Вот почему возвращение Цицерона и оказанный ему радостный прием очень возмутили консула. Неужели оппозиция нашла своего вождя, и к тому же столь авторитетного? Брут и Кассий уехали, но Антоний не много от этого выиграл, так как возвратился Цицерон, и возвратился как раз к заседанию, которое должно было происходить на следующий день в храме Согласия. Однако 1 сентября Цицерон не явился в сенат: он послал одного из своих друзей предупредить Антония, что задерживается дома, устав после путешествия.[268] Гораздо более вероятно, что Цицерон не смел выступать против обожествления Цезаря из страха перед ветеранами и что, не будучи в состоянии, с другой стороны, явиться в сенат и молчать, он придумал это извинение. Во всяком случае, Антоний должен был радоваться этому, тем не менее трудно объяснить его поведение. Дерзкий по природе и раздраженный более обыкновенного, тогда он мог или уступить мгновенному порыву бешенства, или притвориться разгневанным, чтобы испугать Цицерона и заставить его бежать из Рима. Оба предположения одинаково вероятны. Достоверно, что, когда известие «было ему сообщено, Антоний впал в страшную ярость; он принялся кричать при сенаторах, что Цицерон хочет уверить всех, что ему ставят ловушки и что он в опасности; он кричал, что Цицерон клевещет на него и наносит ему оскорбление, что он, Антоний, воспользуется всеми правами консула и прикажет силой привести Цицерона в сенат, а если тот будет сопротивляться, то Антоний пошлет солдат и слесарей взломать двери дома Цицерона.[269]Изумление и смятение достигли высшей степени; сенаторы немедленно поднялись, умоляя его успокоиться; заметил ли Антоний, что он зашел слишком далеко, или его бешенство было притворным, но он наконец отменил приказ о приводе Цицерона в сенат силой.[270]Затем был одобрен закон о воздавании почестей памяти Цезаря.[271]

Антоний своими угрозами не только испугал Цицерона, но и нанес ими оскорбление самому знаменитому лицу сената и притом так, что оратор, несмотря на возраст и слабость, не мог не отомстить обидчику. И действительно, несмотря на страх, внушенный ему Антонием и его ветеранами, месть Цицерона вылилась в убедительную и полную достоинства речь, которую он написал в тот же день. Это была первая из тех речей против Антония, которым в память Демосфена он дал позже частично в насмешку, частично серьезно[272] название филиппик, сохраненное за ними до сих пор. В этой речи он сначала объясняет свое путешествие и свое отсутствие в предшествующий день. Он жалуется на выходки Антония, но кратко и с известной суровостью, как если бы ему трудно говорить о вещах, так мало соответствующих его достоинству. Затем он переходит к рассмотрению положения в государстве: он осуждает политику Антония, но умеренно и с особой точки зрения, ибо обвиняет его в нарушении указов и законов Цезаря и как бы говорит ветеранам, что желает, чтобы Антоний искренне уважал волю диктатора. Наконец, он осуждает законы Антония не за их содержание, а за их неправильное проведение и советует Антонию и Долабелле одуматься, отбросить преступное честолюбие, применить на практике классическую конституционную теорию Аристотеля, популяризатором которой он был: libertate esse parem ceteris, prindpem dignitate — быть первым гражданином в республике среди равных граждан.[273] В общем, этой речью он выражает готовность принять извинения, если захотят их сделать.　

Но 2 сентября Антоний не появился в сенате.[274] Быть может, он боялся красноречия Цицерона, как последний боялся его ветеранов, и думал, что не найдет немедленного ответа. Его отсутствие во всяком случае было для Цицерона новым оскорблением. Из сената он вышел уже открытым врагом Антония, при встречах перестал с ним здороваться,[275] называл его, правда, не публично, а в письмах, безумцем, гладиатором и потерянным человеком;[276]он обвинял его в подготовке серии убийств сенаторов и других знатных лиц, которая должна была начаться с него,[277] и подозревал в подкупе всех тех, кто не объявлял себя открыто врагом Антония.[278]

Тенденция присваивать дурные мотивы, это безумие взаимного преследования, распространяющееся в эпохи великих социальных кризисов во всех классах и партиях, является очень опасной болезнью, ибо тот, кто преувеличивает число и злонамерения своих врагов, часто достигает того, что превращает в настоящих врагов тех, кто был ими только в его воображении. Это и произошло тогда. Никто из заговорщиков не понимал смятений и колебаний Антония; они воображали, что с приходом в Италию македонских легионов он уничтожит амнистию, и ввиду опасности, угрожавшей всем участникам заговора, еще деятельнее вели интриги среди македонских легионов и у Октавиана. Позволил ли последний себя убедить, трудно сказать, но ясно, что приблизительно к этому времени Антоний уже знал о тех интригах, которые группировались среди македонских легионов. Иначе нельзя объяснить, почему Антоний в этот момент так резко и без видимой причины, отбросив все колебания, с яростью набросился на заговорщиков, консерваторов и Октавиана. Вдруг после семнадцатидневного молчания, когда все думали, что он не станет уже отвечать Цицерону, он созвал 19 сентября сенат и произнес там очень сильную речь, направленную против великого оратора, обвиняя его в организации заговора против Цезаря.[279] Цицерон, обуреваемый гневом и страхом, внушаемым ему Антонием с его замыслами и ветеранами, остался в этот день дома.[280] Между тем во второй половине сентября пришло известие, что Децим Брут вернулся из своей экспедиции в Альпы и что солдаты провозгласили его императором.[281]　

Консерваторы воспрянули духом, Антоний постарался заразить своих цезарианским энтузиазмом; он приказал на пьедестале памятника Цезарю сделать надпись: Farenti optime merito;[282] 2 октября он произнес на народной сходке такую резкую речь против заговорщиков, что консерваторы считали амнистию 17 марта уже уничтоженной;[283] наконец, несколькими днями позже, 4 или 5 октября, он расставил ловушку Октавиану.[284] Внезапно пронесся слух, что Антоний нашел у себя в доме убийц, которые признались, что были подосланы Октавианом. Волнение в Риме было сильно, и впечатления очень различны. Немногие, впрочем, поверили этому. Цицерон и наиболее ожесточенные враги Антония даже поздравляли предполагаемого виновника и сожалели, что удар не попал в цель; но мать Октавиана была напугана: она прибежала к сыну, умоляя его удалиться на «некоторое время из Рима, чтобы переждать грозу. Октавиан проявил тогда большую храбрость: он не только не хотел уезжать из Рима, но даже приказал, как обычно в часы визитов, открыть для всех двери своего дома и, как всегда, принимал клиентов, просителей и ветеранов. Антоний, однако, собрал группу друзей, рассказать им о признании убийц и просил совета. Тогда в присутствии консула произошла любопытная сцена. Едва Антоний окончил речь, все поняли, что под видом совета он просит их разделить ответственность за ложное обвинение и за процесс, направленный против сына Цезаря. Но ответственность была серьезной, и поэтому воцарилось тягостное молчание: никто не осмеливался дать какой- нибудь совет. Наконец, кто-то прервал молчание и попросил привести убийц и допросить их перед присутствующими. Антоний ответил, что в этом нет необходимости, и перевел разговор на другую тему; его друзья в большом смущении не стали ему возражать, и скоро он отпустил всех.[285] Никто не слыхал более разговоров об убийцах.