Иона все видел в тумане и плохо слышал пропадавшие в этом тумане голоса.
Лучше всего слышал он неумолчный стрекот сверчка…
— Побольше молока, — сказал врач, — овощей и фруктов, почаще обмывайте ему лицо и руки теплой водой.
…Иона бредет по знойной пыльной дороге, пот с него льется градом, и нигде ни клочка тени, чтоб укрыться от палящего солнца. Завидев вдали желто-красное здание, похожее на цирк, Иона устремляется к нему, спасаясь от яростных лучей. Иона с трудом взбирается по деревянной лестнице, приставленной к стене, и заглядывает внутрь. Цирк абсолютно пуст, как каменное тонэ, и только посреди арены стоит на задних лапах медведь Боря и стонет совсем как человек: «Спаси меня, Иона, выведи меня отсюда!» На непослушных и слабых ногах Иона спускается вниз и думает: неужели медведь не понимает, что я не в состоянии ему помочь. «Ты что, совсем спятил, с медведем разговариваешь», — слышит Иона голос Элисабед.
— Я принесу мокрую салфетку, — говорит Ева.
— Не надо, — отвечает врач.
— Восьмой день он в бреду…
«У меня очень прохладно, — это опять Элисабед, — прохладно… Я ведь в воде лежу…»
— Воды, — шепчет Иона, — воды… — Все кладбище погружено в воду, только кресты виднеются. Вместо Элисабед Иона видит Медико. Медико сидит под деревом и держит на коленях ребенка. Иона узнает Вахтанга. «Хочешь, я поведу тебя в цирк?» — спрашивает он сына. И вот они уже в цирке. Медведь Боря ходит на задних лапах, а цыгане поют. Но это не цирк, и Вахтанг куда-то исчез. Иона стоит у классной доски и поет. Дети смотрят на него окаменевшие и молчаливые и не слышат, как Иона старается.
— Из меня хорошая медсестра получится, — говорит Ева.
— В каждой женщине скрыта сестра милосердия, — отзывается доктор.
Новая жиличка дремлет, сидя на стуле.
Иона стоит посреди двора с тяжелым чемоданом в руке. Ноги у него подгибаются, словно их ему перебили, как курице, забредшей в чужой огород. Ни в одном окне не видит Иона света. А если и видит, не постучится, потому что никого здесь не знает. А может случиться и такое — постучишься, а в этих огромных мрачных домах вообще никто не живет. Это еще страшнее. Пока не убедился, что все окна пусты, теплится слабая искра надежды.
Наконец Иона решается и приоткрывает одну дверь. У окна стоит Элисабед.
— А где Вахтанг? — спрашивает она, не оборачиваясь к Ионе.
— Сахар я принесу, — сказала новая жиличка.
— Спасибо, — ответила Ева.
— Рассвело, — Иона узнал голос Силована.
А потом Иона увидел, как над морем порхал одуванчик…
— Лед, принесите мне лед, — Ионе казалось, что рот у него набит горячей липкой глиной.
— Как ты, Иона? — спросил Силован.
Иона открыл глаза, но ничего не увидел.
— Сейчас ночь? — спросил он шепотом.
— Ночь. Как ты себя чувствуешь?
Иона снова прикрыл глаза. Он слышал вопрос, но не знал, что ответить. В тот момент, когда он требовал льда, ему казалось, что он стоит посреди выжженной пустыни, а сейчас над ним шелестело листвой прекрасное дерево. Иона удивился: откуда взялось зеленое дерево в мертвой пустыне, и вдруг узнал хурму, росшую у него под окном.
— Вам, южанам, не понять, какая благодать — солнце, — говорит Ева. — Мне бы в пустыне жить. Все эти магнолии, кипарисы, эвкалипты — излишняя роскошь. Единственное растение, которое я люблю по-настоящему, кактус.
— Я удивляюсь, что вы до сих пор одна, — сказал Силован. — Такая молодая интересная женщина…
Дерево, которое прикрывало Иону своей пышной кроной, как зонтом, высохло. Ионе до слез было жалко дерева.
— Что с тобой? — спросило дерево.
— Мне тебя жалко, — ответил Иона.
— Бессовестный, — сказало дерево, — весь мир в огне, а ты плачешь из-за какого-то сухого дерева!..
— Железное у тебя здоровье, братец… — сказал доктор.
Иона сидел на балконе, ноги его были бережно обернуты одеялом.
