За последними тревожными днями мая в рядах консерваторов и заговорщиков последовало относительное затишье, когда стало ясно, что по крайней мере амнистия осталась нетронутой. Сам Цицерон немедленно после приезда в Тускул обратился к Долабелле с просьбой избрать его своим проконсульским легатом, но с позволением вернуться в Рим, когда он захочет.[155] После бесполезных разговоров с «героями» он решил, что лучше всего отправиться путешествовать за счет государства. Когда, однако, узнали о намерениях Антония относительно провинций Кассия и Брута, все были возмущены.[156] Можно ли давать столь низкое поручение двум освободителям родины! Это было замаскированное изгнание, а не поручение; Антоний хотел удалить их из Италии и отнять у Децима его провинцию.[157] Брут снова послал приглашения к своей матери, Цицерону, Аттику и всем своим друзьям, прося их собраться в Анции для новых переговоров. Однако новые разногласия возникли в Риме, на этот раз между Антонием и Октавианом. Раздраженный нанесенным ему оскорблением, последний принялся агитировать среди масс, выставляя консула врагом народа, напоминая о кровавых репрессиях 47 года,[158] обвиняя его в измене памяти и партии Цезаря и в препятствиях к уплате завещанных последним сумм. Свои речи он сопровождал выразительным заявлением, что продаст все имущество Цезаря, свое имущество и имущество своей фамилии, лишь бы поскорее заплатить каждому по 300 сестерциев.[159] Антоний из мести стал чинить препятствия куриатному закону, утверждавшему усыновление,[160] и в этом ему помогали родственники заговорщиков, не желавшие иметь в Риме сына Цезаря. Поэтому Октавиан с большим жаром принялся за агитацию среди народа; он набрал себе банду сторонников и, как новый Герофил, ходил по римским улицам, произнося повсюду речи против Антония, стараясь возмутить самих ветеранов, снова призывая мстить за Цезаря, обвиняя Антония в его нежелании мстить за диктатора и в измене своей партии.[161] Он писал также к своим друзьям в македонские легионы, чтобы сообщить им о том, как позорно обращается Антоний с сыном Цезаря.

Цицерон между тем получил 7 июня[162] (может быть, и несколь- Собрание ко позднее) письмо от Долабеллы, в котором тот говорил, что в Анции 2 июня, т. е. тотчас же после принятия legis de provinciis, он назначил его своим легатом, но на пять лет, а не на два года, как думал Цицерон.[163] Долабелла поспешил удовлетворить своего тестя, чтобы принудить его таким образом признать очень сомнительную законность этого народного решения. Действительно, это назначение привело беспокойного Цицерона к некоторому философскому спокойствию, и на следующий день, 8 июня, уступая требованиям Брута и Кассия, он отправился в Анций. На прекрасном побережье Анция он нашел Брута и его жену Порцию, Сервилию, Тертуллу, жену Кассия и сестру Брута, Фавония и много других друзей. Аттика там не было: он не захотел покинуть Рим. Перед этим собранием мужчин и матрон Цицерон высказал свое мнение и посоветовал принять поручение. Легатство при Долабелле успокоило на некоторое время неистового консерватора, желавшего полного уничтожения народной партии. Но Кассий вне себя громко заявил, что никогда и ни за что он не поедет в Сицилию, а скорее отправится в изгнание в Ахайю. Брут, напротив, несмотря на свое уныние, говорил, что хочет вернуться в Рим, где должен в качестве претора дать народу ludi Apollinares. Цицерон старался отговорить его от этого. Сервилия, желавшая спасти не республику, а своего сына и зятя, советовала принять поручение, говоря, что она добьется уничтожения неприятного поручения — покупки хлеба. Разговор отклонился в сторону; распространялись в бесполезных сожалениях о стольких вещах, которые нужно было бы сделать и о которых никто не подумал; сожалели, что по совету Децима Брута не убили в мартовские дни и Антония.　

