Он сел на землю и погладил листья:

— Папоротник, мой хороший…

Словно нашел заблудившегося в лесу брата.

Листьев, веток и трав набралось столько, что они не умещались в карманах и за пазухой. Спиноза снял жилет и рубаху, расстелил на земле, сверху положил охапку зелени, связал в узел и собрался уходить, когда заметил в траве ружье. «Зачем мне все-таки ружье?» — опять удивился он, но ружье забрал. Ему казалось, что он оставил кого-то под деревом.

Так Спиноза появился в городе: голый по пояс, с ружьем в одной руке, с неуклюжим узлом — в другой. Прохожие шарахались от него, как от поливальной машины.

А Спиноза вышагивал по улице, раскланиваясь направо и налево:

— Здравствуйте, уважаемый Вано, здравствуйте, любезная Нино, здравствуйте, почтенный Эквтиме, здравствуйте, шалуны — Тамуня и Кетино, здравствуйте, драгоценный Бенедикте!

Оказывается, он знал всех по именам. Это открытие наполняло его радостью. Мозг его работал с веселым тиканьем, как часы. Хотелось, чтобы все увидели, почувствовали, что он человек. Он знал, что до сих пор вел себя не совсем правильно. Не осуждайте меня, люди добрые, я не знал, как мне следует поступать, хотел сказать Спиноза, но, расчувствовавшись, не смог произнести ни слова.

— Спиноза! — окликнули его парикмахеры, сидевшие перед парикмахерской. — Здорово, Спиноза!

Не знаю, откуда они узнали, что на прозвище свое он больше не обижается, но разве можно скрыть что-нибудь от парикмахеров!

Спиноза вежливо им кивнул.

— Может, заглянешь к нам? — снова окликнули его парикмахеры.

Спиноза остановился.

— Давай, заходи! — подбадривали парикмахеры.

Спиноза провел рукой по бороде, которая падала на грудь, и улыбнулся жалкой, растерянной улыбкой, словно не предполагал у себя такой бороды, словно она выросла во сие, за одну ночь. Спиноза нерешительно вошел в парикмахерскую. Парикмахеры последовали за ним. Их было двое, и каждый хотел собственноручно обрить Спинозу. Такой случай упускать было нельзя! Обривший Спинозу мог прославиться на весь город. Они кинули жребий.

Спиноза терпеливо ждал. Потом он сел в кресло, устроил ружье между ног, узел положил рядом с креслом на пол и уставился на свое отражение в зеркале, так обычно смотрит в фотообъектив послушный клиент.

— Смотри, чтоб твое ружье не пальнуло! — предупредил парикмахер.

— Не бойся, — ответил Спиноза, провел рукой по волосам и бороде и сказал: — Наголо!

— Наголо? — удивился парикмахер.

— Наголо!

— И голову?

— И голову тоже.

— Ты слышал — наголо? — Парикмахер повернулся к товарищу, который в это время подкрадывался к мухе, держа наготове ремень, о который правят бритву. Рука у того так и застыла в воздухе, он медленно повернул голову и как был скрюченный, так и подошел к Спинозе и впился глазами в зеркало, словно приказ брить наголо исходил от изображения, а не от того, кто сидел перед зеркалом.

— Наголо? — прохрипел он наконец.

— Наголо! — подтвердил Спиноза.

Тогда второй парикмахер вышел за дверь и оповестил зевак, толпившихся на улице:

— Наголо!

— Наголо? — выдохнула толпа.

Пока мастер кружил над ним, как пчела над цветком, Спиноза думал о том, зачем ему все-таки понадобилось ружье? Кое-как припомнив, для чего он захватил из дома ружье, Спиноза успокоился. Безумный восторг, владевший до сих пор всем его существом, прошел. Тиканье в мозгу прекратилось.

«Что это со мной, — думал Спиноза, — как могло получиться, что я, как мальчишка, разошелся, расшалился и начал в любовь играть. Или с чего я на Беко взъелся? Беко — самый лучший парень в городе».

Потом он вспомнил, как упал перед Зиной на колени: «Неужели, неужели это был я?!» Что же все-таки приключилось с ним час назад? Он чуть и впрямь не свихнулся. Вот тебе и любовь, горько усмехнулся Спиноза. Значит, не всем следует совать голову в этот костер. Да и не допустят всех. Ему еще повезло, удалось выхватить из огня маленькую искорку, он будет прятать ее в ладонях, раздувать своим дыханием, и она будет жить.