…Но не будь Евы, ты бы давно концы отдал.
Доктор был в военной форме и заметно этим гордился, хотя Иона находил, что мундир делает еще более нелепой долговязую фигуру. Старик заметно похудел, но выглядел бодрее, чем прежде, когда беспечным штатским разгуливал по городу.
— Вот и дожили мы, — сказал доктор, — враг бежит!
Иона кивнул и улыбнулся. Разговаривать ему не хотелось.
Через неделю Ионе разрешили выходить на улицу.
Врач посоветовал ему хотя бы полчаса в день проводить у моря — дышать свежим воздухом.
Иона не чувствовал слабости, только иногда все его тело так обмякало, что он рукой шевельнуть не мог. Именно тогда возвращались те странные, ко удивительно явственные видения, которые мучили его во время болезни. Особенно пугался он, когда видел перед собой лицо Вахтанга. Иона с ужасом думал о том, что его глупые мысли и недостойное поведение каким-то образом могли повредить сыну.
Люди воюют, упрекал себя Иона, а я тут из-за сухого дерева плачу… Но ведь и дерево тоже жалко?
Иногда Ева ходила с ним к морю. Она больше не купалась. Босиком шла по берегу и собирала разноцветные камушки. Берег был пуст. Только иногда какой-нибудь солдат приходил, чтоб простирнуть гимнастерку. И никто не купался и не гулял по берегу.
4. «Иди и смотри»
Однажды утром, когда Иона был в школе, прибежал соседский мальчик и сообщил: Вахтанг приехал!
Вахтанг сидел на балконе и смотрел, как отец спешит к дому. Когда Иона, запыхавшись, поднялся по лестнице, Вахтанг встал и протянул ему руку. Но Иона обнял сына и прижал к груди.
«Как он вырос!» — подумал Иона и разрыдался.
— Ладно, ладно, — успокаивал Вахтанг, похлопывая отца по спине, — будет плакать, успокойся!
— Сынок, — всхлипывал Иона, уткнувшись лицом в гимнастерку Вахтанга, — приехал, живой, здоровый!
— Видишь, приехал, руки-ноги на месте, Перестань!
Но Иона не мог успокоиться.
— Осиротели мы с тобой, сынок, нету твоей матери, — Иона еще горше заплакал, потому что ему стало жалко Элисабед, которая не дождалась сына.
— Постарел отец, сдал, — заметил Вахтанг.
— Да-да, — поспешил согласиться Иона, утирая слезы. — Время пришло, вот и постарел.
Вахтанг сиял очки, протер платком стекла и снова надел. Офицерский мундир делал его стройней и мужественней, на груди сверкал орден.
— Ну, как вы здесь поживаете? — прохаживаясь по балкону, спросил Вахтанг. Потом он достал папиросы и протянул отцу:
— Кури.
Оба задымили.
— Как ты изменился! — сказал Иона, разглядывав сына.
— Разве?
— Вырос, возмужал.
Когда Иона плакал на груди у Вахтанга, ему показалось, что он обнимает гранитный памятник. Теперь, немного успокоившись, он почувствовал, что перед ним сидит до боли близкий, родной человек, живой Вахтанг, его плоть и кровь. Но первое впечатление было настолько глубоким, что он через минуту снова увидел перед собой сильного, уверенного в себе мужчину, которого отнюдь не портили очки. Напротив, стекла грозно поблескивали в круглой металлической оправе, и казалось, что они так же неотъемлемы от всего облика Вахтанга, как, скажем, нос или ухо, как будто из чрева матери он так, в этих очках, и появился на свет божий.
— Почему ты не писал? — спросил Иона.
— На войне не до писем, отец.
— Пару слов мог бы черкнуть.
Вахтанг улыбнулся. Улыбаясь, он становился чужим и далеким, такая холодная, вымученная была эта улыбка.
— Что же мы стоим? — всполошился Иона. — Идем в дом.
— У тебя постояльцы, — заметил Вахтанг.
— Да.
Иона схватился было за вещевой мешок Вахтанга, но тот его опередил.
— Я на три дня приехал… Отчего мама умерла? — спросил он.
Что мог ответить Иона?
Иона пропустил сына вперед и остановился в дверях.
— Где я буду спать?
— Ты…
— Лягу на пол!
Вахтанг сел на кровать, раскрыл мешок и достал консервы, хлеб, колбасу. Все это он передал Ионе, а Иона разложил еду на столе.