Спорили об этом, по-видимому, так оживленно, что Цицерон и Сервилия даже поссорились по этому поводу. Наконец, Брут уступил, решил не ехать в Рим, а предоставить отпраздновать игры замещавшему его товарищу Гаю Антонию. Но вопрос о поручении остался нерешенным: Кассий если и не протестовал более с такой силой, то и не говорил еще, что согласен уехать. Брут, напротив, как казалось Цицерону, был более склонен принять поручение.[164] Вообще, это было еще одно бесполезное путешествие Цицерона; он утешался мыслью, что по крайней мере выполнил свою обязанность, и решил теперь уехать в Грецию.[165]

Антоний реорганизует цезарианскую партию. — Друзья Антония. — Финансовые затруднения консервативной партии. — Консерваторы настраивают Октавиана против Антония. — Утверждение аграрного закона. — Проекты Кассия.

Ободренный первым успехом своего legis de provinciis, Антоний решил восстановить дезорганизованную мартовскими идами цезарианскую партию и, продолжая политику Цезаря, предложить серию популярных законов с целью подготовить одобрение закона относительно Галлий. Обе эти попытки были необходимым следствием новой политики, к которой обратился Антоний после 15 апреля.　

Чтобы уверить и польстить колонистам и ветеранам и доказать, что в важных делах недостаточно декретов сената, он заставил комиции обратить в законы сенатское постановление от 17 марта, касающееся распоряжений Цезаря и утверждения колоний. В то же время с целью опровергнуть консерваторов, обвинявших его в стремлении к диктатуре, он предложил обратить в закон апрельское постановление сената, уничтожавшее ее. С другой стороны, Луций Антоний предложил, как это делали, начиная с Тиберия Гракха, все вожди народной партии, обширный аграрный закон. К несчастью, относительно его содержания мы имеем только отдельные детали и нападки Цицерона, так что невозможно восстановить самый текст закона, и мы должны ограничиться утверждением, что для ускорения распределения земель ветеранам он предполагал осушение Пон- тийских болот, о чем думал еще Цезарь,[166] и устанавливал комиссию из семи членов,[167] которой поручались раздел общественных земель и покупка частных земель в Италии.[168]

В первой половине июня эти законы были обнародованы Марком Антонием и Луцием Антонием. Но для широкой агитации, требовавшейся для их успеха, для усилия, нужного, чтобы действительно властвовать над всей республикой, у Антония не было достаточно сил: с ним были только его два брата и ветераны.　

Ему нужна была более могущественная помощь, более ловкие агенты и новые сотрудники. Единственным средством найти их было восстановить партию Цезаря, но не всю, а лишь ее левое крыло, состоявшее из народных и революционных элементов. Антоний не мог рассчитывать на знаменитых цезарианцев, пресыщенных добычей, как то: Гирция, Пансу, Бальба, Пизона, Саллюстия, Калена, которые не хотели более себя компрометировать и ничем рисковать. Он не мог также надеяться найти сторонников в высших классах, откуда после смерти Суллы, около 70 года, вышло столько знаменитых борцов народной партии. Времена слишком изменились; высшие классы, истощенные великой борьбой, которую перенесли предшествующие поколения, поредевшие в результате гражданских войн и малой рождаемости, ослабленные богатством, удовольствиями и властью, напуганные свалившимися на них бедами, дезорганизованные, гордые, озлобленные, не имели более сил сражаться даже в целях самозащиты. Они не пополняли более новыми людьми ряды консервативной партии и предоставили последним современникам Цезаря самим выдерживать заключительную борьбу. Даже сыновья великих людей, бывших в первых рядах консервативной партии в предшествовавшем поколении, например сыновья Гортензия, Лукулла, Катона, держались в тени, и, в то время как назревала неизбежная катастрофа для их класса, они предавались удовольствиям, играм или своим занятиям. Эти классы еще менее могли дать людей народной партии, ставшей партией чисто революционной. Антоний был вынужден обратиться к менее богатым и более недовольным элементам партии Цезаря, к тому темному люду и ремесленникам, мелким собственникам и купцам, солдатам и центурионам, италикам и иностранцам, из которых Цезарь в свои последние годы предпочтительно выбирал офицеров, должностных лиц и сенаторов. Эти люди, естественно, были враждебны заговорщикам, которые почти все принадлежали к знати и смотрели на них как на самозванцев и узурпаторов; они боялись лишиться приобретенных ими званий и имущества или, по меньшей мере, видеть разбитыми свои надежды и честолюбивые планы. Легко было поэтому сговориться с ними, и если еще оставались затруднения, то Антоний имел в руках два могущественных средства для победы: бумаги Цезаря и государственную казну, откуда он продолжал их черпать в большом количестве.