Однако пришли первые известия о войне, если можно назвать войной ту борьбу, в которой оба противника старались избегать друг друга. Антоний и Брут начали с обмена письмами, в которых они очень учтиво убеждали друг друга уступить для взаимной пользы. Антоний приглашал Брута в силу legis de permutatione provinciarum удалиться из Цизальпинской Галлии; Брут от имени сената просил Антония уважать провинцию. Затем Антоний устроил свою главную квартиру и поместил ббльшую часть своей армии в Бононии (совр. Bologna). Он позволил Дециму Бруту вести свою армию к Мутине (совр. Modena) и расположиться там для долгой осады.[368] Ни тот, ни другой не спешили начинать военные действия. Децим не чувствовал в себе силы нанести удар по привыкшим к войне легионам Антония своей кое-как набранной армией; его намерением было тянуть время, чтобы дать возможность своим римским друзьям прислать помощь. Антоний, со своей стороны, быть может, и мог бы захватить врасплох и уничтожить Децима,[369] но хотел сперва возместить потери, причиненные ему восстанием легионов, и набрать многочисленную армию, которая была бы ему полезна независимо от того, разразится ли гражданская война или обе стороны придут к соглашению. Еще во второй половине декабря он послал несколько отрядов окружить Мутину и организовать там подобие осады;[370], т. е. был совершенно окружен только тогда, когда Антоний отчаялся возмутить его солдат. Кроме того, Цицерон (F., XII, 5, 2) говорит, что до второй половины февраля все силы Антония были в Бононии и Парме; следовательно, их не было для осады Мутины.

потом, оставаясь в Бононии и ожидая там весны, он отправил Луция Пизона в Македонию взять» оставшийся там легион, а Вентидия Басса с большой суммой денег — в Южную Италию, чтобы завербовать ветеранов из седьмого и восьмого легионов Цезаря, оставивших Октавиана, а также из ветеранов девятого легиона.

Сделав это, он вместо немедленного занятия Мутины позаботился　не оставлять Рим всецело во власти своих врагов. У него еще не пропала окончательно надежда достигнуть своей цели не войной, а политическими интригами. Обстоятельства сложились с этих пор таким образом, что Антоний один представлял традиции и интересы цезарианской партии, для которой в случае его поражения аристократическая реставрация могла бы быть роковой. Партия, реорганизованная им в июне и июле, была поэтому заинтересована тем, чтобы воспрепятствовать его падению. Сам Фуфий Кален, хотя в предшествующие месяцы по разным соображениям примкнул к врагам Антония, теперь перешел опять на его сторону, может быть, позволив привлечь себя более солидными аргументами. У себя в доме он оказал гостеприимство Фульвии[371] и готовился стать в сенате во главе старых цезарианцев и всех тех, кого Антоний назначил сенаторами или кому оказывал покровительство с целью оттянуть время, воспрепятствовать посылке подкреплений, дать Антонию время интриговать у Лепида, Планка и Поллиона и ждать событий.　

При такой политике Антоний мог выиграть дело. Враги его, напротив, хотели без замедления разбить его. Поэтому в Риме первые известия о войне были преувеличены непримиримыми консерваторами, родственниками заговорщиков и друзьями Октавиана, уже ободрившимися благодаря заседанию 20 декабря. Утверждали, что Децим уже окружен железным кольцом, и пугали общество этими преувеличениями. Во мнении большинства произошел переворот в пользу Октавиана. Говорили, что Рим был бы разграблен Антонием, если бы Октавиан не отвлек легионы, начинали превозносить Октавиана как спасителя Рима; если несколько дней тому назад Цицерон скромно просил не смотреть на поступки этого молодого человека как на безумство, то теперь все говорили, что это была высшая храбрость;[372] и союз между Октавианом и консерваторами был наконец заключен под влиянием этих первых слишком преувеличенных известий о войне. Октавиану вручалось командование армией; консерваторы, со своей стороны, заставляли сенат дать ему необходимые деньги и предоставить достоинство сенатора и пропретора с правом домогаться консульства за восемнадцать лет до законного возраста.　

