю,[304] то они не могли, однако, избавить его от глубокого разочарования, под гнетом которого он жил с некоторых пор. Антоний казался ему непобедимым; у него не было больше надежды на успех. Усталый и разочарованный, Цицерон отдался своей судьбе; он не хотел более заниматься никакими политическими делами, не хотел даже публиковать вторую филиппику, которую окончил и послал Аттику;[305] и, в то время как все вокруг поглощалось пропастью ненасытной роскоши и огромных долгов, он в своей уединенной вилле на берегу залива в холодные, облачные и ветреные ноябрьские дни с жаром строил на бумаге идеальную республику. Он окончил две первые книги и начал третью книгу своего трактата об обязанностях, который он после некоторых колебаний назвал «De officiis».[306]

Как ученый трактат о добре и зле книга нисколько не интересна, «De officiis» потому что просто является поспешно сделанной компиляцией из Панетия и Посидония, прерываемой аристотелевскими и платоновскими реминисценциями, личными воспоминаниями и размышлениями о древней и современной римской истории. Но она, напротив, заслуживает быть прочитанной с большим вниманием историками, потому что там среди философских рассуждений они могут найти важную теорию о социальном и моральном возрождении Рима. Тот, кто не помнит, что эта книга написана осенью 44 года в состоянии горечи, причиненной гражданской войной, возмутительной трагедией мартовских ид, в состоянии беспокойства перед страшными катастрофами; кто не знает истории этого ужасного года и каждого дня жизни Цицерона в эти месяцы, тот вместе с этой умеренной философской смесью отбросит в сторону важнейший документ политической и социальной истории Рима. После второй пунической войны, подобно всем великим умам Рима, Цицерон был озабочен, видя, как Италию раздирали трагические противоречия; становится просвещенной и развращается, обогащается и делается ненасытной, нуждается в людях и становится бесплодной, вызывает войны и теряет военное преимущество, распространяет свое могущество над другими народами и теряет собственную свободу. Он, подобно всем своим предшественникам, хотел еще раз попытаться найти ненаходимое средство, чтобы примирить империализм со свободой, прогресс благосостояния, роскоши и богатства — с семейной и политической дисциплиной, умственную культуру — с моралью; он снова принялся за решение проблемы, уже рассмотренной им в «De Republica», но рассматривал ее уже не только с политической стороны, но и со стороны моральной и социальной. Он хотел найти ответы на вопрос, каковы должны быть необходимые добродетели господствующего класса той идеальной республики, политические учреждения которой он уже описал.　

Он пришел к убеждению, что для установления мира надо изменить моральный кодекс жизни, рассматривая богатство и власть, так легко портящие людей, не как высшие жизненные блага,[307] которых следует искать и желать, а как тяжелое бремя, которое надо переносить для блага всех, а особенно для блага народа. Какую благодетельную революцию мог бы внести этот новый принцип в нравы и в государство! Знатные наконец поняли бы свои частные и общественные обязанности, перечисляемые и анализируемые Цицероном: жить с достоинством, но без сумасбродства;[308] заниматься земледелием и крупной торговлей;[309] участвовать в политической жизни не для того, чтобы извлекать из этого богатство и подкупать народ, но чтобы ревностно служить интересам бедняков и среднего класса;[310] предпринимать полезные общественные работы, как то: постройку стен, гаваней, водопроводов, городов, а не роскошных монументов — театров, портиков, храмов;[311] не разоряя государственного казначейства, не допускать голода среди бедных[312] и оказывать поддержку случайным должникам, не ликвидируя долги путем революций;[313] давать земли бедным, не отнимая их у законных собственников.[314] Таким образом, целью правительства сделается установление общего блага;[315] и всего этого можно достигнуть точным соблюдением законов, разумной щедростью со стороны знати, упражнением в суровых добродетелях, как то: верности, честности и экономии. «Горе республике, в которой правящий класс обременен долгами и финансовыми затруднениями», — писал друг Аттика, — забывая, к несчастью, свое собственное положение и стремление выпутаться из долгов.[316]

Идеальная республика, о которой он мечтал, не была избавлена　от всех обязательств по отношению к народам, над которыми властвовала. Она должна была проявлять над ними свою власть с чувством справедливости и заботиться прежде об их благе, чем о своем собственном;[317] воздерживаться от захватнических войн, подобных тем, какие вели Цезарь, Красе и вожди народной партии в последние годы;[318] не совершать актов бесполезной жестокости, подобных разрушению Коринфа; ненавидеть вероломство и держать слово даже по отношению к врагу;[319] быть вообще, как мы сказали бы теперь, пацифистской, насколько позволяли социальные условия древнего мира. Она должна использовать войну только для сохранения мира, являющегося высшим благом и целью жизни.[320]Она должна была давать преимущество великим ораторам, юристам, великодушным и мудрым гражданам, ученым и философам перед великими воинами,[321] однако при условии, чтобы любовь к науке не отвращала людей от их гражданских обязанностей, которые должны быть постоянным верховным предметом всех усилий. Разделение труда, не допускавшее в ту эпоху, как некогда, быть одновременно оратором, юристом, полководцем, администратором, возвышающее различие индивидуальных способностей и наклонностей, а также вызвавшее падение старых республиканских учреждений, казалось Цицерону началом упадка. По его мнению, нужно было возвратиться к древнему энциклопедическому единству.[322] Воображая, что возможно соединить суровое прошлое с утонченностью и великолепием новых времен, что возможно отнять у первого его чрезмерную грубость, а у последних — их испорченность, Цицерон хотел основать аристократическую республику, в которой не было ни честолюбивых демагогов, ни жестоких консерваторов, ни новых Сулл, ни новых Цезарей, ни новых Гракхов, потому что всех их он осуждал с одинаковой суровостью.[323]