Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Да. Я его Вахтангом назвала, — Медико улыбнулась сквозь слезы. — Муж написал из тюрьмы: выйду — убью. А я не боюсь. Хоть бы на самом деле меня кто-нибудь убил…

Нет. Так нельзя. Так ей невозможно будет жить. Исстрадается. Надо выбить эту мысль у нее из головы.

— Если бы Вахтанг любил тебя, — сказал Иона, — ты бы так не поступила. — Сказал и сам удивился. Ему показалось, что кто-то более опытный и жестокосердный произнес эти слова. — Вахтанг никогда не любил тебя. Мне лучше знать, я отец, он бы мне сказал. У тебя семья, дочка. Теперь поздно…

— А я думала, — протянула растерянно Медико, вставая, — я думала…

— Что ты думала?

— Вы ведь сами говорили, что он меня любит, — она стояла в дверях. — Впрочем… Всего доброго, прощайте!

«Что им всем от меня нужно, — думал Иона. — Почему они не оставят меня в покое? Что я могу сделать? Взять Медико с ребенком к себе? Нет, не такой я дурак. Хватит! Довольно! Тот Иона, каким он был прежде, умер. Теперь он поумнел и будет жить для себя, только для себя».

Такой непривычной была эта мысль, что он и вовсе расстроился, но попытался ободрить себя: да, да, прежний Иона умер, а я хочу жить, слышите! Я тоже человек, такой же, как и все. А человеку не нужна жалость, его надо ненавидеть или любить. Конечно, любовь лучше ненависти. На ненависть у Ионы никогда не хватит сил. А любовь? Хватит ли у него сил на любовь? «Совсем запутался, — думал он в отчаянии, — как мне быть, не знаю».

Иона оделся и пошел в исполком. Терпеливо дождался своей очереди и, войдя в кабинет к Платону Нижарадзе, попросил:

— Пришлите ко мне жильцов, у меня комната есть свободная.

Платон кашлял, и было похоже, что у него жар.

— Почему же ты тогда не согласился, когда я тебе предлагал? — спросил он, болезненно щуря воспаленные глаза.

— Я тогда взял жиличку, — ответил Иона.

— Тебе известно, что ты представлен к награде?

— За что? — удивился Иона, хотя в душе обрадовался.

Платон не ответил, сотрясаемый приступом жестокого кашля.

Шло время. С фронта приходили радостные вести. И зловещий вой сирен не мог заглушить в людях надежды и твердой уверенности, что враг сломлен.

В комнате Дмитрия поселилась новая жиличка, тихая безответная старушка.

— Если меня сейчас спросят, чего я хочу больше всего на свете, — говорит Ева, — я скажу: лежать на диване в своей комнате и читать глупую веселую книжку. Я жила на седьмом этаже, под самой крышей. У меня была крошечная комнатушка, как ласточкино гнездо, и на окне — цветы… Наверное, дома моего давно уже ист…

— Разве не трудно жить одной? — спрашивал Иона.

— Наверное, трудно, — отвечала Ева, — но я привыкла. Многие не могут.

— Да, многие не могут…

— Есть люди, которых одиночество убивает…

Ева ни о чем не догадывалась, и не могла догадаться, потому что Иона прятал свою любовь за девятью замками. Надо сказать, что чувство его было некоторым образом бесцельно, висело в воздухе без всякой опоры. Один конец его плотной петлей охватывал шею Ионы, а другой волочился по земле. И никто не брал его в руки, чтобы развязать узел, сдавливающий горло Ионы, или наконец задушить. И все-таки это беспомощное чувство, близкое к тихому помешательству, было любовью, для которой не существует достойных и недостойных. Разве кто-нибудь может провести твердую границу между тем и другим? Иона, разумеется, относил себя к недостойным. Возможно, некоторые согласились бы с ним, а некоторые — нет. Сам Иона напряженно внимал голосу, который твердил ему, что он ошибается. Ошибается, причисляя себя к недостойным. Но этот голос Иона называл сатанинским, потому что он гудел и звенел во всем существе его, подобно набату, и наполнял его радостью и мукой одновременно. Главным аргументом, который Иона выдвигал против этого голоса, было то, что он не имеет права, не имеет права на счастье!

Смеркалось. Они стояли у моря. Еве нравился Иона. Она привыкла к нему, но это было совсем другое. Ее чувство походило на зеркальный пруд, в котором нельзя утонуть.

