Но тогда разразился неожиданный скандал. Октавиан в этот критический момент совершил очень грубую ошибку: он снова обратился к соглашению с консерваторами и, думая, что в этот ужасный момент ему удастся получить от сената позволение выставить свою кандидатуру в консулы, вновь обратился к Цицерону, прося его внести это предложение.[544] Цицерон согласился, соблазнившись мыслью опять сделаться консулом. На этот раз новый честолюбивый план Октавиана был так дурно принят и консерваторами, и всей беспристрастной публикой, что ни один магистрат не осмелился выступить в его защиту. Цицерон должен был оставить свою идею и постараться разуверить Октавиана в его замысле.[545] Умы, уже настроенные против молодого человека, еще более раздражились: дошло до того, что утверждали, что Октавиан приказал убить Гирция в битве и отравить раненого Пансу, чтобы иметь больше шансов для достижения консульской власти.[546] Но после того как рассеялось впечатление от этого скандала, всех одолела обычная нерешительность, и к концу июня никто уже более ничего не делал. Планк и Децим ждали Октавиана; последний, поняв, что в данный момент нельзя надеяться на консульство, писал, что немедленно отправится в путь, но с места не трогался.[547] Антоний с помощью Лепида реорганизовывал свои легионы и оставался в Нарбонской Галлии. В Риме воображали, что Брут и Кассий придут со дня на день, но Кассий был далеко и готовился сразиться с Долабеллой. Что касается Брута, то, страдая желудком, он впал в полное физическое и моральное расслабление;[548] он позволил руководить собой хитрому Гаю Антонию, вместо того чтобы применить к нему изданный 26 апреля декрет о проскрипции сторонников его брата; следуя коварным советам Гая, Брут выразил неудовольствие благосклонностью и любезным отношением Цицерона к Октавиану.[549] Он продолжал утверждать, что лучше вступить в соглашение с Антонием, много также занимался проскрипцией, угрожавшей Лепиду, и писал своим друзьям в Риме, поручая им свою сестру и племянников, которые могли быть разорены этой проскрипцией.[550] Наконец, вместо приготовлений к переправе через море и возвращению в Италию он думал организовать экспедицию против бессов. Таким образом,　

Цицерон был вынужден бороться против самых дорогих из своих друзей, в том числе и против Брута. 30 июня Лепид был наконец объявлен общественным врагом, но между угрозой и реальностью снова появилась отсрочка: хотели дать солдатам время получить прощение и назначили 1 сентября сроком, к которому они должны были покинуть проконсула.[551]

Обстоятельства, однако, дошли до той точки, после которой события должны были сильно двинуться вперед, несмотря на страхи, колебания, нерешительность и все усилия, предпринимаемые для предотвращения кризиса. Антоний и Лепид не без оснований продолжали свое пребывание в Нарбонской Галлии. Заговорщики и консерваторы, несмотря на страх, добычей которого они были, отвоевали почти всю империю, господство над которой Антоний, казалось, похитил у них в предшествующих июле и августе. В Европе у них было десять легионов Децима, на которого они могли вполне положиться, пять легионов Планка и три легиона Азиния, которые, по-видимому, должны были остаться им верны. Кроме того, они завоевали Восток, где Брут набрал новых солдат, доведя число своих легионов до семи, и где Кассий со своими десятью легионами должен был скоро победить Долабеллу. Сверх того, Секст Помпей в Массалии собирал корабли из всех портов Средиземного моря; он покупал и вербовал матросов в Африке и готовил флот. Могли ли те, кто располагал всего четырнадцатью легионами, идти против столь могущественного врага? Необходимо было восстановить большую цезарианскую армию на западе и, сманив на свою сторону большее число генералов в Европе, соединиться с ними, а в случае их отказа — переманить к себе их легионы. Следовательно, нельзя было более выказывать враждебное отношение к Октавиану. К счастью, Лепид[552] мог сделаться честным маклером этого великого политического рынка и примирить обоих соперников. Из всех троих он был самым старшим; кроме того, он был близким другом Цезаря и оставался в стороне от ссоры. Были сделаны шаги в сторону Планка и Азиния — также друзей Цезаря; в их армии были посланы лица, которые бы вносили сомнения, подозрения, распространяли обещания и старались увлечь солдат с помощью генералов, а генералов — с помощью солдат; Лепид в это же время, в первых числах июля, сделал шаги для примирения с Октавианом.