У других даже такой малости нет. Им остается сидеть за столом и писать на листке имя одной женщины. Испишет лист, разорвет, бросит в мусорную корзину. Потом Спиноза выносит корзину на свалку. И так будет всегда, до глубокой старости. Он будет сидеть у стола, укрывшись пледом, но Спинозы не будет рядом, пусть другой выбрасывает эти бумажки, изорванные на клочки, никчемные, как пустые лотерейные билеты. Пусть он другого гладит по голове, как охотничью собаку, прилегшую у ног. Спиноза не нуждается в жалости, он мог высказать вслух, выкрикнуть, промычать то, что думал, что таил на сердце, что чувствовал.

Как только парикмахер развязал простыню, которой был обмотан обритый наголо Спиноза, тот невольно прикрыл руками грудь, словно только сейчас заметил свою наготу. Впрочем, он и в самом деле не помнил, как и когда разделся. Некоторое время он сидел, соображая, потом потянулся к своему узлу и высыпал на пол все, что в нем было: траву, цветы, ветки и камешки.

«Что это? Зачем я все это притащил? Что люди подумают? Стыд-то какой!» Спиноза не помнил названия ни одной травки, ни одного цветка.

— Ты что делаешь? — завопил парикмахер.

Но Спиноза не одарил его вниманием, он вытряхнул как следует жилет и рубашку, оделся и встал.

— Денег у меня нет, — сказал он.

— Ничего, останется за тобой, — ответил парикмахер. — Только вот намусорил ты у нас.

— Дайте веник, — сказал Спиноза.

— Нет, нет, мы сами подметем, — дружно возразили оба, как видно, напуганные изменившимся лицом и голосом Спинозы.

Спиноза вышел из парикмахерской и пошел по улице.

Через некоторое время в парикмахерскую, откуда не доносилось ни звука, заглянул один из зевак: разинув рты, парикмахеры таращились друг на друга, а пол был завален травой и листьями.

— В чем дело? — осведомился любопытный. — Вы Спинозу остригли или ботанический сад?

Войдя во двор, Спиноза остановился. Писатель стоял на веранде. Его, конечно, изумило преображение Спинозы, но виду он не подал.

— Поднимайся, Бондо, что стоишь?

— Я вам очень благодарен, — отозвался Спиноза.

— За что же?

— За то, что вы приютили меня…

— Да брось…

— Жизнь кончена…

— Что ты говоришь, Бондо! Ты свихнулся, что ли?! — рассердился писатель.

— Кончена жизнь.

Писатель хотел возразить, но не успел — Спиноза повернулся и ушел. Писатель долго стоял на веранде, потом вошел в комнату и сел за стол. «Какая муха его укусила? — думал он. — Мне казалось, со мной другой человек разговаривает. Другой человек! Может, за ум взялся? За ум, говоришь, взялся? А зачем тогда ружье? Как бы не натворил он беды!»

Разумная речь Спинозы насторожила писателя. Глупость и безумие беззубы, а ум кусается. И не так, как собака, которую отгонишь хворостиной, а как неусыпная совесть. Не натворил бы он беды!

Писатель заметил, что рука его лежит на телефонной трубке. Несколько часов он просидел, почти не двигаясь и не снимая руки с аппарата. И только потом, когда он уже переговорил с начальником милиции, когда положил трубку на рычаг, когда откинулся в кресле и устремил глаза в потолок, почувствовал, что плачет…

— Вот тебе и слеза Диогена! — проговорил он вслух.

Спиноза долго бродил по городу и не заметил, как стемнело. Потом он увидел сполохи огня и пошел туда, где алел пожар. Горел «Родник надежды», там собрались все жители города. Спиноза пробился сквозь толпу и добрался до лестницы.

— Ты-то куда лезешь, чокнутый! — крикнули из толпы.

Спиноза молча повернул назад.

После долгих блужданий он очутился на берегу. Схватил за ствол ружье и бросил его в море. Потом растянулся среди перевернутых вверх дном лодок и тотчас уснул.

И вот какой сон ему приснился.

На парковой танцплощадке стоял космический корабль. Он был похож на огромный волчок, и его блестящая поверхность отражала свет фонарей. Вдруг в корабле образовалось отверстие, оттуда выступила лестница, и по ней кто-то спустился вниз. Коснувшись ногами земли, пришелец легко подпрыгнул и пошел по аллее. Он был тщедушный и приземистый, глаза у него были круглые, вылезающие из орбит. Он не шел, а скакал, как кузнечик, едва касаясь земли носками.