— Но ведь вы тоже один, — сказала Ева, — вам разве не тяжело.

— У меня есть сын, — ответил Иона, хотя только что собирался сказать, что ему очень тяжело.

— Не тревожьтесь, — ласково сказала Ева, — ваш сын вернется целым и невредимым.

Иона вздохнул.

Вечер вступал в свои права, и только на горизонте забытой свечой горел последний луч закатного солнца. Но вскоре погас и он, и тогда они услышали, как шумит море. Должно быть, оно шумело и раньше, но они услышали это только теперь, им показалось, что море терпеливо выжидало, когда стемнеет, чтобы заговорить в полный голос.

Подул прохладный ветерок, зашелестели листвой прибрежные деревья, в небе засияли звезды.

— Если вы позволите, я искупаюсь.

— Пожалуйста, — Иона ответил не сразу; просьба Евы никак не вязалась с предыдущим разговором. Ева заметила его замешательство и улыбнулась:

— Я давно собиралась, но все не могла решиться. Днем здесь никого нет, никто не купается, а ночью одной страшно.

— Сейчас как-то не купаются…

— А я умираю, так хочется. Вы здесь, и я не боюсь.

— Патруль может нагрянуть, — заметил Иона, — ночью к морю подходить не разрешается.

— Я быстренько: туда и обратно. Ладно?

— Да-да, конечно.

Ева уже бегом спускалась к воде, на ходу обернулась и крикнула:

— Не скучайте!

Иона стоял спиной к морю и все равно видел, как Ева раздевалась, как подошла к воде и осторожно попробовала ногой воду.

— Ой! — Вода была холодная.

Ева зачерпнула пригоршню и намочила руки и плечи. Потом не спеша вошла в море.

Судьба издевалась над Ионой, чужое сердце вложила она ему в грудь, И теперь смеялась, потому что знала — не вырвать ему сердца, которое билось в гнилой и запутанной сети, и сеть эта звалась Ионой.

Ева возвращалась, и галька хрустела у нее под ногами. Иона не оборачивался.

— Извините, — сказала Ева, — я заставила вас ждать.

Иона оглянулся: Ева выжимала намокшие волосы.

— Я вся мокрая, — сказала Ева, — и в уши вода попала. — Она неловко, по-детски запрыгала на одной ноге, приложив ладонь к уху.

Иона отвел глаза в сторону. Ева шла босиком, держа в руках туфли.

— Как мало человеку нужно, чтобы быть счастливым, — говорила Ева. — Хотя не так уж это мало… Если бы вы знали, как хорошо было! Я заметила странную вещь: местные почему-то не купаются. Я не представляю: море под боком — и не купаются!

— Сейчас не до этого, — сказал Иона и остановился, потому что начинался асфальт. Не пойдет же она босиком по городу.

— Я понимаю, что сейчас не время, — продолжала Ева, — но знаете, о чем я думала, когда купалась: мне скоро тридцать два года, и жизнь моя кончена… Глупости! Когда мне было восемнадцать, тридцатилетние казались мне старухами, и я говорила: когда мне исполнится тридцать, я покончу с собой, потому что не хочу быть старой. Но ведь мне тридцать, а я ничего не чувствую. Ничего не изменилось. Как вы считаете?

— Я — старик, — негромко ответил Иона.

— Ну что вы! Вам далеко до старости!

— Обуйтесь, — сказал Иона и тотчас добавил» — Простудитесь.

Надевая туфли, Ева оперлась о плечо Ионы и коснулась его щеки своими мокрыми волосами. Иона вздрогнул и отпрянул от нее. Ева чуть не упала.

— В чем дело?! — удивленно спросила она.

— Ничего, — ответил Иона. — Пошли.

«В чем дело, — спросила она, ты слышишь, Иона? А ты просто осел, старый, глупый осел. В твоем возрасте пора быть умнее. Если хочешь что-то сказать — говори, а не то жизнь проходит, годы идут, и пеняй тогда на себя!»

— И все-таки арифметика бессильна перед человеком, — говорила Ева, — главное, чтоб сердце оставалось молодым, восемнадцатилетним.

3. Недуг

Иона слег с высокой температурой. Ева не отходила от него ни на шаг. Часто навещал больного врач — брат известного поэта, погибшего в юности. Приходил Силован. Даже новая жиличка — старушка робкая и молчаливая — подолгу сидела возле кровати Ионы.

72
{"b":"850623","o":1}