Момент был благоприятным. Октавиан только что потерпел неудачу в своих надеждах на консульство и, узнав, что не может более рассчитывать ни на консерваторов, ни на сенат, снова вспомнил о том, что был сыном Цезаря и что готовился явиться соперником Антония в качестве деятельного защитника цезарианского дела. Впрочем, его солдаты, мало-помалу охваченные цезарианским безумием, постоянно устраивали демонстрации, в которых объявляли, что никогда не будут сражаться против солдат Цезаря.[553] Если бы Октавиан хоть немного сомневался, то солдаты быстро заставили бы его исчезнуть. Поэтому он принял предложения Лепида; держал перед своими солдатами пламенные речи, восхвалявшие его отца, и говорил, что, будучи избран консулом, заставит дать им обещанные вознаграждения. Таким способом он побудил войско послать в Рим депутатов из центурионов и солдат просить, чтобы Октавиан был избран консулом и чтобы проскрипция Антония была отменена.[554]Посольство прибыло в Рим около 15 июля,[555] в тот момент, когда консерваторы начали беспокоиться, не имея известий по поводу возвращения Брута в Италию, когда все более и более подозрительное поведение Октавиана совершенно дискредитировало Цицерона и когда узнали, что повсюду в Италии tributum[556] возбудил в богатых классах сильное недовольство. Депутаты, таким образом, дошли до Рима, не встретив на своем пути никаких препятствий, и центурионы могли проникнуть в курию, где сенат, полный страха и недоверия, собрался, чтобы выслушать их. Но их дерзость была такова, что придала энергии и мужества даже этому малодушному сенату, который в гневе, наконец, отослал их обратно.[557] Октавиан узнал об этом отказе в двадцатых числах июля и, ободренный все более и более вероятным соглашением с Антонием и Лепидом, решился на крайне смелые поступки. Когда солдаты собрались вокруг него, предлагая ему знаки консульского достоинства, он принял их, делая вид, что принужден к этому, и двинулся в путь со своими восемью легионами.

Если первые происки Лепида и Антония толкнули Октавиана принять снова вид цезарианца и демагога, то новое положение,　занятое Октавианом, столь ясное и смелое, равным образом побудило Антония и Лепида приложить все усилия, чтобы привлечь к себе армии Планка и Азиния и возмутить армию Децима. Они не хотели позволить своему старому сопернику, внезапно сделавшемуся их другом, превзойти себя. Во всех армиях удвоились интриги и скрытая деятельность агентов народной партии; цезарианский фанатизм разгорался; верность легионов, нарушенная в своем основании, заколебалась. Нужен был только повод, чтобы толкнуть события вниз по роковому склону, и этот толчок должен был дать Октавиан, начав экспедицию на Рим. Если бы ему удалось захватить город и заставить избрать себя консулом, то цезарианский фанатизм вспыхнул бы с огромной силой во всех армиях. Поэтому в Риме с приближением армии возникла большая паника. Женщин и детей отправляли на соседние виллы, запирали дома;[558] сенат, чтобы остановить легионы, послал к ним делегатов с обещанными деньгами. 25 июля Каска, Лабеон, Скаптий и Цицерон (последний — в отчаянии от мысли, что был первым виновником могущества Октавиана)[559] собрались для обсуждения положения в доме Сервилии, бывшей Ниобой последней революции Рима и символизировавшей вместе со своей семьей трагическое падение римской аристократии. Ее зять в это время стоял во главе, а сын — в рядах цезарианской армии, желавшей мстить за ее близкого друга; другой сын и зять стояли во главе партии заговора. На этом собрании решили снова призвать из Италии Брута.[560] Октавиан, однако, сумел убедить делегатов возвратиться назад, уверив их, что по дороге расположены многочисленные сикарии.[561] Большинство из членов сената охватил тогда такой ужас, что они обратились против помпеянцев и в страхе уступили по всем пунктам. Было решено, что надо дать по двадцать тысяч сестерциев не только марсову и четвертому, но и всем легионам, что Октавиан будет участвовать в комиссии по наделу земель и что он может добиваться консульства, не будучи в Риме. Немедленно были отправлены послы сообщить все это молодому полководцу.[562]