Марцелл и Филипп, наиболее ожесточенные враги Антония, склонили двух почтенных и уважаемых людей — Сервия Сульпиция и Публия Сервилия — выйти с предложением о назначении Октавиану этих почестей,[373] и они таким же образом уговорили Цицерона произнести длинную речь в защиту этого предложения.

1 января 43 года на первом сенатском заседании по окончании речей новых консулов Гирция и Пансы первым поднялся говорить Фуфий Кален. Он с большой умеренностью старался уменьшить важность событий, утверждал, что Антоний не хотел войны, и, наконец, предложил отправить к нему послов для переговоров о мире.[374] Затем говорили Сервий Сульпиций и Публий Сервилий; они предложили дать Октавиану звание пропретора и командование армией, с которой он мог бы воспрепятствовать резне, замышляемой Антонием; рассматривать его как сенатора преторского ранга и позволить ему домогаться магистратур, как если бы он был уже квестором. Потом поднялся Цицерон. Во время революции часто случается, что люди пера, робкие, колеблющиеся, даже холодные, на время воспламеняются страстью, становятся ловкими, стремительными, неутомимыми, подобно героям. Эта перемена случилась с Цицероном в одиннадцать дней, протекших с последнего сенатского заседания. Забывая о своих дурных предчувствиях, отбрасывая всякий страх и колебание, автор «De Republica», философ, доктринер, понял, что для защиты дела консерваторов нужно обратиться к революционным средствам, и, произнося свою пятую филиппику, бешено напал на Антония; он неизмеримо преувеличивал все его ошибки, объявлял, что речь идет о войне не с партией Цезаря, а с бандой разбойников, сам повторил предложения Сервия и Сервилия и прибавил к ним новые. Он требовал объявления набора, мятежа и военного положения, декрета о постановке Лепиду золотой статуи в награду за его республиканские чувства; требовал позволить Л. Эгнатулею домогаться магистратур за три года до законного срока,[375] уплаты солдатам назначенных Октавианом сумм и обещания им еще других наград: денег, земель и привилегий. После этой речи между обеими партиями началась борьба. Явных друзей Антония в сенате было, конечно, немного, но там находилось много выдающихся лиц, например Пизон и оба консула,[376] которые были против войны; предложение Калена было сделано, чтобы понравиться большинству. Поэтому в первый день друзьям Антония удалось затянуть обсуждение и отложить решение на следующий день.[377]　

Обсуждение возобновилось на другой день; однако ночью, когда наиболее видные консерваторы приложили все старания, чтобы возвратиться на новое заседание в большинстве, друзья Антония, боясь оказаться в меньшинстве, если дело дойдет до голосования, при помощи одного трибуна заставили его отсрочить.[378] Эта обструкция возмутила большинство, и оно отомстило, утвердив немедленно, но с некоторыми изменениями, почести, которые требовали для Октавиана. Последний допускался в сенат в число сенаторов консульского, а не преторского ранга: он мог просить консульства не за восемнадцать лет до законного срока, что показалось чрезмерным, а за десять.[379] Сторонники Антония не осмелились наложить veto на это предложение, а ночью они вновь работали в пользу своего друга и дошли до того, что заставили ходить из дома в дом старую мать Антония и Фульвию с целью воспользоваться их влиянием на колеблющихся сенаторов.[380] 3 января прения возобновились с возрастающей живостью. Снова говорил Цицерон, и ему шумно аплодировали его друзья, старавшиеся увлечь таким образом людей нерешительных;[381] другие также выступали с речами, но и в этот день по не известной нам причине не могли прийти к заключению.[382] Необходимо было собраться еще раз, 4 января, и тогда после речи Пизона наконец приняли срединное решение: отправить посольство из Сервия Сульпиция, Пизона и Луция Марция Филиппа не для переговоров о мире, а с приказанием Антонию выйти из Цизальпинской Галлии и возвратиться в Италию; в случае неповиновения надо было объявить военное положение. Тем временем следовало продолжать вооружаться, и один из консулов должен был принять верховное командование над армией, уже приготовленной Октавианом в Арреции, и вести ее к Галлии.[383] Равным образом отменили, по предложению Луция Цезаря, аграрный закон Луция Антония.[384]